Читать книгу Экономический суверенитет государства и конституционно-правовые механизмы его защиты - - Страница 4

Некоторые юристы-конституционалисты, например Н. Б. Пастухова, скептически относятся к термину «экономический суверенитет», полагая необходимым противодействовать «опасным попыткам “приписать” суверенитет каким-либо иным субъектам (суверенитет республики, региона, личности и т. п.), открывающим простор для конкуренции самых разнородных “суверенитетов” (экономический, политический, духовный)»⁷³. Пастухова Н. Б. подчеркивает: «Рассматривать суверенитет необходимо только во взаимосвязи с государством»⁷⁴.

Признаем «геополитическую» правоту Н. Б. Пастуховой в части фиксации опасности «растворения» государственного суверенитета и приписывания суверенитета субъекту федерации (хотя, мировая практика знает такие примеры⁷⁵). С точки зрения конституционно-правовой Н. Б. Пастухова также, безусловно, права – в части того, что применительно к России, действительно, суверенитет субъектов РФ не допускается, о чем прямо сказал Конституционный Суд Российской Федерации (далее – КС РФ). Однако представляется, что в данном случае не учитывается, что экономический суверенитет выделяется по критерию не субъекта, а объекта и потому не противопоставляется традиционно выделяемым в политико-правовых науках по критерию субъекта государственному, народному и национальному суверенитетам, а дополняет их (таким образом, выделение экономического суверенитета никак не препятствует рассматривать его во взаимосвязи с государством, на важности чего, представляется, совершенно верно делает акцент Н. Б. Пастухова)⁷⁶.

Стоит отметить, что вообще юристы-конституционалисты говорят о суверенитете в экономической сфере, а среди суверенных признаков государства называют наличие государственной собственности и определение ее объектов, утверждение государственного бюджета⁷⁷. Таким образом, юристы-конституционалисты, на самом деле, фактически говорят об экономическом суверенитете государства, используя иные словесные конструкции. Представляется, что они часто избегают использования термина «экономический суверенитет» по двум причинам: во-первых, в силу того, что он пока еще не получил всеобщего признания в юридической науке, а во-вторых, из-за опасения «размножения» видов суверенитета сверх классически принятой триады «государственный – народный – национальный», упуская из виду, что «размножения» не происходит, поскольку экономический суверенитет выделяется по другому критерию.

Согласимся с тем, что излишнее «размножение», действительно, вряд ли оправдано. Но именно излишнее – когда выделение термина не обусловлено его важностью, возможностью проанализировать определенные проблемы и пути их решения, ускользающие из виду при использовании ранее принятых терминов, а также, когда оно не обусловлено уже получившими развитие научными концепциями, им оперирующими (кстати, близким образом аргументирует выделение «непривычного» для отечественной науки конституционного права термина Г. Н. Андреева – правда, применительно не к «экономическому суверенитету», а к «экономической конституции»⁷⁸, о которой также будет сказано ниже), или использующими его нормативно-правовыми актами, судебной практикой, иными официальными документами. Применительно к экономическому суверенитету, представляется, главное, что обусловливает его выделение – это как раз возможность проанализировать определенные проблемы и пути их решения, ускользающие из виду при использовании лишь ранее принятых терминов. Так, у многих юристов, занимающихся вопросами суверенитета, за фиксацией его констатации в Конституции из поля зрения исчезали концептуальные вопросы: можно ли считать суверенными государства, связанные в определении своей экономической политики международными обязательствами, срок действия которых значительно превышает срок полномочий принявшей их власти, причем не только международными договорами, но и различными инвестиционными и концессионными соглашениями, ограничивающими возможность государства полноценно распоряжаться своими природными ресурсами (даже при формальном закреплении в конституции и/или законодательстве государственной собственности на них), международными кредитами, полученными под условие проведения определенного экономического и политического курса⁷⁹ и т. д.? Можно ли считать подлинно суверенными государства, чьи центральные банки, под предлогом их «независимости», реально являются в значительной степени неподконтрольными – ни народу, ни его представителям в парламенте и проводят не суверенную финансовую политику, например, так называемую политику «currency board»? Можно ли считать суверенными государства, полностью встроенные в иностранные технологические цепочки и занимающие в них место производителя продукции с низкой добавленной стоимостью; привязанные к зарубежным стандартам и комплектующим, к зарубежным платежным системам и программным продуктам; впавшие в односторонне-несбалансированную зависимость от импорта и т. д.?

