Читать книгу Жонглирующий планетами - - Страница 7

Гертруда Мейбл Барроуз

Я вернулся к сознательному существованию со вздохом у моих ушей, похожим на глубокое дыхание огромного чудовища, оно было повсюду, пронизывало пространство, заполняло мой разум, исключая мысли.

Просто звук – обычный, даже успокаивающий по своей природе, но он, казалось, имел какое-то странное значение для моего затуманенного мозга. Это была мысль, пытавшаяся пробиться вовнутрь.

Затем волна за волной шепота, который смывал все мысли, пока я снова не ухватился за какую-то путаную и блуждающую идею.

И только явственное ощущение прохладной, твердой руки, лежащей на моем лбу, позволило мне наконец подняться через этот бурлящий океан вздохов. Как ныряльщик с глубины, я всплыл – и внезапно, казалось, вышел в мир.

Я широко раскрыла глаза и посмотрела прямо в лицо человеку. Мужчина – но перед глазами все плыло, и поначалу его лицо казалось не более чем частью затянувшегося сна.

И фантастические восточные видения! Какое лицо! Оно было испещрено морщинами, как женская ладонь, и в разных направлениях.

Оно было желтого оттенка и круглое, как у младенца. А глаза были узкие, черные и раскосые, блестящие, как у белки.

Сначала я так о них и думал; но иногда, если случайно взглянуть на него, они, казалось, расширялись и приобретали странную глубину и оттенок.

Ростом он был не выше четырех футов пяти дюймов, и, как назло, этот маленький, изможденный любопытный человек с лицом китайского бога был одет в очень аккуратный и подобающий послеобеденный наряд очень аккуратного и подобающего американского джентльмена!

Долгий вздох все еще звучал в моих ушах, но уже не воевал с мыслями. Я лежал на аккуратной белой кровати в просто обставленной комнате. Я поднял руку (для этого потребовалось неимоверное усилие), продрал глаза и уставился на человека, сидевшего рядом со мной.

Выражение его лица было добрым, и, несмотря на его некрасивость, в этом странном лице было что-то такое, что располагало меня к дружелюбию.

– Что… что со мной? – спросил я, и с удивлением отметил, что вопрос прозвучал просто шепотом.

– Ничего, кроме того, что вы очень слабы.

Его голос был полным, сильным и обладал особым резонирующим качеством. Он говорил на безупречном английском языке, с какой-то четкой вязью в словах.

– Вы попали в аварию – на вас наехал автомобиль, но теперь вы в порядке, и вам не нужно об этом думать.

– Что это – этот шепчущий шум? Мы рядом с морем?

Он улыбнулся и покачал головой. Его улыбка лишь подчеркивала морщины – она не смогла их умножить.

– Вы очень близко к моей лаборатории – вот и все. Вот, выпейте это, а потом отдохните.

Я повиновался ему покорно, как ребенок, слабый душой и телом.

Я немного удивился, почему я с ним, а не в больнице или с друзьями, но вскоре успокоился. Я действительно был тогда очень слаб.

Но перед сном я все же задал еще один вопрос.

– Не могли бы вы сказать мне, если вы не против, ваше имя?

– Лоуренс.

– Просто Лоуренс? – прошептал я.

– Да, – улыбнулся он (и на его лице проступили морщины), – просто Лоуренс. Не более.

Потом я уснул.

И я почти ничего не делал, кроме как спал, просыпался, ел и снова спал в течение примерно пяти дней. И за это время я узнал удивительно мало о своем хозяине и его образе жизни.

От большинства вопросов он ловко уклонялся, но рассказал, что это его машина чуть не разрушила мое бренное тело, Лоуренс сам забрал меня с места аварии, не дожидаясь скорой помощи, сказав полиции и прохожим, что я его знакомый. Он отнес меня в свой дом, потому что, по его словам, чувствовал некоторую ответственность за мои травмы и хотел дать мне больше шансов на спасение, чем могли бы дать врачи.

Казалось, он сильно презирал всех врачей. Уже потом я узнал, что он очень хорошо освоил эту профессию, причем во многих странах, и действительно имел право на звание, в котором с презрением себе отказывал.

