Читать книгу Издалека долго. Том I - - Страница 12

Серый облегчённо вздохнул, когда распрощался с Ритой. Он понимал, что перспективы отношений нет, кроме того, он не был развратным человеком, лишь человеком с не оформившимися ценностями и мировоззрением. Девушки вдохновляли его. К нему часто приходили дивные поэтические строки, которые парень гнал от себя, не позволяя отдаваться грёзам и ментальным вызовам. Более широкие и глубокие мысли довлели над ним, преследуя и направляя в ближайшее будущее. Он был, как летняя Волга, впитывающая в себя каждый ручеёк и речку, неполноводная пока, но текущая своим неумолимым маршрутом, со своей судьбой. То же можно было сказать о Борисе, который, когда надо, мог быть серьёзным и вдумчивым. Они не метили в гении, но ставили перед собой достойные цели, постигая разные грани открывающейся жизни, такой притягательной и зовущей. Им хотелось испытать себя везде, попробовать всё на зубок, пощупать этот материальный и духовный мир собственными руками, догадаться до истины без подсказок и советов. Почему-то они сильно торопились, и нельзя было объяснить, почему. Может, от того, что в них накапливался огромный потенциал разных сил – люди чувствовали и внутренне восхищались ими, особенно, девушки.

Ребята перешли в шестой класс. После каникул черепной коробке будто не хватало наполненности. Она не просила – требовала загрузки. Юноши просиживали за уроками целыми вечерами, помогая друг другу. Серафим дополнительно изучал французский язык, умиляя ошибками искушённую Еву. Ей нравилось, как он сосредоточенно учился, как выписывал слова, словно рисовал, особенно, любовалась буквами «к» и «б». Он не замечал никого вокруг, когда концентрировался на насущной задаче или упражнении. Её так и подмывало возмутиться: «А я? Посмотри на меня!» Он обращался к ней, и Ева тонула в его голубых глазах, глупея и теряя нить вопроса. Тогда Серафим говорил фразу: «Сочиняшка пела пташкой», и девушка тоже улыбалась и приходила в норму. Постепенно холодало, осень наполнялась красками и дирижировала цветом, начинались дожди и появлялась непременная грусть в стихах:

В начале ноября пошли первые снега. Белые хлопья кружили, совершая броуновское движение, таяли, а днём позже тучи хмурились сильнее, и белая масса снежинок брала в плен поверхность земли и города. Волга обретала стальной лоск, прогоняла баржи, дебаркадеры и кораблики в гавань Черемхи, степенно леденея по берегам и отмелям. Жизнь в городе замирала, ярко вспыхивая по выходным в цирке и театрах. Серафим и Борис прилежно и систематически занимались программными предметами, сильно не отвлекаясь на внешние факторы. Приближались Рождественские каникулы и их Дни рождения. Они оказались «декабристами» с разницей в один день, отчего празднование имело заметную длительность. По современным представлениям астрологии они были Стрельцами. Василий Степанович перевёз жену с малышнёй зимовать в Рыбинск. Большая семья объединилась, соскучившись по родным людям, и теперь в доме стоял шум и гвалт. На общий праздник Щаплеевские пригласили всех Ершовых. Выдались морозные, но душевные деньки.

Серафим не любил копаться в прошлом, лишь в свой День рождения волей-неволей подводил итог прожитого. Вечером в гости заглянула Муза:

Он никому не показывал стихи, записывая их втайне и пряча тетрадь на чердаке под перекрытиями. Как-то стихи выпали с балки от резкого порыва ветра, и любопытная Иришка, часто вывешивающая там бельё, прочла записи брата. В праздники она сблизилась с Евой и по наивности, и чтобы произвести впечатление рассказала старшей подружке, как Серафим развлекался летом, какие у него приключились романы, тем паче, что она случайно услышала часть разговора брата и Бориса по его приезде из Нижнего Новгорода – у неё рядом с секретным местом парней оказалось своё укромное местечко. Ирина была незаметной тихой девочкой, у неё не было близких подружек, а тут красавица Ева. Девичьи тайны – особая тонкая история…