В экономической и иной обществоведческой научной, а также публицистической литературе (и в отечественной, и в зарубежной) используются термин «экономический суверенитет»⁸⁰ и термины, обозначающие его отдельные элементы: «финансовый суверенитет»⁸¹, «ресурсный суверенитет»⁸², «энергетический суверенитет»⁸³, «технологический суверенитет»⁸⁴, «информационный суверенитет»⁸⁵ и т. д. В частности, концепт «экономический суверенитет» получил распространение в Китае в контексте проблематики экономической безопасности государства⁸⁶. Таким образом, если категория «суверенитет» получила основное развитие в политических и правовых науках, то «экономический суверенитет» становится категорией политэкономической, а также геоэкономической, поскольку, как верно отмечается в п. 13 Стратегии национальной безопасности Российской Федерации 2015 г., «в борьбе за влияние на международной арене задействован весь спектр политических, финансово-экономических и информационных инструментов»⁸⁷ (выделено мною. – О. Б.), а М. В. Ершов пишет: «Экономические механизмы в настоящее время позволяют достигать тех целей по установлению “трансграничного контроля” над различными секторами экономики и отдельными странами, который ранее обеспечивался лишь силовыми методами, что придает экономическим рычагам <…> геополитическое значение»⁸⁸.

Указанные выше термины и близкие к ним используются и в юридической литературе, например, «налоговый суверенитет»⁸⁹, «бюджетный суверенитет»⁹⁰, «фискальный суверенитет»⁹¹ (данный термин используется и в решениях КС РФ⁹²), «финансовый суверенитет»⁹³, «таможенный суверенитет»⁹⁴ и др. Встречается в юридической литературе и сам термин «экономический суверенитет»⁹⁵ – чаще в международно-правовых⁹⁶, но также и в конституционно-правовых работах⁹⁷.

Применяется термин «экономический суверенитет» и в российском законодательстве. Если в Законе РСФСР от 31 октября 1990 г. № 293-1 говорилось об «экономической основе суверенитета»⁹⁸, то п. 2 ст. 6 Федерального закона от 8 декабря 2003 г. № 164-ФЗ «Об основах государственного регулирования внешнеторговой деятельности» использует уже сам термин «экономический суверенитет» (ред. Федерального закона от 22 августа 2004 г. № 122-ФЗ), хотя и не дает ему определение. Прежний Закон (Федеральный закон от 13 октября 1995 г. № 157-ФЗ «О государственном регулировании внешнеторговой деятельности»), даже называвший в качестве первой своей цели защиту экономического суверенитета (ст. 1 Закона), также не разъяснял термин, но в ст. 2 определял близкий ему по смыслу (хотя, не совпадающий) термин «экономическая безопасность» (подробнее о соотношении этих терминов – см. ниже; сейчас же отметим лишь, что и сам Закон в ст. 1 «защиту экономического суверенитета» и «обеспечение экономической безопасности Российской Федерации» называл в качестве различных целей, перечисляя их через запятую). Тем не менее для целей действующего Закона попытки сформулировать определение экономического суверенитета осуществлялись его комментаторами⁹⁹. Термин «экономический суверенитет» используется и в других нормативно-правовых актах¹⁰⁰, Конституционным судом РФ¹⁰¹, в иных официальных документах органов государственной власти РФ¹⁰².

Из международных актов, фактически признающих экономический суверенитет, отметим, в частности, Резолюцию Генеральной Ассамблеи ООН, согласно которой народ имеет право на неотъемлемый суверенитет над своими естественными богатствами¹⁰³ (т. е. речь идет о закреплении даже не просто государственного, а народного суверенитета в экономической сфере); Хартию экономических прав и обязанностей государств, предусматривающую, что каждое государство имеет право в пределах своей юрисдикции регулировать и контролировать деятельность транснациональных корпораций, а также «имеет суверенное право выбирать экономическую систему в соответствии с волей своего народа…»¹⁰⁴ (о праве государств «свободно выбирать и развивать свои <…> экономические <…> системы» говорится и в Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе¹⁰⁵). Показательно, что указанные Резолюция и Хартия принимались в рамках идеи так называемого «Нового международного экономического порядка» (НМЭП), за который боролись государства, освободившиеся от колониальной (формально колониальной) зависимости. Сегодня ряд исследователей ставит вопрос об освобождении от фактически колониальной зависимости, что делает эти документы вновь актуальными.

В международных актах и документах говорится и об иных отдельных элементах экономического суверенитета, например, термин «tax sovereignty» используется в документах Организации экономического сотрудничества и развития¹⁰⁶.

Совсем недавно, 13 мая 2017 г., вышел Указ Президента РФ № 208 «О Стратегии экономической безопасности Российской Федерации на период до 2030 года»¹⁰⁷ (далее – Стратегия экономической безопасности РФ), в котором дано легальное определение экономического суверенитета: «объективно существующая независимость государства в проведении внутренней и внешней экономической политики с учетом международных обязательств». Дискуссионными представляются следующие моменты:

1. Определение «экономического суверенитета» как «объективно существующего» видится не вполне обоснованным, так как, представляется, не у всех государств он «объективно» существует. Экономический суверенитет нуждается в обеспечении, и его «существование» – достижение, нуждающееся в постоянных поддержке и подкреплении.