В то время я считал только, что он вылечил меня в удивительно короткие сроки, учитывая степень полученных мною травм, и что я нисколько не пострадал. Поэтому я был ему благодарен.

Он также рассказал мне, не помню по какому поводу, что его мать была японкой очень древнего происхождения, а отец – ученым и довольно богатым американцем. А его карлик-сын по какой-то своей эксцентричной прихоти решил отказаться от фамильного отчества и пользоваться только своим христианским именем.

В то время, когда я лежал в постели, я не замечал слуг, все необходимое делал Лоуренс. И никогда, ни днем, ни ночью, гудение и пыхтение машин не прекращалось.

Лоуренс туманно говорил о больших динамо-машинах, но на эту тему, как и на большинство других, он был очень немногословен. Часто я видел его в костюме механика, потому что он приходил ко мне в любое время дня и, как я полагаю, доставлял себе значительные неудобства ради моего благополучия.

У меня не было друзей, которые беспокоились бы о моем местонахождении, и поэтому в течение этих пяти дней я лежал в тишине и покое с миром в бездеятельном довольстве.

Затем наступил час, это было утро, и Лоуренс оставил меня, чтобы пойти в свою лабораторию, когда я вдруг почувствовал дикое нетерпение к этой скучной череде. Хотя я был слаб, я решил одеться и выйти на свежий воздух, в мир.

Учтите, что за эти пять дней я не видел ни одного лица, кроме лица моего карлика-хозяина, не слышал ни одного голоса, кроме его. И вот мое нетерпение взяло верх над здравым смыслом и его советами, и я заявил себе, что достаточно здоров, чтобы снова присоединиться к мирской суете.

Медленно, с дрожащими конечностями, которые противоречили моему утверждению, я оделся. Очень медленно – хотя и с дурацким страхом, что Лоуренс застанет меня за нарушением его предписаний, – я поспешил с туалетом, как только мог.

Наконец я стоял, одетый и в здравом уме, как я говорил себе, хотя уже начал жалеть о своей скоропалительной решимости.

Я открыл дверь и заглянул в пустой, узкий холл. Ни вверху, ни внизу никого не было видно.

Опираясь, если честно, на стену, я направился к двери в дальнем конце, которая была слегка приоткрыта.

Я уже почти дошел до нее, когда услышал ужасный крик. Он был резким, грубым, напряженным от какой-то ужасной муки и, на мой пораженный слух, очень похожим на человеческий.

Я остановился, трясясь с головы до ног от пережитого волнения. Затем я бросился к двери, из-за которой, похоже, доносился шум. Она не была заперта, и я практически кувырком влетел в огромную комнату, окутанную жужжащими механизмами под огромными дуговыми лампами.

Перед длинным столом, заставленным ретортами и прочей лабораторной атрибутикой, стоял Лоуренс. Он стоял спиной ко мне, но при моем внезапном появлении сердито повернул голову, и его странные, узкие глаза пылали от досады.

В комнате находились еще двое или трое мужчин, очевидно, обычные механики, но никто, кроме Лоуренса, не оглянулся. Крики прекратились.

– Что? – его голос звучал едва ли лучше, чем рычание.

– Этот шум! – воскликнул я, уже задаваясь вопросом, не выставил ли я себя дураком. – Что это было?

– А? О, ничего особенного – механизмы… Зачем вы…

Его прервал треск и всплеск из дальнего конца помещения, за которым последовали восклицания ужаса и тревоги, и прекрасная коллекция французских и английских ругательств от мужчин.

Во время разговора Лоуренс держал в руке нечто похожее на своеобразный кусок металла. Он был цилиндрической формы, и на его поверхности постоянно играли оттенки цвета.

Теперь он сунул его мне в руки, пробормотав наказ быть осторожным с ним, и поспешил к месту происшествия. Я последовал за ним со всей возможной скоростью, держа вещь в руке.

В конце комнаты стояли два огромных чана из эмалированного железа, их края были вровень с полом, наполовину заполненные какой-то синюшной, кипящей кислотной смесью, по которой бегали и извивались маленькие струйки.

