Читать книгу Попроси меня. Матриархат, путь восхождения, низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 2 - - Страница 13

Любопытные сведения оставили о Москве побывавшие здесь в XVI – XVII вв. иностранцы. Посол императора Священной Римской империи Франческо да Колло такой увидел Москву в 1518 г.: [Город] «имеет стены не каменные, но из дерева, столь хорошо спаянные между собою, что их поистине можно назвать укреплениями; разделен на районы со своими разгородками: так что войти из одного в другой вовсе не легко для всех; и еще того менее разрешено кому бы то ни было переходить из одного города в другой, или с одного места на другое без разрешения Князя или его служителей. Покидать страну запрещено кому бы то ни было и в особенности чужеземцам, поскольку все выходы строжайше охраняются, и нарушителей подвергают суровейшим наказаниям. Чужеземцам из любой страны свободно разрешено въезжать в страну, и того более – их не только принимают, но и осыпают милостями… Нет здесь никакого писанного закона, но Князь старательно следует собственным обычаям. Его воля, однако, единственно почитается за закон, и настолько ему все подчинены, что если он прикажет кому пойти и повеситься, бедняга не усомнится немедленно подвергнуть себя такому наказанию. Не видно ни у кого и такой смелости, чтобы кто-то решился сказать – это имущество мое; но говорит – по милости великого Государя приобрел я сие имущество. И, если сказать правду, все имущество, не только общественное, но и частое, каково бы оно ни было, – принадлежит сему Князю, и он сегодня дает одному и отнимает от другого завтра, и крайне часто в одно мгновение возвышает одного до самых высших степеней и положения и опускает другого до самого низа и нищенских условий. И тот, кто низложен или от коего отнято что-то, не только не жалуется или печалится, но, простершись ниц, бьет челом о землю и возносит хвалу Государю, что тот его низложил или же отнял у него то имущество, коим он владел столько времени по его милости. Дела духовные отправляются и для Князя и для народа его Епископами, Священниками и Монахами согласно порядку и обряду Греческому; высшее священство избирается Князем, рукоположение же и воздвижение в сан принимают от Патриарха Константинопольского, или же от его наместников в этой стране.

Сей князь весьма силен, даже всемогущественен благодаря деньгам, серебру и золоту, ибо постоянно накапляет и мало тратит на войны и охрану своих городов, так как получает ежегодную дань из областей… в огромных размерах, но не в золоте или серебре или деньгами, кои во многих областях неизвестны, но шкурами таких зверей, как Соболи, Куницы, Снежные барсы, Волки, Горностаи, Барсуки, Собаки, и других животных разных видов, медом и воском; равным образом получает не только десятину злаками и плодами земли, но такую часть, сколько он хочет и сколько ему нравится, ибо не позволено противится его воле… Из меда приготовляется особый напиток, под названием Медовуха… Но пить его дозволяется отнюдь не всем; более того – это запрещается всем, кроме как служителям Князя, каковые по приказанию Его Светлости продают его и от сего извлекают великую прибыль. Что же касается рыб, сия страна имеет их в большом количестве и таких размеров и столь доброго качества, что я не видел и не пробовал ничего подобного ни в какой другой стране.. Имеют сии страны зерна и фуража безмерно, – несмотря на то, что земля покрыта снегом почти девять месяцев в году… Платою же за доблесть воинов служит одежда, из различного качества материй шелковых и суконных, коими изобилует его Князь, получая их из разных концов страны, и смею сказать, что только в Москове видал более 200 тысяч камзолов, шитых золотом и из шелка, и камлотовых, по цене более низкой, подбитых куньим мехом или барсуком… Хочу отметить, что всякий раз, когда нас приглашали к Князю и когда приходилось идти к Его Светлости, мы видели с одной стороны улицы от нашего жилища вплоть до Кремля, местопребывание сего Князя, на расстояние с поллиги – что составляет две с половиною итальянских мили – людей, одетых в одежды, полученные из казны, числом более 40 тысяч, расположенных в знак уважения, а когда приходилось возвращаться домой, в ночное время, стояли зажженные лучины вышиной около шага по обеим сторонам улицы в двух шагах друг от друга и они создавали такое освящение, как если бы было полуденное солнце…

