Читать книгу Соль и сахар - - Страница 17

ПЯТНИЦА, 29 АПРЕЛЯ

Жареный пирожок с говядиной, который я купила в кафетерии, оказался очень жирным, и в нем было больше воздуха, чем мяса. Откусив кусочек, я откладываю его в сторону. На вкус напоминает слезы дочери и родительское разочарование.

Я открываю на телефоне веб-сайт Федерального университета и просматриваю наполовину заполненную анкету. Не знаю, сколько раз я пыталась ее закончить, но всякий раз сдавалась. К сожалению, поле для указания специальности оставалось пустым достаточно долго, чтобы я поняла: само по себе оно не заполнится.

В конце концов мне придется что-нибудь написать. Ведь так?

Пиментель предложила нам подумать о том, что нам нравится, и, возможно, это поможет нам определиться с основным направлением. Но что мне нравится? Я смотрю на лежащий передо мной пирожок. Мне не нравится еда из кафетерия, это точно. Даже самый худший пирожок Изабель в фейринье лучше, чем этот.

Мне нравится хорошая еда. Может кто-нибудь записать меня просто на покушать? Я выключаю свой телефон.

Внезапно на стулья передо мной плюхаются Пэ-Эс, Синтия и Виктор. Я оглядываюсь по сторонам, ожидая, что Педро наконец выскажет мне все, что думает насчет того, что приключилось на этой неделе в кулинарном клубе, но его нигде не видно. Пэ-Эс бесцеремонно тянется к моему брошенному пирожку и откусывает без спросу. Корчит гримасу.

– Теперь понятно, почему ты это не ешь, – с набитым ртом замечает он.

– Мы пришли с миром, – быстро говорит Синтия, вероятно, заметив мой настороженный взгляд.

– Мы хотим знать, вернешься ли ты в понедельник в клуб, – говорит Пэ-Эс.

В последний раз, когда я их видела, они застыли на кухне, все обляпанные кусочками фруктов. Я думала, они никогда больше не захотят меня видеть.

– Зачем? – спрашиваю я.

– Затем, что ты нам нужна, – говорит Пэ-Эс и наклоняет голову в сторону своих друзей. – Ну, им нужна. Моя семья переезжает в Каруару[43] из-за новой работы моего отца, так что я сдаю промежуточные экзамены пораньше и скоро уезжаю. Мы все в курсе, что я незаменим – я знаю, знаю, – но меня вроде как нужно заменить, так что можешь ты занять мое место в клубе или нет?

Они официально просят меня присоединиться? Но это же бессмысленно.

– Вы знаете, кто я, верно? – осторожно спрашиваю я.

Пэ-Эс поднимает на меня бровь.

– Знаем. Неуклюжая заклинательница смузи. И, кстати, ты до сих пор не извинилась. Знаешь, как трудно выводить клубничные пятна с белой ткани?

– Я Ларисса Рамирес, – говорю я и быстро добавляю: – Простите меня за тот беспорядок.

– Мы знаем, кто ты, – с застенчивой улыбкой говорит Синтия.

– И все еще хотите, чтобы я вернулась? – Я хмурюсь. – Разве вы не друзья Педро?

– Никто не приходил, пока наконец не появилась ты, – объясняет Пэ-Эс. – Мы очень устрашающий клуб. Он только для сильных, а в этой школе полно трусов, – последнее слово он шипит в сторону группы первокурсников, прогуливающихся неподалеку, и те подпрыгивают. – А это значит, что мы не можем попросить кого-то еще присоединиться. Помоги мне, Ларисса Рамирес. Ты – моя единственная надежда.

Виктор смеется над отсылкой к «Звездным войнам», Пэ-Эс выглядит весьма гордым собой. Я скрещиваю руки на груди, откидываясь на спинку стула и изучая их, потому что все это слишком здорово, чтобы быть правдой.

– Педро знает, что вы здесь? – спрашиваю я.

Синтия откидывает с плеча косы и наклоняется ко мне с внезапным заговорщическим видом.