Дальняя сторона самого большого чана наклонялась вверх под углом около тридцати градусов; гладкая, склизкая пластина из цинка составляла около десяти футов от верха до низа и тянулась по всей длине чана.

Поверхность этой пластины была покрыта примерно на полдюйма толщиной какой-то желтоватой пастой, конечным пунктом назначения которой была смесь в чане.

Над ним возвышался двигатель со множеством колес и поршней, который приводил в действие два больших пестика или штампа с наклонной поверхностью, чтобы соответствовать поверхности предмета; они, проходя от одного конца пластины до другого, растирали пасту, как художник смешивает краски палитровым ножом.

Шлифовальные движения были довольно быстрыми, но боковое движение было сравнительно медленным. Я должен сказать, что на то, чтобы два штампа прошли от одного конца пятнадцатифутового чана до другого, ушло около четырех минут.

В чане плавала планка. На поверхности планки, почти в центре, растянулся человек, раскинув руки в стороны, не смея сдвинуться ни на дюйм на скользкой пасте, потому что малейшее движение означало соскользнуть вниз, в шипящую кислоту.

Хуже всего было то, что, казалось, не было никакой возможности пробраться к нему. Огромный двигатель занимал одну сторону до самой стены, с другой стороны проход преграждал второй чан.

За чанами помещение простиралось на небольшое расстояние, и там была открытая дверь, через которую можно было увидеть огороженный двор, заваленный пеплом и золой.

И огромные штампы, по двадцать кубических футов твердого металла в каждом, неотвратимо продвигались к человеку. Когда они достигнут его, их гладкая поверхность не позволит ему ухватиться за них пальцами, даже если удастся ухватиться за них при их быстром движении. Они должны столкнуть его вниз – сначала они возможно оглушат его, но, несомненно, они столкнут его вниз.

Не стоит и говорить, что в то время я не понимал всей значимости происходящего – только потом я полностью узнал все детали.

Лоуренс крикнул набегу:

– Остановите двигатель! Шевелитесь, парни!

Я увидел, как двое крепких рабочих набросились на рычаги штамповочной машины, увидел, как они крутят колесо, услышал еще один треск и глубокий всеобщий стон! В направляющем механизме соскочил зубчик, или сломался стержень, или что-то еще.

В волнении, трясясь от слабости так, что едва мог стоять, я едва не упал на часть механизма, который, похоже, был остановлен. Неосознанно мои пальцы ухватились за какую-то рукоятку.

Я услышал жужжание, почувствовал что-то вроде сильного удара и жгучую боль. Я поспешно отпустил рукоятку, как раз в тот момент, когда Лоуренс набросился на меня с криком:

– Ради Бога, глупец!

Но я не обращал внимания ни на то, что я сделал, ни на него. Мой взгляд все еще был прикован к несчастному человеку на полозьях.

Теперь штампы находились не более чем в пяти футах от его тела, и их негромкий скрежет и свист звучали в моих ушах так же громко, как стук шагов целой армии.

– Веревку! – в отчаянии крикнул Лоуренс.

И тогда, в силу своего ужаса и полной невозможности спокойно стоять и смотреть, как парня убивают таким образом, я совершил безумный поступок.

Обезумев от негодования, как будто это было живое существо, с которым я мог бороться, я бросился на огромный, быстро вращающийся маховик двигателя, схватил его обод пальцами и уперся со всей силой руками и плечами.

По всем прецедентам и соображениям мои руки должны были превратиться в студень в лабиринте механизмов, но, к моему огромному удивлению, колесо остановилось под моей хваткой без особых усилий с моей стороны.

Какое-то мгновение я держал его так (мне показалось, что оно тянет с силой не большей, чем руки ребенка), а затем где-то в недрах этого монстра раздался громкий звук, я увидел, как направляющий стержень толщиной с мое запястье сложился вдвое и скрутился, как проволочный трос, внутри двигателя все разлетелось вдребезги, а штампы остановились – не более чем в трех дюймах от головы человека!