Людей в этих областях и во всей стране вышеназванного Князя продают, как куриц и других животных, на рынке, их продают и о них заключают договоры. Отцы и матери приводят на ярмарки и рынки детей и продают их для удобства покупателей за ничтожную цену. Скажу больше, в городе Московии некоторые из наших купили нескольких молоденьких девиц от пятнадцати до восемнадцати лет, поистине прекрасных, для своего употребления и удовольствия, всего за один дукат или унгар, и так обычно их покупают за большую или мелкую цену, и дети, которые родятся, остаются во власти купивших, которые могут их для своего удовольствия продавать и менять, хотя и не могут вывозить из страны, но могут только держать для всяческого употребления, – то что запрещается нашими законами божественными и человеческими; но сия нация и в худший порок весьма погружена»93.

Другое сообщение о Московии оставил Рафаэль Барберини, посетивший столицу в 1564 г.: «Город этот преобширный, но застроен более чем 7/8 деревянными строениями. Имеет крепость с прочными, но неукрепленными, каменными стенами; крепость эта построена некогда Италиянцами. Есть также там несколько больших церквей, красивой архитектуры, и великокняжеский дворец с золотыми крышами и куполами, тоже построенный Италиянцами… Кроме того находится еще там невероятное множество церквей и малых и больших, и каменных и деревянных, так-что нет улицы, где не было бы их по нескольку; по-этому даже несносно, как, в Николин день, начнут день и ночь гудеть колокола, которых там безчисленное множество. Дома в этом городе, как и в прочих городах и селениях, небольшие и дурно расположены, без всякого удобства и надлежащего устройства. Во-первых, большая изба, где едят, работают, одним словом, делают все; в ней находиться печь, нагревающая избу; и на этой печи, обыкновенно ложится спать все семейство; между тем не придет им в голову хотя бы провести дымовую трубу; а то дают распространяться дыму по избе, выпуская его только через двери и окна, так-что немалое наказание там оставаться¹…

Москвитяне исповедуют религию греческую. Они весьма суеверны в живописи и изображении святых; поклоняются одному святому Николаю, почти не упоминая о других Божьих угодниках; и празднуют день этого святителя, больше чем всякаго другаго. Надобно знать, что они весьма наклонны к пьянству, и даже до такой степени, что от этого происходит у них много соблазна, зажигательство домов и тому подобное. Обыкновенно Государь строго воспрещает им это; но чуть настал Николин день, – дается им две недели праздника и поной свободы, и в это время им только и дела, что пить день и ночь! По домам, по улицам, везде, только и встречайте, что пьяных от водки, которой пьют много, да от пива и напитка, приготовляемаго из меда²…

Вообще чрезвычайно как ревнуют своих жен и мало дозволяют им отлучаться со двора³…

Что же касается до правосудия, то не следуют они Бальдовым или Бартолевым законам, но, как угодно государю, так и решает суд; отчего часто бывает, что один за безделицу предается на съедение медведям, и отнимается все у него имущество, тогда как другой, хотя бы и в чем большем провинился, о том даже и не говорится!… а по-этому и страх как боится народ своего государя, и гораздо более ему повинуются, чем где-нибудь другие народы своим повелителям. И этот страх так на них действует, что большею частью не смеют они выказывать своего имущества; даже знаю я таких, у которых и довольно есть денег, а одеты всегда чрезвычайно дурно, и деньги свои, письма и другие вещи прячут в доме у кого-нибудь из своих иноземных друзей, не доверяя в том ни матери, ни брату!⁴..

Разсказывали мне еще, что будто не раз там случалось: вдруг потребует государь, у кого-нибудь из своих вассалов, известной суммы денег; а тот пусть только вздумает извиняться, что нет у него столько, или как-нибудь в этом роде, – раздраженный отказом, государь повелевает тотчас, отнять у него дом и все что там найдется….. потом уже и неслышно ничего, что с ним последует; даже о том и говорить никто не смей. И таким образом самопроизвольно управляет он своим государством⁵…

Когда же кто должен другому по ясным сделкам, а заимодавец требует себе уплаты, в таком случае, тотчас предписывается должнику являться, каждое утро в назначенный час, в то судебное место, откуда получил предписание; а таких начальств там множество; и тут они освобождаются на поруки, или же сажаются в кандалы; и когда потом, чрез два часа, предстанут они, по знаку данного колоколом, выводят их на улицу, сняв с них кандалы, и сержанты не перестают колотить их палками по икрам, до-тех-пор, пока не заплатят они своих долгов; таким образом всякое утро можно их видеть сотнями пред этими домами, как мущин так и женщин. Видел я даже одного князя, который, каждое утро, приезжал верхом, являться на казнь, и зато, что однажды подкупил он сержанта, чтоб бил его потише, были потом биты оба, как он, так и тот сержант⁶…

