Читать книгу Dabistan-I-Mazahib. Дабистан, или Школа верований. Том I - - Страница 18

Мы приступаем к последней главе «О суфиях», самой трудной из двенадцати, но к которой мы уже достаточно хорошо подготовлены.

Суфизм, согласно «Дабистану», принадлежит всем религиям; его приверженцы известны под разными названиями среди индусов, персов и арабов; похоже, что это не что иное, как рационализация какой-либо доктрины. Он никогда не мог быть религией целой нации, он оставался исключительно в границах школ и обществ.

В рассматриваемой нами работе говорится, что вера настоящих суфиев была такой же, как у ашракиан (платоников): мы знаем, что из этого сделали магометане. Согласно имаму Кошаири, которого цитирует Джами179, мусульмане после смерти Мухаммеда не называли выдающихся людей среди них никак иначе, кроме как «сподвижники Божьего посланника». Во втором поколении они стали называться табаюн – «последователи». После этого мусульмане были разделены на различные классы; те из них, кто особо посвятил себя религиозной практике, были названы «слугами Божьими», когда возникли многочисленные секты, некоторые из них претендовали на это название. Именно тогда последователи ортодоксального учения, чтобы сохранить чистоту своей веры и силу своего благочестия, приняли имя суфиев, которое стало известным до конца второго века хиджры, т. е. до 815 года нашей эры. Мы можем верить одному из величайших ученых магометанства, Газали, который оказался среди суфиев своего времени в конце XI века, когда он заявляет, что в обществе суфиев он нашел основание веры в единого Бога, в пророка и в Страшный суд: такова вера ортодоксальных суфиев.

Присвоение какого-либо конкретного названия заводит людей, которые таким образом отличают и отделяют себя от своих собратьев, гораздо дальше, чем они сами изначально предполагали, особенно когда различие и разделение основаны на смутных и неопределенных понятиях метафизики. Находясь под впечатлением, что существуют тайны, от которых зависит их спасение, они будут напрягать разум и воображение, чтобы проникнуть в них. Суфии делятся, согласно их собственным словам180, на три класса: «привлеченные», «путешественники» и «привлеченные путешественники»; последние из которых сочетают в себе качества двух первых. Я разделю их здесь, в зависимости от их учения и манер, на пять категорий.

1. Религиозные суфии; как правило, они заняты чем-то, выходящим за пределы нашего естественного сознания; они максимально упражняют свои внутренние органы чувств или внутреннее чувство и приобретают философское воображение, «видение и способность к божественному»181.

Таков был пророческий дар Мухаммеда, и пока они придерживаются его изречений, они являются ортодоксальными суфиями, о которых я уже упоминал.

2. Другая категория суфиев стремится постичь, зафиксировать и объяснить атрибуты Бога; священный объект освящает их усилия; недостижимый, он возвышает их души; непостижимость уступает место священной силе самоинтуиции; таинственная тьма – свету небесному. Их разум, уже не земной, знает свое собственное Солнце и свои собственные «звезды»182; постоянным упражнением ума они вызывают в себе (согласно их собственным словам) состояние опьянения; в полном наслаждении своей свободой они приближаются к Высшему Существу и, наконец, воображают тесный союз со своим Создателем. Таковы мистики-суфии.

Человек, чтобы выразить свое самое горячее поклонение Божеству, использует выражения, с которыми он обычно обращается к объекту своих самых нежных чувств; у него есть только земной огонь, чтобы разжечь его в жертву небесам; и чтобы возвысить свою душу до Высшего Существа, он делает крылья из самых живых чувств, которые он когда-либо испытывал и может возбудить в себе. Интенсивность внутреннего чувства вырывается наружу во внешних проявлениях, жестах, песнях и танцах.

«Мистический танец, который вон там, в звездной сфере

Планет и неподвижных тел, во всех своих движениях

Напоминает самые близкие запутанные лабиринты,

Эксцентричный, чередующийся, но правильный,

Тем более правильный, чем более неправильным он кажется»183.

Таков, по мнению поэта, танец ангелов, но менее утонченным должен быть танец смертных, и действительно, один его вид странно контрастирует с обычно серьезным поведением бородатых, широкоплечих мусульман, от Мухаммеда, который подал пример, до дервишей наших дней, которые бешеными завываниями и яростными вихревыми движениями, нелепыми и неуместными действами, разрушают всю серьезность внутреннего намерения. Мохсен Фани приводит несколько примеров танцев и цитирует на протяжении всей своей работы стихи мистической поэзии о Божественной любви в пылких выражениях, относящихся к профанной страсти. Известно, насколько двусмысленными по своему значению они предстают в произведениях Джалаладдина Руми, Саади, Хафиза и других184.

3. Созерцание единого Высшего Существа не всегда питало неистовый энтузиазм; мистицизм у суфиев более мягкого характера превратился в квиетизм: «тот, для кого все вещи едины, кто сводит все вещи к одному и видит все вещи в одном, может наслаждаться миром и покоем духа». Я процитировал слова английского епископа Джереми Тейлора и мог бы позаимствовать аналогичные отрывки у более древнего христианского епископа Синезия185 для выражения своего рода чисто духовного Пантеизма. Но есть и другой, по-видимому, не исключающий материализма: великая причина, благодаря которой началась бесконечная череда всех материальных и духовных существований, окутана, как бы, ризой вселенной; никогда не познаваемая в своей сущности, но всегда ощущаемая в своих проявлениях.

«Все во всем и все в каждой части»186.

Короче говоря, Бог есть все, и все есть Бог. Такая система казалась пантеистическому суфизму не более непонятной, но и менее сложной, чем любая другая система.

4. После неимоверных усилий, направленных на то, чтобы выйти за пределы своей природы, философ-искатель снова возвращается к себе и подкрепляет свои тщетные попытки заповедью: «Познай самого себя». Как будто вернув себе себя и чувствуя, что все исходит из глубины его разума, он во всем видит себя; небо и земля принадлежат ему; «он требует от себя всего, чего хочет», ибо он есть все; он находит Бога, которого искал, в себе, в своем собственном сердце, и говорит: «Кто знает себя, тот знает Бога». Это религиозная психология, вера эгоистического класса суфиев.

Факт, который кажется невероятным, но слишком хорошо подтвержден, чтобы можно было допустить сомнения, что суфии считали себя богами и придерживались своей веры, несмотря на мучения, до самой смерти187. Этот психологический факт можно объяснить, если учесть, что, согласно Суфизму, Бог есть не что иное, как идея высшего совершенства; он, как наш автор говорит, из чьего взора исчезли оба мира, кто по ступеням истинной веры достиг ранга совершенной чистоты, от истины к истине, стал Богом, то есть стал единым со своей собственной идеей совершенства, которая им самим не может быть оспорена; его божественность – иллюзия, но ничто другое для него не является миром; мир все и ничто, зависящее от его собственного сотворения и уничтожения.