2. В определении экономического суверенитета указывается на независимость лишь в проведении внешней и внутренней экономической политики, что, с точки зрения автора данной работы, зауживает понятие экономического суверенитета (подробнее – см. ниже).

3. Оговорка «с учетом международных обязательств» допускает принятие таких международных обязательств, которые способны выхолостить экономический суверенитет, что ведет к ограничению фундаментального понятия «экономический суверенитет» лишь тем, что в данный момент «объективно существует», выводя за рамки то, к чему надлежит стремиться (в настоящей работе будет говориться как раз, в том числе о механизмах защиты экономического суверенитета государства, используемых при принятии международных обязательств, страхующих от принятия «кабальных» и не соответствующих национальным интересам международных обязательств, а также будет рассматриваться вопрос о возможности выхода из подобных международных обязательств).

Учитывая изъяны данного определения, не отказываемся от предложения собственного определения, обратившись сначала к доктринальным подходам.

В неюридической литературе четкой дефиниции термину «экономический суверенитет» обычно не дается – он часто рассматривается как нечто заведомо понятное, определение существа чего представляется излишним (хотя разные авторы чаще акцентируют внимание лишь на отдельных элементах экономического суверенитета, например финансовом¹⁰⁸, реже рассматривая понятие в целом). Нет единого понимания и терминов, обозначающих его отдельные элементы, например, существуют различные подходы к пониманию термина «налоговый суверенитет»¹⁰⁹. Иногда исследователи все же пытаются подробнее расшифровать понятие «экономический суверенитет»¹¹⁰, а также понятия, обозначающие его элементы¹¹¹.

При этом известные попытки дать определение «экономического суверенитета» представляются в большинстве своем неполными или как минимум неподходящими для целей конституционно-правового анализа. Например, экономический суверенитет определяется как «верховный контроль государства над главнейшими отраслями экономики (в первую очередь – сырьевыми) и снижение зависимости страны от мировых катаклизмов»¹¹². Но, во-первых, для юристов-конституционалистов важен не только сам контроль, но сохранение суверенной возможности контроля; во-вторых, понятие «главнейшие отрасли экономики» расплывчато; в-третьих, выделение сырьевых отраслей экономики в качестве «главнейших» спорно уже с экономической точки зрения, и, наконец, неясным является понятие «мировых катаклизмов» – скорее, речь должна идти о «внешних факторах». Спорно и использование словосочетания «снижение зависимости», поскольку последнее описывает процесс, а экономический суверенитет – это состояние; снижение же зависимости может иллюстрировать процесс борьбы за экономический суверенитет, за его обеспечение (его возвращение, укрепление). Аналогично чисто экономическим (скорее, даже политэкономическим) и не подходящим для целей конституционно-правового анализа представляется и следующее определение: экономический суверенитет – «собственность <…> народа на свое национальное богатство, на основе которой уполномоченные им органы самостоятельно осуществляют регулирование экономики и внешнеэкономической деятельности прежде всего в интересах наемного работника»¹¹³ (хотя в этом определении есть не только политэкономическая, связанная с интересами наемных работников, но и конституционно-правовая составляющая, поскольку, по сути, говорится о народном экономическом суверенитете, реализуемом через государственный экономический суверенитет).

