Читать книгу До второго потопа. Сага «Ось земли». Книга 5 - - Страница 7

События закрутились с неимоверной скоростью, не давая времени остановиться и осмыслить их. Лишь иногда в голове Виктора мелькала мысль о том, что он упал в бурный поток, который несет его, грозя каждую минуту разбить о скалы.

Хотя поначалу ничто не свидетельствовало о надвигающемся урагане. Началось с того, что его рапорт о переводе из Потьминского лагеря в оперативное подразделение НКВД, пролежав без движения год, неожиданно был рассмотрен и в июне 1941 года он получил назначение в Гродно, где расширялось недавно образованное областное управление.

Виктор ехал на новое место работы в приподнятом настроении. Тяжкие, смутные годы, проведенные в мордовских лесах, были позади. Впереди его ждала новая жизнь в большом городе, полном людей и культурного досуга. Ему еще только тридцать лет и будущее улыбается ему. К тому же существуют дорогое для него обстоятельство, которое внутренне его укрепляет. Это его православная вера, которая пришла вместе с отцом Петром. Наверное, никакие беседы и разъяснения не сделали бы Виктора верующим, если бы не подвиг священника. На примере отца Петра Уваров увидел, какой великой может быть сила духа, как непобедим верующий человек, связанный невидимой ниточкой с Богом. После похорон священника Виктор стал тайно верующим и обрел внутренний стержень, давший ему особую устойчивость в жизни. Он не знал церковных обрядов и не читал религиозных книг. Единственным помощником ему был маленький молитвослов, найденный в личных вещах отца Петра. В затертом блокноте, сделанном из разрезанной надвое общей тетради, мелкими печатными буквами было написано несколько десятков молитв, которые он стал постепенно разбирать. Церковнославянский язык оказался не сложным, и особого труда в понимании текстов у Виктора не было. Хотя иногда приходилось обращаться к энциклопедии, которая имелась в лагерной библиотеке. Потом у него само собой появилось желание читать утренние и вечерние молитвы, а в трудные моменты как незримый помощник приходило страстное взывание к «Честному кресту».

Это тайное общение с Божьим словом оказало влияние на его восприятие жизни. Он стал сдержанней проявлять свои чувства и внимательнее всматривался в окружающих.

Теперь работающие рядом товарищи разделились в его понимании на две части, сильно отличающиеся друг от друга своей духовностью.

Первая, большая часть – люди, не верящие в Бога, но верившие в правоту советской власти, были просты в суждениях и зачастую безжалостны в поступках. Они не знали колебаний в борьбе с классовым врагом, потому что получили право распоряжаться чужой судьбой, а то и чужой жизнью. Это право, поднимавшее их над всем миром, сильно меняло человека, зачастую доброго по природе. Он терял слух к чужому страданию и оправдывал себя политикой партии и указаниями товарища Сталина. Эти люди добросовестно отдавали себя порученному делу, не понимая, что превратились в винтики мясорубки для классового врага. И в силу глухоты их душ, страшный фарш из классовых врагов сильно разбавлялся невинными жертвами. Среди них было немало сотрудников, не стремившихся к духовным высотам. Эти были довольны большой зарплатой, хорошими пайками и всяческими привилегиями. Они проживали свою земную жизнь без оглядки, пользуясь ею со вкусом и лишь для формы провозглашая славословия партии и вождю.

Но большинство было фанатиками коммунизма. А для того, чтобы иметь силу духа, толкающую на подвиг, на свершение великих дел, они должны были иметь опять же Бога в душе и этим Богом они избрали Иосифа Сталина.

Уваров видел, что многие из них готовы сложить голову за этого человека и умереть со счастливой улыбкой на устах. Как христианин он понимал, что вопреки заповеди «не сотвори себе кумира» советские люди, и в первую очередь чекисты, себе такого кумира сотворили. Это было нарушение вселенского закона бытия, которое не проходит бесследно. За поклонение земному кумиру бывшему христианскому народу придется платить дорогую цену. Какую – Виктор не знал, но чувствовал, что впереди у страны большие испытания.

Другая часть сотрудников, совсем малая, к которой причислял себя Уваров, являлась по его убеждению тайно верующими. Возможно, не все они верили в Бога, но все равно хранили в душе те христианские заповеди, которые впитали с детства с молоком матери. Эти никогда не рвались вперед в выполнении приказов начальства, не делали карьеру за счет неправедного суда над невинными. Порой таких считали блаженными или тихонями, но терпели, потому что свою работу они выполняли добросовестно. Их было немного, но по какому- то высшему закону справедливости эти крупицы были рассеяны по всему обширному Комиссариату Внутренних Дел, вплоть до верхних его этажей.

