Читать книгу Синяя борода light или Жизнь как источник потрясений - Наталия Викторовна Тесакова, Олег Павлович Негробов, Наталия Викторовна Кудряшова - Страница 8

МОСКВА, 1984

Костя лежал на диване и пустыми глазами смотрел на экран телевизора, когда раздался звонок. Лялю он еще позавчера спровадил к родителям, поэтому ему самому пришлось открывать дверь, хотя после того, что случилось, он не хотел никого видеть. На пороге стояла незнакомая и какая-то замученная тетка, которая рылась в своей необъятной сумке.

– Вам заказное письмо, – она протянула конверт, продолжая рыться в сумке, как потом выяснилось, в поисках авторучки. – Распишитесь.

Женщина с облегчением протянула Косте найденную ручку и замусоленный бланк, ткнула пальцем в нужную строчку, дождалась, когда адресат поставит там свою подпись в виде закорючки, и молчком рванула в сторону лифта.

Костя посмотрел на имя отправителя, которое значилось на конверте. Письмо было от матери. От матери, которой не стало два дня назад…

Костик оторопело смотрел на прямоугольник конверта и пытался вернуть мозги в рабочее состояние. Это удавалось с большим трудом: мысли метались в голове с такой скоростью, что сосредоточиться на одной из них не представлялось возможным. «Это что? Очередная мамина шутка?» – эта мысль заслонила все остальные и встала в полный рост. Костя чувствовал и умом, и сердцем, что в письме нет ничего хорошего, что оно изменит его жизнь. Он его боялся.

Пройдя на кухню, Константин вдруг обрадовано вспомнил, что он сегодня еще не ел. Необходимость занять чем-то руки, привела его почти в восторг. Он открыл холодильник, проигнорировал все кастрюльки с едой, которую приготовила еще его мать, достал ветчину, три яйца, масло. Постоял задумчиво перед открытым холодильником еще немного, вытащил один помидор и кусок сыра.

Поиски сковороды заняли у Костика довольно много времени: кухня не была его вотчиной. Наконец все подготовительные работы были проделаны, и на разогретую сковородку отправились красиво порезанный кружочками помидор, мелко-мелко нашинкованная ветчина и аккуратно разбитые, чтобы сохранить в целости желтки, яйца. Вся эта красота аппетитно шкварчала и издавала сногсшибательные запахи. Костя натер сверху сыр, накрыл на двадцать секунд этот кулинарный шедевр крышкой и, совершенно довольный собой, выложил яичницу а-ля «палочка-выручалочка» на тарелку.

Проделав все это, Костя с ужасом обнаружил, что прошло только двадцать три минуты. Стараясь делать все, как можно медленнее, молодой человек заварил чай, налил его в свой любимый хрустальный стакан в подстаканнике, который достался ему от отца, привычно сервировал стол, достал хлеб и совершенно автоматически сунул его в тостер, дождался, когда тот «выплюнет» содержимое и сел.

Сел и понял, что есть он не хочет. Сделав над собой усилие, Костик все-таки проглотил сотворенную им красоту. Вкуса он не почувствовал, потому что взгляд его был прикован к лежащему на столе письму, которое не давало покоя. Вымыв, опять же по привычке, после себя посуду, Костя понял, что ему не отвертеться, и откладывать больше нет ни сил, ни возможности. Он взял письмо, аккуратно кухонными ножницами отрезал сбоку тоненькую полоску бумаги. Конверт был открыт, но вытащить из него лист бумаги было страшно. Посидев еще немного, вздохнув глубоко, как перед прыжком в воду, Костик достал сложенное в два раза послание.

«Любимый мой!»

Руки задрожали, лист выпал, лицо у Константина стало, как отсиженная нога, – так всегда бывало у него, когда кровь отливала от щек, сердце задергалось, как если бы не понимало, куда ему сейчас – сверху вниз или слева направо? Но отступать было некуда, и Костик начал читать!

«Любимый мой! Любимый мой сын!

У меня нервный срыв. Или нет, не срыв. Я просто устала так жить: думая, что все нормально, когда все из рук вон плохо, ходить на работу, которая кроме скуки не вызывает больше никаких чувств, примирять себя с обстоятельствами, а обстоятельства с собой, стараться никого не обидеть, когда этого хочется больше всего на свете. Я понимаю, что так жить нельзя. А как надо?

И все-таки, у меня нервный срыв. Ненавижу это состояние. Не люблю плакать. Ненавижу себя жалеть. Нельзя себя жалеть. Я – сильная! Но иногда так хочется быть слабой. Хочется жалости, поддержки… И это сразу начинает раздражать. Зачем меня жалеть? Я – сильная, и не нервируйте меня. Но так тоже нельзя… А как можно?

Мой сын. Мой самый любимый человек на свете. Самый-самый. С ним хорошо. Мне хорошо быть с ним вдвоем. Я – его, а он – мой, и он тоже любит меня, но не так, как мне хотелось бы. Во главе угла всегда его желания, его женщины, его жены. Жить с этим грузом невозможно. И все это меня не отпустит, даже если я уйду. Нет, так жить нельзя…