Предлагаются определения экономического суверенитета и в юридической науке, например: верховенство государства на всей его территории и соответствующее подчинение власти государства всех лиц и организаций в пределах государственной территории в экономической области¹¹⁴; совокупность юридических правил, которые устанавливают взаимные обязательства государств, гарантирующих для каждого из них и всех вместе суверенное право свободно распоряжаться своими ресурсами, богатствами и всей экономической деятельностью, и суверенное право на равноправное участие в международных экономических отношениях¹¹⁵; форма полновластия (верховной власти) многонационального народа РФ в экономической сфере жизни общества, а также порядок и механизмы ее реализации¹¹⁶ и др. Однако и каждое из указанных «юридических» определений представляется не полным; в частности, в первом учитывается лишь внутренний, но не внешний аспект суверенитета (видимо, это связано с тем, что автор давал определение в контексте рассматриваемой им проблемы, относящейся к налоговой сфере); второе определение, напротив, носит узко международно-правовой характер, поскольку суверенитет определяется через взаимные обязательства государств (кроме того, сомнительным представляется определение суверенитета как «совокупности юридических правил»); в третьем определении фактически говорится об экономическом суверенитете народа, являющемся, как будет ниже показано, лишь одной из форм экономического суверенитета (наряду с чаще рассматриваемым в литературе экономическим суверенитетом государства и с экономическим суверенитетом иных субъектов) и т. д. Более подходящим для целей конституционного права представляется определение Н. В. Омелехиной: «Во внутригосударственной сфере экономический суверенитет выступает как верховенство и самостоятельность публичной политической власти в решении вопросов организации государственного хозяйства и управления им. Внутренний экономический суверенитет государства определяется, по сути, предметом ведения федерального центра (если речь идет о федеративном государстве, например, о России) во внутриэкономической сфере (другие исследователи, даже не использующие термин “экономический суверенитет”, также связывают внутренний суверенитет с возможностью государства распоряжаться своей территорией и ресурсами¹¹⁷. – О. Б.). Внешнее же проявление государственного экономического суверенитета определяется компетенцией федерального центра (государства в целом) в области международных экономических взаимодействий»¹¹⁸. Данное определение уже в большей степени конституционно-правовое, чем теоретико-правовое и международно-правовое, поскольку раскрывает и внутреннее (через компетенцию федерального центра – для федераций), и внешнее проявления экономического суверенитета. Однако и данное определение не представляется безупречным. Во-первых, хотя слово «экономика» этимологически и восходит к хозяйству, последний термин требует более полного раскрытия. Во-вторых, должна ли речь идти лишь о государственном хозяйстве и управлении им (т. е. в условиях смешанной экономики – лишь о ее государственном секторе) или же и о регулировании экономических отношений с участием иных, в том числе частных хозяйствующих субъектов – в пределах территории и юрисдикции данного государства? В-третьих, вначале говорится о публичной власти в целом, а затем – лишь о ее федеральном уровне. Последнее можно объяснить принятием доктрины неделимости государственного суверенитета и, в частности, позиции КС РФ об отсутствии государственного суверенитета у субъектов РФ, однако указанные обстоятельства имеют значение лишь для сегодняшней российской ситуации, но вряд ли могут играть роль при попытке дать общее определение.

Стоит также обратить внимание, что различные исследователи (как экономисты, так и юристы), пишущие об «экономическом суверенитете», часто заужают это понятие, рассматривая его в контексте лишь (или преимущественно) какой-либо одной сферы. Например, доктор экономических наук М. В. Ершов, как представляется, больше акцентирует внимание на финансовом суверенитете¹¹⁹; доктор юридических наук И. З. Фархутдинов рассматривает проблематику экономического суверенитета в первую очередь в контексте инвестиционных отношений¹²⁰, а доктор юридических наук И. П. Блищенко и кандидат юридических наук Ж. Дориа, издавшие даже учебное пособие по экономическому суверенитету государства¹²¹, анализируют «экономический суверенитет» как категорию международного права¹²².

Получающее распространение рассмотрение экономического суверенитета лишь как международно-правовой категории связано с узким подходом ряда юристов к пониманию «экономического суверенитета», ограничивающим его применение лишь сферой международного права и регулирования внешнеэкономической политики государства¹²³, однако, ниже будет аргументироваться необходимость более широкого рассмотрения данной проблематики и применимости конституционно-правовых механизмов для обеспечения и защиты экономического суверенитета. Поэтому представляется более верным подход Т. С. Мелешкиной, отмечающей: «Важнейшим фактором стабильного государственно-правового развития Российского государства является обеспечение его экономического суверенитета, который проявляется в возможности государства самостоятельно и независимо строить свою внутреннюю и внешнюю экономическую политику»¹²⁴ (т. е. речь идет уже не только о внешнеэкономической политике, но и о денежно-кредитной, бюджетно-налоговой, социальной, промышленно-технологической политике и т. п.).

Исходя из сути понятия и контекста оперирующих им научных работ, можно выделить следующие основные смысловые значения термина «экономический суверенитет», применяемые в отношении государства: возможность (право) государства определять направления своей экономической политики и осуществлять ее¹²⁵; независимость в экономической сфере, экономическая самодостаточность; сбалансированность взаимозависимостей с другими государствами¹²⁶; полный и неотъемлемый контроль за всеми своими экономическими ресурсами, «активами и пассивами» и др.

Кстати, формулировка «контроль» не случайна. Дело в том, что формального критерия формы собственности (в отношении ресурсов и т. д.) недостаточно. Во-первых, в отличие от конституций некоторых государств, например Бразилии, ст. 20 которой определяет объекты, находящиеся в федеральной собственности, Конституция России прямо этого не делает и, как отмечают исследователи, «получить реальное представление об объектах государственной собственности Российской Федерации довольно трудно. Потребуется произвести системный анализ норм ст. 8–9 и 71 Конституции РФ, соответствующих норм Гражданского кодекса Российской Федерации, специализированных федеральных законов о рациональном природопользовании и охране окружающей среды, о разграничении собственности между Российской Федерацией и ее субъектами, а также муниципальными образованиями»¹²⁷.

Во-вторых, появились апробированные механизмы доступа транснационального капитала к национальным природным ресурсам даже при сохранении формально государственной собственности на них (подробнее – см. раздел, посвященный ресурсному и энергетическому суверенитету). Как отмечает В. Б. Кондратьев, «государственная собственность не подразумевает обязательную государственную монополию»¹²⁸.