Уваров прибыл в Гродно утром 21 июня 1941 года. Была суббота, но управление работало без выходных. Он доложился о прибытии начальнику управления, познакомился с сотрудниками отдела, в котором ему предстояло работать. На понедельник была назначена передача дел ему от Федора Добровольского, который год назад прибыл сюда из Ленинграда, а теперь отправлялся в Петрозаводск, работать по финнам, активно засылавшим агентуру на нашу территорию. Федор был ровесником Уварову. Он окончил ленинградский университет, хорошо знал немецкий. В Гродно завербовал нескольких агентов-групповодов для выявления немецких шпионских сетей. Этих людей и должен был получить на связь Виктор.

Глядя на Федора, Уваров думал, что тот, должно быть хороший оперативник. Высокий, спортивного телосложения, с мужественным лицом, живым взглядом и постоянной улыбкой на устах, он привлекал к себе людей. Речь его была быстрой и напористой, манера поведения обаятельной. Добровольский происходил из профессорской семьи, принявшей Октябрьскую революцию как неизбежный этап в истории России. Отец Федора преподавал на философском факультете университета и репрессии тридцатых годов его обошли. Мать работала реставратором в запасниках Эрмитажа.

Обсуждая передачу дел, познакомились поближе, и Федор пригласил Уварова к себе в общежитие на чашку чая. Днем Уваров бродил по городу, любуясь его красотой. Архитектура Гродно вобрала в себя историю разных народов и верований. То, что Гродно находился под польской оккупацией, сыграло для его облика положительную роль. Здесь не было разрушенных и заброшенных храмов, никто не издевался над святынями в ходе антирелигиозных кампаний. Словно в волны истории окунулся Виктор, любуясь красотой Покровской церкви, Бернардинского костела, Бригитского монастыря и других храмов. Во главе города, на холме, стоял величественный Королевский дворец, словно пришелец из эпохи средневековой Европы, собравший вокруг себя выходцев из разных времен и племен.

К Добровольскому он пришел, когда уже стемнело. Общежитие НКВД располагалось в центре, неподалеку от управления, в келейном здании бывшего католического монастыря. Оно было окружено старинным парком и казалось, таило в своих стенах тайны времени. За окном маленькой комнаты Добровольского, украшенной лишь деревянной кроватью и платяным шкафом, слышался шелест платанов. Теплый ветерок приносил запах свежей зелени и ночных цветов. Лето поднималось к своей вершинке и щедро дарило миру свою красоту.

Федор принес из общей кухни фаянсовый чайник, достал связку бубликов и они сели чаевничать

– Ну, как впечатления от Гродно? – начал разговор Добровольский.

– Город потрясающий, я таких не видел. Храмы такие красивые, глаз не оторвать. Наш Арзамас, может, ему и не уступил бы раньше. Но сейчас много зданий захирело.

– Храмы?

– Да, храмов было больше трех десятков, а сейчас осталось несколько.

Федору было понятно, о чем говорит гость, но, расспрашивать о подробностях было не принято.

– Но в целом мне здесь как-то не по себе – продолжал Уваров – и город, и люди и атмосфера. Все непривычное.

– Понятное дело – улыбнулся Добровольский – я тоже первое время привыкал, когда меня сюда прислали. Начнем с того, что здесь много поляков. У них свой уклад жизни, к тому же они католики, а это много значит. Местные белорусы тоже не все православные, больше униатов. Это накладывает отпечаток. Ксендзы их настраивают против советской власти. Бывает, запугивают. К тому же, в городе очень много еврейского населения. Они сейчас чувствуют себя лучше, чем под панами. Те евреев страшно не любят. Вообще, честно говоря, поляки никого, кроме себя, не любят. Они к другим нациям относятся погано. Особенно к нам и к немцам. А с хохлами настолько беспощадны, что слов нет. Сам понимаешь, поляки нас освободителями не считают. Зато считают эту территорию своей принадлежностью, хотя по истории она кому только не принадлежала. Но паны этого знать не желают. Вот и эмигрантское правительство из Лондона во всю забрасывает сюда агентуру. Так что здесь интересно.

– Может быть. Но меня что-то здесь гнетет. Какое-то нехорошее предчувствие. На мне, наверное, написано, что я русский. Смотрят косо, чуть что – замолкают. Такое впечатление, что в воздухе пахнет грозой.

– Охотно с тобой соглашусь, есть от чего такому чувству появиться. За Неманом немецких частей не пересчитать. Лазутчики оттуда ползут без конца. А это о чем-то говорит.

– Думаешь, готовятся?

– Уверен. Нападут.

– Откуда такая уверенность?