В Рождество веселились, дарили подарки и катались с крутых речных берегов, заливали водой спуски, и с криками, с визгами неслись под гору, краснея от мороза и излишка тёплых вещей. В санях Серафим впервые поцеловал в смачную щёчку разгорячённую Еву, но она сделала вид, будто не заметила. Сама же счастлива была по уши, а самым довольным выглядел Бор, катавший Марту, признанную красотку из соседнего дома, дочку немца-аптекаря. Она оказалась желанной и желающей, кто бы мог подумать! Их зимний роман получился плодотворным – девушка, как ни скрывала, оказалась в интересном положении, правда, выяснилось это в конце мая, а пока колючие морозы сковали русские водоёмы, на которых люди катались на коньках, спокойно перемещались, нарезали лёд для летних ледников и подвалов, ловили в прорубях задыхающуюся от недостатка кислорода рыбу. Широкие речные дороги издревле использовались для быстрых перемещений войск. Так нас, к слову, когда-то быстро завоевали монголы.

Снега на Руси всегда хватало. Мороз непременно бодрит и заставляет двигаться.

Холодно-белая улица, газовый скрипучий фонарь под окном, стёкла в узорах, ворожба и гадание, сани с лихими кучерами, меховые шубы, горячие печи и камины – навсегда волшебная сказка Руси…

Каникулы и зима промчались, словно быстрые санки с горы. Наступила весна, с которой девушки расцветают одновременно.

Ева действительно ещё похорошела, часто мечтательно сидела с отсутствующим взором или лихорадочно записывала нисходящие с седьмого неба поэтические посылы. Она много читала и знала наизусть огромное число стихотворений Пушкина и Лермонтова, которых обожала. Стихи её непременно принимали классическую форму и как бы округлялись, наполняясь смыслом. По крайней мере, ей так казалось.

На что Серафим многозначительно говорил:

А «вредный» брат вторил:

– Спелись Гаврики, – парировала непризнанная поэтесса и гордо удалялась в соседнюю комнату, где либо по-детски дулась, либо всё-таки «перетряхивала нетленное творение», тем боле, что в последнем стихотворении ритмы «прыгали».

Нагрянула Масленичная неделя: яркое мартовское солнце, ослепительный белый снег, вкусные талые сосульки и сдоба, разносимая коробейниками, чайники со сбитнем, водка, икра, балаганы и обледенелые столбы с призами. Друзья с сёстрами катались на русской тройке, качались на качелях и объедались тонкими блинчиками с икрой, вареньем, мёдом, рыбой и другой начинкой. Гуляния захватывали огромное пространство на льду Волги перед монументальным зданием строящейся хлебной биржи. Люблю русские праздники – они бесшабашные и вкусные в противовес Великому посту, строгому и болезненному, противоестественному разгулу просыпающейся природы.

Народ ожидал ледохода со дня на день, и вот грянуло. Грохот прокатился вдоль всего пространства реки, люди высыпали на берега с обеих сторон, молились и восхищённо любовались, как многотонные льдины, забираясь на себе подобные, ползут по Волге, сметая все преграды, снося и ломая в щепу застрявшие с осени баржи, корабли и выстроенные перед ними ледорезы. Давление воды и льда гипнотизирующие. Лёд трещит, поднимается вертикальными глыбами, переворачивается и падает с брызгами и шумом, а потом со стремнины льдины плывут огромными массами, приоткрывается водное тело реки, скидывающее зимний панцирь. Лёд более и более уходит вниз по течению, захватывая всю ширину растущей Волги, наполняемой бурно-таящей водой. Одним днём теоретически можно, перепрыгивая со льдины на льдину, перебраться на другой берег, но дураков нет, и льды плывут в красивом соединении или обособленности. Смотришь наутро – река чиста, переливается сталью, гонимая северо-западным холодным резким ветром, а к берегам прибивает колыхающуюся на волнах ледяную шугу, и обязательно ветер пронизывает до самых костей…