В-третьих, известны и обратные примеры, когда при нахождении большей части имущества в частных руках государство сохраняет за ним жесткий контроль. Представляется верной позиция академика, бывшего директора Института экономики РАН Л. И. Абалкина: «Неверно <…> фиксировать роль государства в каких-то однозначно выраженных параметрах. Например, связывать масштабы этой роли с удельным весом государственной собственности, или с долей ВВП, распределяемой через государственный бюджет, или с объемом закупок по контрактации или в форме государственного заказа. Это важные показатели, но механизм государственного регулирования тоньше, сложнее, многообразнее, и часто эта регулирующая роль может быть значительно более высокой при относительно меньших показателях, скажем, по доли собственности или по размеру распределяемого через бюджет ВВП»¹²⁹. А один из наиболее известных в мире исследователей проблематики социального государства Г. Эспин-Андерсен указывает на широко распространенные заблуждения, в частности: «Многие думают, что <…> эти страны (имеются в виду скандинавские государства. – О. Б.) если не полностью, то наполовину социалистические (известен даже термин “шведский социализм”. – О. Б.) <…> Однако нет ничего более далекого от истины – роль государственной собственности в этих странах незначительна и на самом деле гораздо меньше, чем в таких бастионах капитализма, как, например, Франция»¹³⁰. Кроме того, Швеция – исторически государство с очень монополизированным капиталом¹³¹. Однако одновременно эти страны оказываются одними из наиболее социально ориентированных – несмотря на то, что по формальному критерию объема и форм собственности – одни из самых «капиталистических». Социальная ориентация достигается другим, в частности, использованием государством различных (в том числе налоговых) механизмов, не допускающих паразитирования на монопольном положении, и извлечения из него сверхприбылей; инструментов, стимулирующих к реализации социальной функции собственности¹³². И арсенал этих инструментов контроля государства за капиталом, его ограничений, прямого и косвенного влияния на него – все это составляет часть экономического суверенитета государства.

Некоторые варианты трактовки термина «экономический суверенитет» можно объединить формулировкой «суверенитет в экономической сфере». Некоторые исследователи считают данный термин более корректным, чем термин «экономический суверенитет». С абсолютизацией этой позиции трудно согласиться. Во-первых, подобно тому, как равно допускается использование синонимичных терминов «суверенитет государства» и «государственный суверенитет», «суверенитет народа» и «народный суверенитет» и т. п., возникает вопрос: почему же в данном случае термин «суверенитет в экономической сфере» допустимо использовать, а термин «экономический суверенитет» – нет? Во-вторых, как было показано, термин «экономический суверенитет» уже получает достаточно широкое распространение – как в литературе, так и в нормативно-правовых актах, судебной практике, иных официальных документах. И, в-третьих, возникают два вопроса: что понимать под «экономической сферой» и следует ли понимать под ограничением экономического суверенитета государства лишь ограничение государственного суверенитета в экономической сфере или же и ограничение суверенитета государства в иных сферах, но реализованное экономическими механизмами (например, путем долгового «закабаления» государства, в рамках которого предоставление кредитов, их реструктуризация и т. п. обусловливаются кредитором неэкономическими требованиями к заемщику)? Соответственно, термин «экономический суверенитет» можно рассматривать в широком и узком смысле.

Исходя из классического определения государственного суверенитета как «верховенства в делах внутренних и независимости в делах внешних»¹³³, целесообразно разделить формальный и фактический экономический суверенитет. Хотя некоторые классики конституционно-правовой мысли, например Г. Еллинек, полагали, что «суверенитет» – понятие правовое и речь идет о юридической, а не фактической независимости государственной власти от иных субъектов¹³⁴ (а, например, современный исследователь Г. М. Вельяминов предлагает следующее определение: «Суверенитет есть формально-юридическая независимость государственной власти от всякой иной власти»¹³⁵), тем не менее другие исследователи противопоставляют ему «реальный суверенитет», означающий «способность государства на деле (а не декларативно) самостоятельно проводить свою внутреннюю, внешнюю и оборонную политику, заключать и расторгать договоры, вступать или не вступать в отношения стратегического партнерства и т. п.»¹³⁶. В юридической литературе уже предложено разграничение de jure и de facto в отношении фискального (налогового) суверенитета¹³⁷, который является подэлементом экономического суверенитета¹³⁸. Попробуем разграничить формальный и фактический экономический суверенитет и будем рассматривать их следующим образом:

1. Формальный экономический суверенитет – как право государства контролировать все свои экономические ресурсы, активы и пассивы, сохранять в их отношении юрисдикцию и самостоятельно определять собственную экономическую политику, включая ее денежно-кредитную, бюджетно-налоговую, внешнеэкономическую, антимонопольную (конкурентную), секторальные (промышленная, сельскохозяйственная и т. д.) и другие составляющие (некоторые авторы даже считают, что для определения понятия «экономический суверенитет» требуется ввести и дефиницию понятия «экономическая политика»¹³⁹, но, представляется, что делать это необязательно: классификация видов макроэкономической политики различается и в работах ученых-экономистов, так как разные авторы в нее включают политику в области цен и доходов, труда и занятости, инновационную политику и политику стимулирования научно-технического прогресса, инвестиционную политику и т. д. – указанный вопрос является в большей степени предметом экономической дискуссии и выходит за рамки данной работы; кроме того, речь идет не только о макроэкономической политике, но и о государственном, в том числе правовом, регулировании микроэкономической сферы).

2. Фактический экономический суверенитет – как наличие фактической возможности контролировать все свои экономические ресурсы, активы и пассивы, сохранять в их отношении юрисдикцию и определять собственную экономическую политику; самодостаточность и независимость от внешних поставок, особенно критически важной продукции (продовольствия, лекарств, вооружений), от колебаний мировых цен на отдельные виды ресурсов и товаров, от кризисных экономических явлений в других государствах и в мире в целом (полная независимость едва ли достижима, поэтому под ней, скорее, должна пониматься сбалансированная взаимозависимость¹⁴⁰).

Формальный экономический суверенитет – целиком и полностью можно считать объектом исследования в рамках науки конституционного права. Именно «право независимо принимать решения»¹⁴¹ (выделено мною. – О. Б.) можно назвать «конституционно-правовым» пониманием экономического суверенитета. Однако юристы-конституционалисты не могут абстрагироваться и от вопросов фактического экономического суверенитета, поскольку последний является отражением соответствия или несоответствия реалий конституционным нормам о суверенитете¹⁴².

Некоторые исследователи еще разграничивают «активный» и «пассивный» суверенитет¹⁴³ – по критерию того, насколько государство реализует свой суверенитет, набор имеющихся у него суверенных инструментов проведения той или иной экономической политики. Данное разграничение представляет интерес с позиций экономической науки, но с точки зрения конституционного права важно наличие и сохранение в руках государства самого суверенного права и возможности данный набор инструментов использовать, а не определение целесообразности их использования в тех или иных ситуациях.

Если право ограничено, например, международными обязательствами, то мы имеем ограничение формального экономического суверенитета (сделаем оговорку, что многие правоведы исходят из традиционного рассмотрения государственного суверенитета как величины дискретной – «суверенитет либо есть, либо его нет» – рассматривают принятие международных обязательств не как ограничение, а как реализацию государственного суверенитета, а передачу части государственных полномочий межгосударственным объединениям не рассматривают в качестве уступки части суверенитета – данный подход в современных условиях представляется дискуссионным, о чем будет говориться ниже). Если право сохраняется, но у государства нет возможности им воспользоваться, то речь – об ограничении фактического экономического суверенитета.

От данных понятий следует отличать проведение несуверенной экономической политики (соответствующей не задачам собственного национального развития, а интересам внешнего «заказчика»), являющееся (в отличие от ограничения суверенитета) вопросом не формально-юридического, а экономического и политологического анализа (проведение несуверенной политики возможно даже при сохранении формально-юридического суверенитета). Однако положения законодательства, нормативно оформляющие такую политику, могут рассматриваться на предмет их соответствия Конституции. В связи с этим уместно введение конституционно-правовой категории «латентное ограничение экономического суверенитета государства», под которой автор понимает ситуацию, когда государство фактически отказывается от реализации своего экономического суверенитета (имея и право, и возможность его реализации), проводит несуверенную политику и осуществляет ее нормативно-правовое оформление¹⁴⁴. Подобная тенденция (хотя и без соответствующего термина) фиксировалась, начиная с 1990-х гг. в ряде официальных документов, в том числе Счетной палаты РФ. Приведем в качестве примера абз. 1 п. 2.5 «Информации об исполнении поручения Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации о проведении финансовой экспертизы проекта федерального закона “Об утверждении Государственной программы приватизации государственного имущества в Российской Федерации”» (включена в Бюллетень Счетной палаты Российской Федерации): «Правительство Российской Федерации проводит политику приватизации в соответствии с рекомендациями Международного валютного фонда (МВФ), реализация которых предусмотрена распоряжением бывшего Первого заместителя Председателя Правительства Российской Федерации В. О. Потанина (от 30 декабря 1996 г. № ВП-П2-42937)»¹⁴⁵. В качестве другого примера приведем выдержку из еще одного документа Счетной палаты РФ: «… вся основополагающая документация, идеология, цели, механизмы и способы их достижения разработаны экспертами МБРР при недостаточно активном участии отечественных экспертов <…> главная роль в формулировании их (имеются в виду основополагающие документы по проектам, финансируемым за счет займов Международного банка по реконструкции и развитию. – О. Б.) целей и задач, разработке организационной структуры проектной деятельности, распределении средств займа по различным направлениям принадлежит экспертам МБРР, а не соответствующим отечественным органам исполнительной власти <…> подготавливаемый по результатам этих сессий (имеются в виду ежегодные совместные сессии представителей РФ и МБРР по обзору портфеля проектов, финансируемых МБРР. – О. Б.) итоговый документ <…> фактически является документом самого банка и рассматривает программу реализации проектов с его точки зрения, пользуется его терминологией и выпускается на английском языке (русский перевод появляется значительно позже. – О. Б.)»¹⁴⁶. И еще один пример – из другого Отчета Счетной палаты Российской Федерации, где говорится, что Соглашение между РФ и МБРР о займе для финансирования проекта по реформированию сельского хозяйства «составлено только на английском языке и официального текста на русском языке не имеет, что вызывает трудности в толковании ряда положений этого Соглашения»¹⁴⁷ (проблема отсутствия аутентичного перевода на русский язык принятых Россией международных обязательств подробнее будет рассматриваться в третьей главе данной монографии в контексте присоединения России к ВТО).