[Если должник не признает за собой вины, а у заимодавца нет реальных доказательств, свидетелей или письменного] заставляют их решать этот спор междоусобной схваткой (combattere corpo a corpo), на площади, которая для этого нарочно предназначена и избрана… Презабавно видеть, как, идучи на этот подвиг, бывают они вооружены; для этого берут они с собою столько всякого оружия, что, если бы пришлось им упасть от тяжести своего вооружения, уж никак бы не могли подняться на ноги!⁷..

Народ этот, в обращении, чрезвычайно как церемонен; всретясь на улице, хотя бы шли за делом, тотчас снимают шапки, и в несколько приемов кланяются друг другу, строжайше соблюдая, чтоб отдать поклон за поклон, да и снова поклониться, делая знак головой и рукою, что это для них безделица. Здесь разумеется о равных между собою; потому-что, если кто стоит выше другаго, всячески старается не прежде того снять шапку, и прибегает тут к хитрости, смышленней даже инаго Бискайца!

Имеют еще обыкновение при встрече, если долгое время не виделись, целоваться.

Благодарят они таким образом: если один обещает что-нибудь на словах, то другой, сняв шапку, пренизко ему кланяется, опуская руку книзу; если требуется большей благодарности, в таком случае, достает он рукой даже до земли; а еще для большего подобострастия или, показывая как умеет он ценить обещанную милость, касается земли обеими руками. Если же, притом, один из них сановник и оказывает какую-нибудь милость или покровительство, или тому подобное, другому, который меньше его звания, тогда сей последний становиться на колени и, обеими руками касаясь пола, бьет еще челом о зем. Таким же образом поступают, когда идут и просят какой милости, чтоб по ходатайству того была оказана; и по этому самая большая часть из них имеют мозоли на голове; у них уже так принято, что чем сильнее бьют голову о земь, тем соблюдается более церемонии или чинности!⁸..

Сверх того, нашел я в этом крае людей чрезвычайно корыстолюбивыми и безсовестными. Корыстолюбие же их простирается до такой степени, что если не подарить им чего-нибудь, нельзя ничего от них получить, ни совершить ни какой с ними сделки. Вельможи, как и частные люди, не постыдятся нагло потребовать, чуть что увидят, перстни, или другия вещицы, даже деньги, словом все, что бы то ни было… Таким образом нет почти ни одного там из чиновников, который хоть раз на роду своем не был высечен; но они не гонятся за честью, и больше чувствуют побои, чем знают, что такое стыд. Впрочем, не смотря на такое зло, могу сказать, что по всему этому краю пребезопасно разъезжать с товарами и деньгами, и что никогда не случится, чтобы нападали на кого на улице или обижали явно; хоть это происходит, как кажется, больше от боязни и страха, внушаемаго им государем⁹»94.

Станислав Немоевский (1606—1608): «Все, и туземцы и пришлые, живут в величайшем рабстве (in summa indigenae i advenae in servitute); у великаго князя pro ratione voluntas; никто ни в чем ему не противоречит. На каждое его приказание у них один и тот-же ответ: «волен Бог да государь царь, великий князь всея Руси"¹…

Свобод никаких nie ambiunt, да и не знают, что это такое. Когда мы им разсказывали о наших свободах, что у нас никто не может быть схвачен, пока не будет изобличен по суду, что король не может никакого налога установить, ни начать войну с кем-либо, пока мы не дозволим, они с удивлением отвечали нам: «хорошо это так у вас; но мы покорностью нашею тем бо́льшую заслугу имеем на небе», а к нему они рачительно стремиться частыми постами (половина года идет на них), поклонением образам (о которых говорят, что сам Бог, будучи на небе, на земле оставил им образа на свое место, чтобы и поклонились им) и частым крестным знамением, с немалым истязанием из-за самообмана. Ибо никто не выйдет и не войдет в дом, не съест и не выпьет, не перекрестившись. Равным образом когда москвитянин увидит церковь, он много и много раз будет креститься. Выйдя утром из дому, многие обращаются на все стороны, много раз крестятся и мавают головами; при грубой простоте, они в этом полагают тройную надежду своего искупления.