И когда они перестали молоть, люди выскочили через дверь на дальней стороне чанов, а им пришлось обойти весь цех, чтобы добраться до нее, и оказались на верхней части платформы с веревкой, которую они спустили вниз.

Через мгновение парень был поднят в безопасное место вне пределов досягаемости столь ужасной смерти, какая только возможна для человека – смерти в ванне, состоящей в основном из серной кислоты.

Я стоял как в оцепенении, все еще держа в руках эксцентрик, ошеломленный внезапностью всего произошедшего, с трудом веря, что опасность миновала.

Прикосновение к моему плечу привело меня в чувство, и я повернулась, чтобы посмотреть в узкие глаза Лоуренса. Он смотрел на меня с выражением, очень похожим на благоговейный трепет.

– Боюсь, я испортил ваш механизм, – сказал я, натянуто улыбаясь.

– Испортил механизм! – сказал он медленно, но выразительно. – Что вы за человек, мистер Данбар? Вы хоть понимаете, что это "Дэнбери" мощностью в триста лошадиных сил? Что сила, необходимая для остановки колеса таким образом, как вы это сделали, могла бы запустить локомотив – остановили всю мощь этого двигателя так же легко, как я поднял бы фунтовую гирю?

– Оно остановилось очень легко, – пробормотал я.

По какой-то нелепой причине мне стало немного стыдно – как будто такая демонстрация силы была действительно немного неприличной. Я ничего не мог понять.

Конечно, подумал я, он преувеличил количество использованной силы, но хотя я от природы довольно силен, все же до несчастного случая я не мог похвастаться ничем выдающимся – и разве не я только что поднялся с больничной койки, а всего минуту назад едва мог стоять или ходить без поддержки?

Я заметил, что нервно сжимаю и разжимаю руки, и вдруг осознал, что они словно обожжены – стоило мне только подумать об этом, как боль становилась поистине мучительной.

Я взглянул на них. Они были в ужасном состоянии – особенно правая. Они выглядели так, как будто их сжимали куском раскаленного докрасна железа.

– В чем дело? – быстро спросил Лоуренс. Он наклонился над моими руками, разглядывая их своими маленькими черными глазками.

Затем он быстро поднял голову, и я увидел, как на его морщинистом лице появилось любопытное выражение – странное волнение, бледная вспышка триумфа, я готов в этом поклясться.

– Где он? – закричал он требовательно, его голос был резким и напряженным. – Что ты с ним сделал?

Он отбросил мои руки и быстро опустился на колени на пол, наклонил голову и начал что-то искать в тени двигателей.

– Эй, ты там! – крикнул он одному из мужчин. – Тащи фонарь! Боже! Если он пропадет сейчас… после всех этих лет… всех этих лет!

– Что пропадет? – тупо сказал я.

– Новый элемент, – крикнул он нетерпеливо. – Стелларит, как я его называю. Конечно, вы не в курсе. Тот маленький кусочек металла, который я дал вам подержать, радужный цилиндр, разве вы не помните?

Он говорил раздраженно, как будто ему было почти невозможно сдержать себя в выражениях.

– Ах, это. – я неуверенно огляделась вокруг. – Да, конечно, он был у меня в руке. Должно быть, я уронил его, когда схватил маховик. Наверное, он где-то на полу, но, если вы не возражаете, не могли бы вы дать мне что-нибудь для рук? Они очень болят.

Действительно, воздух был полон черных, плавающих точек перед моими глазами, а радужные цилиндры меня сейчас мало интересовали.

Он почти огрызнулся.

– Подожди! Если он потерялся… Но этого не может быть! А, наконец-то свет. Теперь мы можем хоть что-то увидеть.

Он все еще продолжал поиски, и теперь мужчины помогали ему. Я отстраненно наблюдал за происходящим.

Затем меня охватил беспричинный гнев из-за их пренебрежения – их безразличия к моей очень серьезной боли. Я наклонилась вперед и, несмотря на боль, которую причиняла мне грубая плоть моей руки, взялась за воротник Лоуренса и начала трясти его.