В задачи настоящего исследования не входит определение перечня того, в чем латентное ограничение экономического суверенитета может выражаться. Так, например, еще одним примером «латентного» ограничения экономического суверенитета можно считать осуществление в современной России, по мнению ряда экспертов, разрушительных (как с точки зрения социальной, так и с точки зрения воспроизводства научно-технологического потенциала как фактора экономического развития) образовательных реформ под «патронажем» и на условиях Всемирного банка и т. п. (подробнее – см. в разделе, посвященном угрозам научно-образовательному, промышленно-технологическому и информационному суверенитету). Другой пример – участие иностранных консультантов в разработке программ и стратегий, в том числе в сферах, являющихся стратегическими для государства и/или где может иметь место конфликт интересов (например, в конце 2017 г. Минвостокразвития заключило контракт на 28 млн руб. с McKinsey & Company для подготовки предложений о создании на Курильских островах территорий опережающего развития¹⁴⁸).

Смысл введения нового понятия в том, чтобы дать дополнительные инструменты защиты суверенитета государства КС РФ. Автором данной работы предлагается следующее толкование: закрепление суверенитета в Конституции предполагает не только его распространение на всю территорию Российской Федерации, не только формальное право государства на суверенные полномочия (их реализацию)¹⁴⁹, но и должно ориентировать все органы государственной власти на принятие таких нормативно-правовых актов и на проведение такой политики, которые направлены на обеспечение суверенитета. Такое толкование дало бы возможность КС РФ признавать неконституционными не только акты, которые прямо ограничивают экономический суверенитет государства, но и совокупность нормативно-правовых актов – в той части, в которой совокупность их норм институционально оформляет «латентное» ограничение экономического суверенитета государства.

Говоря о понятии экономического суверенитета, разграничив формальный и фактический экономический суверенитет государства, а также разграничив три ситуации – ограничения формального экономического суверенитета (предмет юридического анализа – международно-правового и конституционно-правового; яркий пример – принятие государствами обязательств в рамках ВТО или ЕС)¹⁵⁰, ограниченного фактического экономического суверенитета (предмет в первую очередь экономического и политологического анализа, но важного и для юристов-конституционалистов с целью отслеживания, не являются ли конституционные нормы о суверенитете несоблюдаемой «формальностью») и «латентного ограничения экономического суверенитета» (предмет как политологического и экономического, так и конституционно-правового анализа: последнее – в отношении нормативно-правового оформления данной тенденции), отметим, что имеется терминологическая путаница и в соотношении терминов «экономический суверенитет» и «экономическая безопасность» (вплоть до их смешения). Связана она с тем, что категория «экономическая безопасность», хотя и является уже общепринятой, но размыта¹⁵¹, по-разному понимается даже экономистами¹⁵² (а исключение ее понятия и параметров из Стратегии развития национальной безопасности Российской Федерации до 2020 г. критикуется исследователями¹⁵³). Ряд авторов понимают ее широко, выделяя самые разные по природе угрозы ей: критическую зависимость от импорта; имущественное расслоение, экономическую преступность, техногенные факторы и т. д.¹⁵⁴ Некоторые из этих угроз могут представлять угрозу и экономическому суверенитету государства – в части его «внешнего» аспекта (внешней независимости), например, «усиление импортной зависимости», «рост внешнего долга», «высокая зависимость <…> от внешнеэкономической конъюнктуры, от политических и экономических решений интеграционных группировок зарубежных стран, международных финансовых и торговых организаций…»¹⁵⁵, «финансовая и экспортно-импортная зависимость от внешних рынков»¹⁵⁶ и т. д.