– Он сказал, что ничего страшного, если ты присоединишься, – шепчет она.

– Педро… что? – Мой голос звучит пронзительно, и Синтия жестом просит меня говорить тише.

– Он сказал, что ты можешь присоединиться, если будешь держаться подальше, и никому не говори, что он это сказал, и… что еще? А, вспомнила. Действуй практически незаметно, – объясняет Пэ-Эс, делая пассы руками на манер фокусника.

Я моргаю.

– Так сказал Педро Молина?

– Единственный и неповторимый. – Пэ-Эс улыбается, демонстрируя очаровательную щербинку между передними зубами.

– Почему он вдруг смирился? – прищуриваюсь я на них. – Если он говорил вам что-то еще, скажите. Это в отместку за свадебный торт, не так ли?

Все трое в замешательстве переглядываются.

– Что за свадебный торт? – спрашивает Виктор, впервые вступая в разговор.

Это, должно быть, ловушка. Слишком уж они милы.

– Что бы вы ни пытались здесь провернуть, я на это не куплюсь! – говорю я.

Я встаю и ухожу, прежде чем вся столовая превратится в очередной школьный хор, распевающий обо мне злую песню.

В «Соли» выстроились покупатели, ожидающие своей очереди, чтобы сделать заказ.

Мама сегодня работает на автомате, снует туда-сюда от духовок к корзинкам с хлебом, к кассовому аппарату. Я пыталась ей помочь, схватила щипцы, чтобы доставать хлеб из корзинок, но она закричала, что я очень медлительная и доставляю ей в «Соли» еще больше хлопот.

Так что я держусь в сторонке.

Вместо этого я прямо за стойкой делаю домашнее задание, хотя мама жалуется, что на моих учебниках останутся пятна от кофе и еды. Но заниматься наверху, в моей спальне, слишком одиноко. Особенно в пятницу вечером, когда некуда пойти и нет друзей, с которыми можно переписываться, – это ощущается совсем не так, как в другие дни…

Если бы бабушка была здесь, она была бы единственным другом, который мне нужен. Она нашла бы способ убедить маму, что я уже достаточно поучилась. Она заказывала эспетиньос[44] в киоске сеу Флориано в фейринье, и он всегда присылал дополнительные блюда, потому что был в нее влюблен. Болгарский перец и лук на шпажках, политые острым чесночным соусом с небольшим количеством лайма. Эспетиньос из курицы и говядины в беконе. И гарнир из фарофы[45], чтобы мы могли окунать шампуры и хрустеть касавой[46], впитавшей мясной сок. Потом мы сидели на тротуаре и смотрели, как приходят и уходят соседи, и мы вместе ели, смеялись и гадали о будущем ее любимых героев теленовелл…

Мне так больно о ней вспоминать. Больше всего на свете.

– Saudades[47], Хулинья, – слышу я, как говорит донья Сельма, называя бабушку ее старым прозвищем, и печаль в ее голосе перекликается с болью в моем сердце. Одной рукой она слегка касается подсолнухов у рецепта пирога фубы.

Она разворачивается и возвращается, чтобы присоединиться ко мне у стойки, заглядывает через плечо в мою тетрадь.

– Аве Мария! Ты понимаешь все эти вещи? Эти цифры и символы? – Она притворно вздрагивает, совсем как бабушка.

– Я не фанат геометрии, но да, – говорю я.

– Кажется, это трудно.

– Да нормально.

Донья Сельма внезапно хватает мое лицо обеими руками и запечатлевает на моей макушке гордый поцелуй, от которого я чуть не падаю со стула. Жест настолько неожиданный, что вызывает у меня невольную улыбку.

– Неудивительно, что твоя мама всегда говорит, что ты будешь первой Рамирес, которая поступит в университет!

Мама выходит из кухни со свежей порцией французского хлеба, восхитительный аромат наполняет пекарню.