И это не удивительно: помимо того, у них нет ни изучения, ни упражнения в законе Божием, нет никакой проповеди, не объясняют им ни слова Божия, ни Божией воли. К тому-же никому не дозволено читать книг и иметь их в дому, кроме псалтыри и гомилий св. Иоанна Златоустаго; иначе был бы в подозрении, что желает быть мудрее самого великаго князя, а это есть capitale. Одинаково невольно никому разговаривать с иноземцем или спрашивать его о чем, даже просто говорить, если только не присутствует при этом пристав от великаго князя. Если кто из чужих спросит кого-либо о причине чего-либо, он получит в ответ: «не ведаю, не понимаю; но царь, великий князь всея Руси, – дай, Господи, чтобы государь здоров был! – знает и понимает все»,

У них ни в чем не имеется luxus, без порядочности в жизни (bez pragmatiku); (всяк) довольствуется тем, что в субботу сварит себе на целую неделю²…

Хрустальных сосудов для напитков не найдешь, стекло очень редко. Серебряная чарка у самых знатных, но обыкновенно употребляют деревянныя, а если чарка выточена из березовой шишки (такие они называют каповыми – kapowemi), то это уже боярская штука.

Недавно наступила перемена, что у некоторых знатнейших бояр появилось по несколько серебряных мисок. Тарелок не употребляют; из миски берут горсть, а кости бросают под стол или опять в миску…

Что касается одежды, то наибольший барин тот, кто обладает армяком из золотой парчи: такой армяк переходит через несколько поколений. Он так искусно сделан, что на каждого годится – его не переделывают, и его употребляют не иначе, как только утром in solennitatibus, а к обеду снимают, чтобы не забрызгать его; тоже относительно шлыка из чернобурой лисицы. Обыкновенно же употребляют дрянное суконце, камлот и ситец.

Нет дорогих шуб: не срам к бараньему тулупу пришить соболий воротник, к бумазейному или ситцевому кафтану – парчевой или бархатный. Очень многие ходят без обуви, а некоторые только в чулках.

Сафьяновые сапоги очень редко кто употребляет – какой нибудь великий господин или боярин, и то разве в какой праздник; все юхтовые, красные. Если кто носит башмаки (baszmagi), тем не менее красныя юхтовыя голенища на ногах, с ними он надевает башмаки…

Ни у кого какого либо собственнаго небольшаго замка; одни деревянные дворцы, из круглаго нетесаннаго дерева, но в которых редкость светлая горница; обыкновенно курныя избы; об обоях не спрашивай.

Никому не дозволенно строить себе избы из тесаннаго дерева. При великом князе Иване, один боярин, будучи послом в Польше, присмотрелся там к нашим постройкам и по возвращении приказал было ставить избу из тесаннаго дерева. Когда узнал об этом великий князь, он приказал народу весь этот дом резметать, предварительно вымазавши его грязью: он говорил, что ему хочется сравняться с простым человеком. В местечках и крестьянам не дозволено строить для себя горниц³…

Покроев платьев не изобретают; какое платье переняли от татар, того и держатся, разве что взяли от наших высокие воротники, которые пришивают себе к кафтанам, и столь высокие, что почти на уровне со лбом⁴…

На свадьбах никакого веселья, нет музыки, танцев – одно только пьянство, хотя вливать в себя не в обычае у них: выпивши, он поставит или подает тому, что сидит подле его, однако не следует опасаться, чтобы он не наполнил. Когда имеют расходиться, тогда только хозяин, вставши, подает большую чарку, сначала за здоровье великаго князя, затем за здоровье патриарха, митрополита, хозяина, отца (bajtka), молодого, детушек, и так долго, пока не перепьются, мешая то мед, то горелку, то пиво. А кто хотел бы уклонится от этой поочередной, был бы в подозрении. При еде также мешают – то чарку горелки, то другого напитка. После каждого приема они отрыгивают и гладят себя по брюху. Женщины с молодой сидят в другой комнате, отдельно от мужчин, и едят, и так разъезжаются, не видясь с мужчинами, но усладивши себя горелкою⁵»95.