Он оказался на удивление легким – скорее как кусок пробки. Я поднял его с земли, как котенка, и держал на расстоянии вытянутой руки. Затем я вдруг понял, что поступаю несколько необычно, и отпустил его воротник. Он вскочил на ноги, как кошка.

Я ожидал гнева, но он только нетерпеливо сказал:

– Не делай этого – не лучше ли помочь мне с поисками? – как будто речь шла об обычном явлении.

Странность всего этого навалилась на меня с новой силой, я чувствовал себя как во сне. Я нагнулся и помог ему в поисках. Но это было бесполезно. Маленький цилиндрик стелларита, казалось, исчез.

Внезапно Лоуренс поднялся на ноги, его лицо, чьи многочисленные морщины еще мгновение назад подергивались от смешения триумфа и отчаяния, было очищено от эмоций, как чистый лист, с которого стерли все знаки.

– Пойдемте, мистер Данбар, – тихо сказал он, – пора бы уже обратить внимание на ваши руки. Вы, Джонсон, Дюкирк, продолжайте поиски. Но, боюсь, это бесполезно, ребята. Чан с кислотой слишком близко.

– Вы думаете…

– Боюсь, что он в него укатился, – сказал он.

Я молчал, смутно сознавая, что стою, как бы внутри кольца какой-то великой катастрофы, влияние которой, едва достигая меня, захватило в свой водоворот этого маленького морщинистого человека.

Я последовал за ним в небольшой кабинет, выходящий в лабораторию, он был оборудован, как кабинет врача, со шкафом блестящих инструментов. Он объяснил мне его удобство, пока перевязывал мои руки со всей искусной нежностью опытного хирурга.

– В таком месте, как мое, всегда происходят несчастные случаи, – заметил он, кивнув головой в сторону лаборатории.

– Я бы хотел, чтобы вы сказали мне, что я натворил, – сказал я наконец, когда все было кончено.

Я не чувствовал ни слабости, ни желания отдохнуть, что было странно, учитывая пережитое волнение и недавнюю болезнь.

– Две вещи, если быть кратким, – ответил он, улыбаясь, как мне показалось, довольно грустно. – Вы случайно наткнулись на потрясающий факт, и в то же время, боюсь, уничтожили все результаты, которые могли бы вытекать из этого факта.

Я уставился на него недоумевая.

– Вы только что подняли меня, как перышко, – произнес он внезапно. – Возможно, вы думаете, что я мало вешу – я ведь не гигант. Дюкирк, – позвал он, – подойди на минутку, пожалуйста.

Появился Дюкирк, очень крупный мужчина, сплошные мускулы. Я сам ростом до шести футов и довольно широк в плечах, но этот парень мог бы превзойти меня на добрых три дюйма в любом из направлений.

– Конечно, ты не можешь работать руками, – сказал мне Лоуренс, – но просто наклонись и вытяни руку, ладно? А теперь, Дюкирк, садись на его руку. Вот так. О, не бойся, он может держать тебя крепко. Так я и думал!

Мы оба повиновались ему, я – с некоторым сомнением, канадец – со стойким безразличием. Но каково же было мое изумление, когда я увидел, что этот огромный человек на самом деле почти ничего не весит.

Я поднялся, вытянув руку, с совершенной легкостью, а этот парень сидел, неуверенно вытянувшись, с открытым ртом и глазами, устремленными на хозяина почти по-собачьи.

– Из чего вы все сделаны? – воскликнул я. – Из пробки?

Я опустил руку, ожидая увидеть, как он упадет, словно перышко, но вместо этого он упал с грохотом, от которого содрогнулся дом, и лежал минуту, яростно ругаясь.

Затем он торопливо поднялся на ноги и отступил за дверь, глядя на меня до последнего, а его язык, я полагаю, совершенно бессознательно, выпустил на волю такие слова, которые могли бы сделать честь лодочнику на канале.

– Что с вами со всеми, – воскликнул я, – или, – мой голос упал при этой мысли, – со мной?

– Садитесь, – сказал Лоуренс. – Не теряйте голову.

Его глаза расширились, и странные оттенки, которые я иногда замечала, пылали в их глубине. Его морщинистое лицо было почти прекрасным в своей живости, освещенное как огнем изнутри.