– Не хвали ее слишком сильно, донья Сельма, – говорит она. – В последнее время она расслабилась. Даже не смогла пересдать тест, и теперь ее оценка будет выглядеть плохо, что больше похоже на мои оценки, когда я училась в старшей школе, – а теперь угадай, кто не поступил в университет?

Все клиенты, стоящие в очереди, смотрят на меня, и я чувствую, как сжимаюсь от смущения, пока не превращаюсь в песчинку.

– Я все еще первая в классе… – тихонько говорю я.

Мама слишком резко ставит на стол поднос.

– Мальчик Молина – четвертый в вашем классе. Я слышала, как Эулалия хвасталась этим в фейринье. Четвертый, как будто это хорошо. Но потом она сказала, что он четвертый, хотя и прогуливал школу. Представь, если бы он не прогуливал. – Мама пристально смотрит на меня из-за прилавка. – Ларисса Катарина Рамирес, я предупреждала тебя, чтобы ты серьезно относилась к учебе, но ты меня не слушаешь. Теперь этот парень тебе не уступит.

Теперь я меньше песчинки. Я достигла субатомного уровня.

Я оглядываюсь через плечо с горьким привкусом во рту, и о чудо, на пороге «Сахара» стоит Педро Молина с сеу Ромарио.

Я знаю, что это не его вина, но я не могу не чувствовать волну негодования из-за того, что мама всегда меня ругает, когда думает, что он учится в школе лучше меня. Не имеет значения, что другие одноклассники иногда получают более высокие оценки, чем я. Но не дай бог, это окажется Педро Молина – для мамы это равносильно концу света.

Я наблюдаю, как он пытается заинтересовать равнодушных прохожих подносом с образцами боло де басия[48], золотистая выпечка ловит отблески мигающих огоньков за его спиной. Он выглядит так, как будто у него что-то болит. Прижимает руку к пояснице, пытаясь распрямиться, а когда думает, что никто не смотрит, сутулится, прислоняясь спиной к стене. Но сеу Ромарио тут же тычет его в ребра, и Педро быстро возвращается к стойке «смирно».

Часть моего негодования ослабевает. Хотя бы немного. Я думаю о том, что его семья тоже может быть с ним строга.

– Элиси, не будь такой строгой, – говорит донья Сельма, похлопывая меня по руке, чтобы утешить. – Она первая. Это здорово, не так ли, Лари?

Я пытаюсь улыбнуться, но чувствую себя банановой кожурой, которую бросили, на которой поскользнулись, прокляли и отшвырнули на обочину.

– Здорово, потому что я все время слежу за ней, – парирует мама. – У нее нет никаких обязанностей, кроме школы, но если я не велю ей заниматься, она просто сидит без дела. Такая ленивая. Не знаю, в кого она удалась. Ее бабушка была как трудяжка-муравей. Никогда не останавливалась. Как и прабабушка. – Она делает паузу, ее ноздри слегка раздуваются. – И ее отец тоже.

Теперь от этих слов больно. Мама перечислила всю семью, чтобы продемонстрировать, насколько я бесполезна?

– Я предлагала помочь тебе в «Соли», – замечаю я.

Мама хмуро смотрит на меня.

– Кто говорит о том, что ты должна работать в «Соли»? Что ты вообще можешь здесь сделать? Ты не умеешь печь.

– Если бы ты меня научила…

– Ты – ученица! – прерывает меня мама. – Твоя работа – учиться. Уясни себе: это – твоя единственная забота. И ты должна считать себя счастливицей, вместо того чтобы выглядеть такой несчастной! Знаешь, сколько детей твоего возраста не имеют подобной привилегии? Да у твоего собственного отца ее не было!

Не знаю, когда я успела подняться с табурета.

Но в следующее мгновение я уже выхожу на тротуар, и дверь «Соли» захлопывается за мной.