Наемник на русской службе Ж. Маржерет (1606): «Невежество народа так велико, что не найдется трети, которая знала бы молитву Господню и Символ веры. Можно сказать, что невежество народа есть мать его благочестия. Они ненавидят науки и особенно латинский язык. Не имеют ни школ, ни университетов. Одни только священники обучают юношей чтению и письму¹…

Все пути из России охраняются так строго, что без царскаго изволения невозможно из нея выехать… Русский народ – самый недоверчивый и подозрительный из всех в мире²…

Все знатные и незнатные страны, даже сами царские братья, называют себя холопами государевыми, иначе сказать, рабами царя³…

При всем том взятки не прекращаются, так как придумали новую хитрость; приходящий к судье кладет дары пред имеющимися у каждаго в большом количестве иконами, которыя в простом народе называются Богом, а в высшем кругу – образом⁴…

Кроме этого, и во многих других случаях русские подражают древним, например, в письмоводстве. Все ведомости, записки и просьбы свертываются свитками, не составляя книг, и не складывают бумаг по нашему обыкновению. В этом подражают древним⁵…

Многие из руских доживают до 80, 100, 120 лет, и только в старости знакомы с болезнями. За исключением царя и главнейших вельмож, никто не признает лекарств. Многие лекарства находят даже нечистыми, пилюли принимают весьма неохотно, промывательное же, мускус, выхухоль и другие подобныя средства ненавидят. Чувствуя себя больным, простолюдин обыкновенно выпивает добрую чарку водки, всыпав в нее заряд ружейнаго пороха или смешав с толченным чесноком, и тотчас же идет в баню, где в сильнейшем жару потеет часа два или три⁶»96.

Самуил Маскевич, в 1609—1611 гг. участник вторжения польских войск в Россию: «Относительно веры Московская чернь погружена в грубое невежество. Когда Король подступил к Смоленску, окрестные жители бежали в леса с домашним скотом и образами, на коих полагали всю надежду. Но как наши, отыскивая в лесах съестные припасы, настигли там Русских и отняли у них скот, то они разгневавшись на свои образа, повесили их для позора на деревьях вверх ногами, приговаривая: «мы вам молимся, а вы от Литвы нас не оборонили». – Еще случай. У одного крестьянина вор ночью увел вола из хлева: крестьянин сорвал образ со стены и выбросил его в окно прямо в навоз, сказав: «я тебе молюся, а ты меня от воров не охраняешь». В случае же убедительной просьбы, Русские молят не ради Бога или Христа Спасителя, но ради Николы¹…

Никакой музыки на вечеринках не бывает; над танцами нашими смеются, считая неприличным плясать честному человеку [где надо понимать, человеку достоинства]. За то есть у них так называемые шуты, которые тешат их Русскими плясками, кривляясь как скоморохи на канате, и песнями, большею частию весьма безстыдными²…

Комнаты для женщин строятся в задней части дома и хотя есть к ним вход со двора по лестнице, но ключ от онаго хозяин держит у себя, так что, в женскую половину можно пройти только чрез его комнату. Из мужчин, не пускают туда никого, не исключая и домашних. Двор же, за комнатами женскими, обгораживается таким высоким палисадником, что разве птица перелетит через оный. В сем-то месте женщины прогуливаются. Если хозяин гостю рад, то выводит к нему жену и детей: их непременно надобно поцеловать для приветствия; иначе будет неучтиво. Все женщины благородныя белятся [они же достойное благородство, подчеркивающееся белизной кожи, которое обязано быть отличием от простолюдин, имеющих рабочий загар], и показаться в люди не набелившись, считается за смертный грех и стыд³…

Москвитяне наблюдают великую трезвость, требуя оной строго от вельмож и от народа. Пьянство запрещено; корчем или кабаков нет по всей России, негде купить ни вина, ни пива, и даже дома, исключая Бояр, никто не смеет приготовить себе хмельнаго: за этим наблюдают лазутчики и старосты, коим велено осматривать дома. Иные пытались скрывать боченки с вином, искусно заделывая их в печах; но и там, к большой беде виновных, они были находимы. Пьянаго тотчас отводят в бражную тюрьму, нарочно для них устроенную, (ибо там для каждаго рода преступников есть особенная темница) и только через несколько недель освобождают из оной, по чьему либо ходатайству. Замеченнаго в пьянстве вторично, снова сажают в тюрьму надолго, потом выводят на улицу и нещадно секут кнутом, наконец освобождают. За третью же вину, опять в тюрьму, потом под кнут; из под кнута в тюрьму, из тюрьмы под кнут, и таким образом парят виновнаго раз до десяти, чтобы наконец пьянство ему омерзело. Но если и сии исправление не поможет, он остается в тюрьме, пока сгинет.