– В этом нет ничего удивительного или чудесного – это простое действие определенного закона. Теперь послушайте. Когда мы узнали, что Ла Дуэ упал (этот дурак пытался пройти по настилу, проложенному над смертельной ловушкой, чтобы не идти в обход мастерской – за это он хорошо отплатил испугом), я передал вам цилиндр стелларита. Я не положил его на свой рабочий стол, потому что тот сделан из алюминия, а этот цилиндр не должен соприкасаться ни с каким другим металлом, по той простой причине, что стелларит настолько сроднился со всеми другими металлами, что прикосновение к одному из них означает его поглощение. Все его отдельные молекулы взаимопроникают, или ассимилируют, и у стелларита исчезает его "индивидуальное начало". Поэтому я отдал его вам, поскольку мне нужны были свободные руки, и побежал вниз к чанам вместе с вами по пятам. Признаюсь, я никогда не был бы так неосторожен, если бы не позволил себе излишне взволноваться из-за вопроса жизни и смерти.

Он с сожалением сделал паузу.

– Однако, продолжим. Вы по какой-то причине схватились за рычаг динамо-машины очень большого напряжения и запустили механизм во вращение, одновременно наступив на пластину ее основания. Теперь, при обычном ходе вещей, вы, вероятно, лежали бы сейчас вон на той кушетке – мертвый!

Я посмотрел на диван с внезапным интересом.

– Но это не так.

Я пробормотал, что это действительно так.

– Нет, вместо того, чтобы молния выжгла из вас жизнь, вот так, – он мелодраматично щелкнул пальцами – она прошла прямо через ваше тело в цилиндр стелларита, который, завершая цепь, послал ток обратно через вашу грудь, но с совершенно другим свойством.

– И что это за свойство?

– Ах, вот вы меня поймали! Что это было за свойство, боюсь, теперь уже слишком поздно, чтобы мир когда-либо узнал. Так вот, вы опустили рычаг и, я думаю, цилиндр тоже, когда я закричал. Мгновение спустя вы схватили маховик штемпельной машины, остановили его, как если бы это был часовой балансир, и, кстати, вы спасли жизнь Ла Дуэ.

Он замолчал, свет померк на его морщинистом лице, глаза потемнели и сузились. Его голова опустилась вперед на грудь.

– Но подумать только – годы усилий, выброшенных на ветер в момент успеха!

– Я не понимаю, – сказал я, словно улавливая проблески полного смысла его слов, как сквозь рваную завесу. – Вы намереваетесь сказать?

– Я хочу сказать, – огрызнулся он с внезапно вернувшейся раздражительностью, – что в ту минуту, когда вы держали стелларит и рычаг динамо, вы впитали достаточно жизненного начала, чтобы оживить стадо слонов. Что такое сила? Разве мускул силен сам по себе? Может ли простой мускул поднять хотя бы булавку? Это жизненный элемент, говорю вам, и он был у меня под рукой!

– Но этот стелларит, – запротестовал я. – Вы же можете сделать еще, не так ли?

– Сделать! – усмехнулся он язвительно. – Это элемент, говорю я! И это, насколько я знаю, все, что было во всем мире!

– Может быть, его еще найдут, – возразил я. – Или, если он попал в чан с кислотой, он был бы поглощен металлом, или как?

– Нет, при прикосновении к ванне он испарился бы в воздухе – бесцветный газ без запаха. У меня есть только одна надежда – что он скатился по железным механизмам и был поглощен. В этом случае я смогу определить его по увеличенной массе поглотившего его металла. Что ж, я могу только снова приступить к работе, проверить каждую частицу оборудования и продолжать трудиться. Если бы я только знал раньше, что для завершения комбинации необходимы электричество и животный магнетизм, но теперь это означает в лучшем случае годы терпения.

Он удрученно покачал головой.

– А я?

– Ты! – улыбнулся он, и его лицо покрылось бурей морщин. – Можешь изображать Самсона, если хочешь! Твоя сила действительно почти предельна в окрестностях этих чанов – и поменьше дергайся!

1904 год