Я сижу рядом с церковью, вдали от людской суеты, рядом с фейриньей, где дети толпятся вокруг тележки с попкорном и чуррос[49]. Если кто-нибудь застанет меня плачущей, это станет вишенкой на вершине и без того ужасного вечера…

Внутренний дворик обнесен низкой стеной, а внизу огоньки домов в этот дождливый вечер мерцают, как созвездие, спускаясь все ниже и ниже по крутым улочкам, пока не упираются в пляж. Вид захватывает дух. Раньше это было любимое место бабушки.

Я бы хотела, чтобы она сейчас была здесь, со мной. Бабушка всегда знала, что нужно сказать. Но теперь все, что у меня есть, – это сердитые слова мамы, которые продолжают прокручиваться в моей голове. Не знаю, в кого она удалась.

Что ж, мам, я тоже не знаю!

Потому что я – Рамирес, которая не умеет готовить. Интересно, что это обо мне говорит. Бывают дни, как сегодня, когда я чувствую, что на самом деле именно по этой причине нам с мамой так трудно понять друг друга. Мне с ней не досталось такого опыта на кухне «Соли», какой был у нее с бабушкой. Не досталось таких переживаний, которые, я уверена, раньше были у бабушки с прабабушкой. Всего того, что создает и укрепляет связь между нами, женщинами Рамирес.

Сейчас больше, чем когда-либо, мне нужна мама. И мне хочется думать, что я ей тоже нужна, даже если она слишком горда, чтобы это признать.

Еще одна волна слез стекает по моим щекам.

Ветер усиливается, и мои волосы развеваются во все стороны. Ветер шевелит ленты, украшающие боковую часть церкви Святого Иоанна, и несколько лент отрываются и летят, бороздя воздушный поток.

Я провожаю одну из них взглядом, а она озорно обвивается вокруг лодыжки какого-то туриста. Он слегка встряхивает ногой, и ленточка снова срывается в полет. Когда он смотрит на меня, я, задыхаясь, понимаю, что это не турист. Это Педро.

Я быстро вытираю руками лицо и встаю, чтобы уйти. Вся моя кровь словно вскипает.

– Что тебе нужно? – говорю я, не утруждая себя тем, чтобы скрыть свой гнев. – Зачем ты ходишь за мной?!

Он выглядит немного неуверенным, и я знаю, что он видел, как я плакала. Я вижу, как он хмурится, не находя слов, раздумывает над ситуацией, чтобы придумать лучший способ еще больше испортить мне настроение.

– Я слышал, у тебя какой-то договор с Пиментель, – говорит он, скрещивая руки на груди. – Чтобы помочь нашим одноклассникам, если ты вступишь в мой клуб. Это правда?

Я повторяю его позу.

– И что, если так?

Мы участвуем в этом состязании в гляделки дольше, чем мне бы хотелось.

Педро вздыхает.

– Ларисса, у меня был долгий день, поэтому я действительно не хочу тратить вечер на ссору с тобой. Мои друзья сказали мне, что ты им не поверила, поэтому я просто зашел, чтобы сообщить тебе как президент кулинарного клуба: ты можешь к нам присоединиться.

– Что?

Он все так же неловко пожимает плечами, как будто сам пытается заставить себя поверить в собственные слова.

– Я не собираюсь становиться причиной того, что кто-то провалит занятия у Пиментель. Так что… давай, вступай в клуб. Просто держись от меня подальше, ладно?

Он кивает мне и уходит, направляясь обратно в «Сахар».

– Держись от меня подальше! – кричу я в его удаляющуюся спину.

Мои руки покрываются гусиной кожей, и я понимаю, что это не только из-за ветра. Это могло бы стать решением моих проблем с мамой. В клубе я действительно могу научиться готовить. Однажды я могла бы удивить маму и показать ей, что могу помогать в «Соли», не создавая новых проблем. Мое умение готовить могло бы стать настоящим мостом между нами.

Единственная проблема – это Педро.

Я не могу позволить ему узнать, что я на самом деле не умею готовить. Но если мы будем держаться друг от друга подальше, насколько трудно будет скрывать мой секрет?