Науками в Москве вовсе не занимаются; они даже запрещены. Вышеупомянутый Боярин Головин расказывал мне, что в правление известнаго тирана [Ивана IV], один из наших купцов, пользовавшихся правом приезжать в Россию с товарами, привез с собою в Москву кипу календарей; Царь, узнав о том, велел часть этих книг принесть к себе. Русским они казались очень мудреными; сам Царь не понимал в них ни слова; посему опасаясь, чтобы народ не научился такой премудрости, приказал все календари забрать во дворец, купцу заплатил, сколько потребовал, а книги сжечь… Тот же Боярин мне сказывал, что у него был брат, который имел большую склонность к языкам иностранным, но не мог открыто учиться им; для сего тайно держал у себя одного из Немцев, живших в Москве; нашел также Поляка, разумевшаго язык Латинский; оба они приходили к нему скрытно в Русском платье, запирались в комнате и читали вместе книги Латинския и Немецкия, которыя он успел приобресть и уже понимал изрядно⁴…

[Среди рынка] я видел одно орудие, которое заряжается сотнею пуль и столько же дает выстрелов; оно так высоко, что мне будет по плечу; а пули его с гусиныя яйца⁵…»97.

Адам Олеарий (30-е годы XVII в.): «Жилые строения в городе (за исключением домов бояр и некоторых богатейших купцов и немцев, имеющих на дворах своих каменные дворцы) построены из дерева или из скрещенных и насаженных друг на друга сосновых и еловых балок… Крыши крыты тесом, поверх которого кладут бересту, а иногда – дерн. Поэтому-то часто и происходят сильные пожары: не проходит месяца или даже недели, чтобы несколько домов, а временами, если ветер силен – целые переулки не уничтожались огнем…

Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми домами: за Белой стеной на особом рынке стоит много домов, частью сложенных, частью разобранных. Их можно легко купить и задешево доставить на место и сложить…

Улицы широки, по осени и в дождливую погоду очень грязны и вязки. Поэтому большинство улиц застлано круглыми бревнами, поставленными рядом; по ним идут как по мосткам¹…

[Русские] очень почитают длинные бороды и толстые животы, и те, у кого эти качества имеются, пользуются у них большим почетом. Его царское величество таких людей из числа купцов назначает обыкновенно для присутствия при публичных аудиенциях послов, полагая, что этим усилено будет торжественное величие [приема]. Усы у них свисают низко над ртом²…

У женщин, в особенности у девушек, башмаки с очень высокими каблуками: у иных в четверть локтя длиною; эти каблуки сзади, по всему нижнему краю, подбиты тонкими гвоздиками. В таких башмаках они не могут много бегать, так как передняя часть башмака с пальцами ног едва доходит до земли³…

Когда наблюдаешь русских в отношении их душевных качеств, нравов и образа жизни, то их, без сомнения, не можешь не причислить к варварам…

Большинство русских дают грубые и невежественные отзывы о высоких, им неизвестных, натуральных науках и искусствах в тех случаях, когда они встречают иностранцев, имеющих подобныя познания. Так они, например, астрономию и астрологию считают за волшебную науку. Они полагают, что имеется что-то нечистое в знании и предсказании наперед солнечных и лунных затмений, равно как и действий светил…

Хотя они и любят и ценят врачей и их искусство, но, тем не менее, не желают допустить, чтобы применялись и обсуждались такие общеупотребительныя в Германии и других местах средства изучения врачевания, как анатомирование человеческих трупов и скелетов; ко всему этому русские относятся с величайшим отвращением⁴…

Что касается ума, русские, правда, отличаются смышленостью и хитростью, но пользуются они умом своим не для того, чтобы стремиться к добродетели и похвальной жизни, но чтобы икать выгод и пользы и угождать страстям своим. Поэтому они, как говорит датский дворянин Иаков (так именует себя в своем «Hodaeporicon Ruthenicum» посол короля Фридриха II датскаго), люди «хитрые, смышленные, упорные, необузданные, недружелюбные и извращенные – чтобы не сказать – безстыдные, склонные ко всякому злу, ставящие силу на место права и отрешившиеся – верьте мне – от всяких добродетелей». Ведь они сами доказали ему: они лукавы, упрямы, необузданы, недружелюбны, извращены, безстыдны, склонны ко всякому дурному, пользуются силой вместо права, распростились со всеми добродетелями и скусили голову всякому стыду.