– Понимаешь, Виктор, я на философском факультете учился. Заодно пытался в исторических предпосылках войн поглубже разобраться. Ведь вся история человечества – это история сплошных войн. Вот возьми текущий момент. Уже два года идет Вторая мировая, была Первая мировая. Мы говорим, что они принесли небывалые жертвы. Но это как сравнивать. Если пропорционально количеству населения, то и походы Чингисхана и войны Александра Великого тоже уносили большое количество жизней. Бывало, у некоторых народов каждого третьего выкашивали. О чем это говорит? Это говорит о воинственности человечества, о его склонности разрешать проблемы скорее уничтожением врагов, чем компромиссами. Воинственность у нас в крови.

– К чему ты клонишь?

– Как ты думаешь, воинственность – это хорошо или плохо?

– Ну, судя христианскому наследию, это плохо. Иисус оставил заповедь «не убий».

– Если быть точным, он лишь распространил заповеди Ветхого Завета для евреев на все человечество. Это верно, христианство, как пособие для выживания человечества всяческую воинственность отрицает. А тот, кто ее проповедует, кем будет?

– Логика подсказывает, что антихристианином.

– Тоже правильно, но опять же, уточним – антихристом. А в чем основная черта антихриста?

– Не знаю Федор. Не изучал я этой науки.

– А зря. Какие бы времена на дворе не стояли, духовное наследие человечества нужно изучать. Иначе в двух соснах заплутаешь. Так вот, основная черта антихриста есть ненависть к человеку. Он хочет видеть человека только в двух состояниях – либо падшим, либо погибшим. И это желание не дает ему покоя. Он не сидит без дела ни минуты.

– Ты хочешь сказать, что Гитлер – это антихрист?

– Нет сомнений, что он ставленник Сатаны, и он пойдет на нас с огнем и мечом.

– Почему именно на нас?

– А для него мы – самые главные враги. Ты что думаешь, Сатана верит в атеизм советской власти? Нет, друг мой. Советский атеизм – это особое явление. Какую цель он провозглашает? Построение земного рая для всего человечества, коммунизма. Значит, он не противоречит главной божественной идее – загробному раю. Он лишь перемещает его в пространстве. Поэтому советская власть в идеале весьма гуманна, а это для Гитлера красная тряпка. Ведь его главная идея абсолютно антигуманна – это построение рая для немцев на костях других народов. Для того, чтобы эта идея не вызывала ни у кого сомнения, он должен уничтожить ее противницу – нашу идею. И он обязательно попытается это сделать. Это для него главная идейная задача.

– Но почему-же немцы не понимают этого и служат ему как бараны?

– Потому, Виктор, что Гитлер сделал воинственность основным инструментом управления немецкой нацией. С помощью этого инструмента он манипулирует ею как хочет. Ведь как раз на этой основе легче всего довести народ до психоза. Вот он его и довел. И надо сказать, сделал это мастерски. А немцы в восторге следуют за своим фюрером. Ведь он не просто их организовал, он еще приносит им победу за победой.

– Но, что греха таить, и у нас воинственности хватает.

– А я о чем говорил? Воинственность свойственна всему человечеству. Другое дело, по какому поводу она возникает. Ведь желание защитить собственный дом с мечом в руке, это тоже воинственность. Поэтому нельзя путать мотивы. Их мотивы – волчьи, наши – человечьи.

– Но нас обвиняют в том, что мы наравне с Гитлером нападаем на беззащитные страны. Я ведь работал в лагерях. Там политические такие разговоры ведут, что уши вянут.

– Так они же враги советской власти, чего от них ждать. Понимаешь, друг, человеческое сознание так устроено, что чаще всего находится под гнетом личных интересов и не склонно быть объективным. Кто такие политические заключенные? Люди, обиженные советской властью. Их зрение искривлено, они не хотят видеть очевидных фактов, например, того, что мы отобрали у Польши совсем не чужую землю, а то, что принадлежало нам многие века и ни пядью больше. Разве это не справедливо? Вот ты начнешь работать с местными жителями и узнаешь, как их угнетали паны, сколько они натерпелись за 19 лет оккупации. В больном мозгу польской шляхты когда-то родилась идея распространить Речь Посполитую «от моржа до моржа», то есть от Балтийского до Черного моря. И плевать она хотела на исторические обстоятельства в этом своем стремлении. В 1919 году они даже Киев прихватили, но не по Сеньке шапка оказалась. Погнали их оттуда. Потом воспользовались поражением Красной Армии на Висле, отхватили нашей землицы аж чуть не до Смоленска и возрадовались. А чему радоваться? У нас что, начало тысячелетия, и мы делим территорию между племенами? Нет, этот раздел давно уже кончился, и живут здесь нации, которые польского владычества совсем не хотят. Поэтому, когда пришла пора, погнали отсюда панов к всеобщей радости.