Автор настоящего исследования предлагает следующее разграничение понятий «экономический суверенитет» и «экономическая безопасность». Во-первых, «безопасность» – категория, характеризующая состояние объекта, отсутствие опасностей (угроз) и/или защищенность от опасностей (угроз). Суверенитет – категория, характеризующая состояние субъекта, его формальное право и реальную возможность самостоятельно осуществлять действия, в том числе по обеспечению безопасности объекта. Применительно к государству – по обеспечению безопасности граждан, общества и самого государства. В качестве объектов безопасности (в том числе экономической) выделяют государство (термин «национальная безопасность» используется обычно в значении «государственной безопасности»¹⁵⁷), предприятие, личность и т. д. Субъектами суверенитета являются народ, нация, государство и др.

Во-вторых, категория «экономическая безопасность» имеет в большей степени экономический и военно-стратегический характер (хотя используется и в нормативно-правовых актах, а также в литературе по различным отраслям права). Категория же «суверенитет» – в большей степени государственно-политическая, управленческая и конституционно-правовая.

В-третьих, в отношении «безопасности» часто предлагаются различные индикаторы и параметры, направленные на ее «количественное измерение» (хотя возможны и качественные оценки)¹⁵⁸. Суверенитет – в большей степени качественная категория – несмотря на расхождения исследователей в определении его как величины дискретной (по мнению многих юристов-конституционалистов, «суверенитет либо есть, либо его нет»), либо которая может быть ограниченной. Кстати, если отталкиваться не от доктрины, а от нормативных актов и официальных документов, то показательно, что тезис, содержащийся в п. 11 Стратегии экономической безопасности РФ 2017 г., о том, что «в условиях усиления существующих и появления новых вызовов и угроз экономической безопасности Российская Федерация сохраняет достаточно высокий уровень экономического суверенитета» (тезис, содержательно дискуссионный), косвенно демонстрирует подход разработчиков Стратегии к пониманию суверенитета как величины не дискретной, а способной находиться в более или менее ограниченном состоянии, обладать более или менее высоким «уровнем». А, например, И. З. Фархутдинов пишет о важности «усиления экономического суверенитета», что также косвенно демонстрирует рассмотрение суверенитета не как дискретного свойства, а как того, что может быть усилено или, наоборот, как он же отмечал, «подтачиваться»¹⁵⁹.

В-четвертых, в целом «безопасность» – это категория, характеризующая одну из целей функционирования государства. Суверенитет же выступает как базовый инструмент реализации государством своих целей и задач, в том числе безопасности¹⁶⁰. Если экономисты и политики спорят о конкретных видах макроэкономической политики и инструментах, направленных на обеспечение экономической (и шире – национальной) безопасности¹⁶¹, то с точки зрения конституционного права важно, что экономический суверенитет предполагает сохранение в руках государства самого права и возможности проводить ту или иную политику и потому есть основополагающий инструмент обеспечения экономической безопасности¹⁶².

Сделаем, правда, оговорку, что в некоторых ситуациях укреплению безопасности, обеспечению прав и свобод человека и гражданина может служить и уступка части суверенитета межгосударственным объединениям, организациям коллективной безопасности и т. д.¹⁶³ При этом между утверждением, что суверенитет выступает в качестве основополагающего инструмента обеспечения безопасности, и тезисом о возможности уступки части суверенитета ради обеспечения безопасности – нет противоречия. Вступая в межгосударственные объединения и уступая часть своего суверенитета более масштабному образованию, государство реализует свое суверенное право на выбор той или иной стратегии достижения своих целей, в том числе обеспечения безопасности. В частности, примечательна позиция, сформулированная Конституционным Судом Чешской Республики по делу о Лиссабонском договоре (решения от 26 ноября 2008 г. и от 11 марта 2009 г.), в соответствии с которой, с одной стороны, национальная безопасность может эффективно осуществляться суверенными государствами, но, с другой – «суверенными государствами, действующими сообща», а интеграция может привести к защите и укреплению суверенитета государств-членов «с точки зрения внешних, особенно геополитических и экономических факторов»; суверенитет – не самоцель, а средство и включает в себя право распоряжения своими полномочиями, включая их передачу¹⁶⁴. В данной позиции отражен один из подходов по вопросу, являющемуся дискуссионным среди юристов: ограничивает ли принятие международных обязательств суверенитет государства или же, напротив, является его проявлением. В третьей главе настоящей работы будут сформулированы те требования, закрепление и соблюдение которых представляется необходимым условием при передаче суверенных полномочий государства наднациональным образованиям (как будет показано, зарубежный опыт свидетельствует не только о признании возможности уступки части суверенитета межгосударственным объединениям, организациям коллективной безопасности и иным международным и наднациональным образованиям, но и о понимании ответственности подобных решений, что выражается в усложненных конституционно-правовых процедурах их принятия).