– Ну, а финская война?

– Тоже на нас грязь льют, мол, мы агрессоры и прочее. Только как это получилось, что мы, захватчики, отдали Финляндии благодатные леса Карелии, а себе болота под Питером взяли и ничего больше от Финляндии не потребовали? Странная агрессия, правда? Мы, конечно, девушкой не прикидываемся, потому, как в таком мире живем, который глупости не прощает. Разменяли территории силой. Зато теперь Ленинград не находится в зоне досягаемости тяжелой артиллерии с финской границы. Война неизбежно начнется и тогда станет ясно, какой правильный шаг наше правительство сделало…

Они легли запоздно, но едва уснули, как их разбудил тяжелый гул самолетов, а затем буханье разрывов. Наспех одевшись, они выбежали на улицу и тут же ничком упали под стену дома. Земля качалась от взрывов тяжелых авиабомб. С грохотом рушились стены домов, кричали люди, синими искрами трещали замкнувшие электрические провода, удушливый дым забивал горло. Придя в себя, Уваров и Добровольский перебежками добрались до управления НКВД. В здание попала крупная авиабомба и оно горело. Тушить его было некому, но в выбитых окнах мелькали фигуры сотрудников, пытавшихся спасти документы.

Добровольский повлек Виктора за собой. По полуразрушенным пролетам они с трудом поднялись на второй этаж, где находилась каморка дежурного. Дежуривший в эту ночь пожилой сержант Бавыкин был контужен взрывом, но поста не покинул. Он открыл сейф, в котором висели ключи сотрудников, и сидел на полу с наганом в руке. Сотрудники забегали в дежурку, второпях хватали свои ключи и исчезали. Помочь Бавыкину ни у кого не было времени. Из уха у старика текла кровь, он ничего не слышал, и казалось, скоро потеряет сознание. Добровольский с Уваровым также не стали задерживаться в дежурке. Кругом грохотали взрывы, надо было спасать секретные документы. На счастье, кабинет Добровольского от взрыва не пострадал. Тот открыл сейф, вынул оттуда толстую общую тетрадь и пистолет.

– Держи, вчера для тебя подготовил. Здесь все данные на агентуру, явки, пароли. Теперь давай жечь всю секретную макулатуру. Слышишь, на окраине стреляют. Немцы идут.

Они разложили костер из бумаг прямо на полу. Тоже самое делали в других кабинетах.

Налет затихал, самолеты уходили на Запад, а стрельба в предместье слышалась все сильней. Там принимали бой пограничники. Покончив с бумагами, спустились на улицу. У входа в Управление собралась кучка оперработников, явно не знавшая что делать дальше. Из нескольких десятков сотрудников управления осталась только дюжина. Судьба остальных была неизвестна. Кто-то видимо, сгинул под бомбежкой, а кто-то застрял в пригороде. Многие сотрудники отправляли семьи в близлежащие деревни на дачи и в ночь на воскресенье уезжали к ним.

Последним из здания вышел Начальник управления комиссар третьего ранга Цветков. Сотрудники собрались вокруг него.

– Слышите: на окраине уже идет бой. Чем он кончится, мы не знаем. Нужно быть готовым к боевым действиям. Получайте оружие в каптерке и назад, сюда. Время идет на минуты.

Когда через десять минут Федор и Виктор с винтовками в руках и подсумками на поясах направлялись к месту сбора, то услышали совсем рядом пулеметные очереди. К управлению подкатил бронетранспортер с крестом на борту и взял под обстрел мелькавших около здания работников.

– Отходите в леса. Ищите наши части – прокричал начальник управления и упал от очереди, выпущенной в него из машины.

– Давай за мной – крикнул Виктору Добровольский и метнулся во дворы, окружавшие управление. Они петляли маленькими переулками и видели, что по основным улицам шла немецкая техника и грузовики. Поняв, что засветло из города не выбраться, решили переждать до ночи и залегли в густом смородиннике чьего-то частного сада. Куда идти дальше, они не знали.

Виктор лежал рядом с Добровольским в укрытии и думал о том, что совсем не ощущает страха. В его душе начал работать какой-то неведомый механизм, отключивший инстинктивный страх и сделавший рассудок независимым от чувств. Похоже, подобное происходило и с Федором, а может быть и со многими тысячами вступивших в войну советских людей. Войну долго ждали. С неизбежностью ее прихода свыклись, и как бы ни был ужасен ее лик, она не повергла в панику.

Их надежды выбраться из города на следующий день не оправдались. Части Красной Армии пытались отбить Гродно у немцев, и бои продолжались еще три дня. Немцы ввели осадное положение и заблокировали всяческое передвижение. Нужно было укрываться где-то здесь.