Их смышленость и хитрость, наряду с другими поступками, особенно выделяется в куплях и продажах, так как они выдумывают всякие хитрости и лукавства, чтобы обмануть своего ближнего. А если кто их желает обмануть, то у такого человека должны быть хорошие мозги. Так как они избегают правды и любят прибегать ко лжи и к тому же крайне подозрительны, то они сами очень редко верят кому-либо; то, кто их сможет обмануть, они хвалят и считают мастером⁵…

Все они, в особенности же те, кто счастьем и богатством, должностями или почестями возвышаются над положением простонародья, очень высокомерны и горды, чего они, по отношению к чужим, не скрывают, но открыто показывают своим выражением лица, своими словами и поступками. Подобно тому, как они не придают никакого значения иностранцу сравнительно с людьми собственной страны, также точно полагают они, что ни один государь в мире не может равняться с их главою своим богатством, властью, величием, знатностью и достоинствами⁶…

Они вообще весьма бранный народ и наскакивают друг на друга с неистовыми и суровыми словами, точно псы. На улицах постоянно приходится видеть подобного рода ссоры и бабьи передряги, причем они ведутся так рьяно, что с непривычки думаешь, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы. Однако, до побоев дело доходит весьма редко, а если уже дело зашло так далеко, то они дерутся кулачным боем, и изо всех сил бьют друг друга в бока и срамныя части…

При вспышках гнева и при ругани они не пользуются слишком, к сожалению, у нас распространенными проклятиями и пожеланиями с именованием священных предметов, посылкою к чорту, руганием «негодяем» и т. п. Вместо этого у них употребительны многия постыдныя, гнусныя слова и намешки, которыя я – если бы того не требовало историческое повествование – никогда не сообщил бы целомудренным ушам. У них нет ничего более обычнаго на языке: как «бл… нъ с..ъ, с… нъ с..ъ, собака,.б т… м. ть,.б..а м. ть», причем прибавляется «в могилу, in ipsius, in oculos», и еще иныя тому подобныя гнусныя речи. Говорят их не только взрослые и старыя, но и малыя дети, еще не умеющие называть ни Бога, ни отца, ни мать, уже имеют на устах это:». б. т… м. ть» и говорят это родители детям, а дети родителям⁷…

Искать у русских большой вежливости и добрых нравов нечего: и та и другие не очень то заметны. Они не стесняются во всеуслышание и так, чтобы было заметно всем, проявлять действие пищи после еды и кверху и к низу. Так как они едят много чесноку и луку, то непривычному довольно трудно приходится в их присутствии. Они потягивались и рыгали – может быть, против воли этих добрых людей – и на предшествовавших тайных аудиенциях с нами.

Так они не сведущи в хвальных науках, не очень интересуются достопамятными событиями и историю отцов и дедов своих и вовсе не стремятся к знакомству с качествами чужих наций, то в сходбищах их ни о чем подобном и не приходится слышать. Не говорю я при этом, однако, о пиршествах у знатных бояр. Большею частью их разговоры направлены в ту сторону, куда устремляют их природа и низменный образ жизни: говорят они о разврате, о гнусных пороках, о неприличностях и безнравственных поступках, частью ими самими, частью другими совершенных. Они разсказывают разныя посдыдныя басни, и кто при этом в состоянии отмочить самыя грубыя похабности и неприличности, притом с самой легкомысленной мимикой, тот считается лучшим и приятнейшим собеседником. То же направление имеют их танцы, часто сопровождаемые неприличными телодвижениями.

Они так преданы плотским удовольствиям и разврату, что некоторые оскверняются гнусным пороком, именуемый у нас содомиею, при этом употребляет не только pueros muliebria pati assuetos (как говорит Курций), но и мужчин, и лошадей. Это обстоятельство доставляет им потом тему для разговоров на пиршествах. Захваченные в таких преступлениях не наказываются у них серьезно…

«Они сняли с себя всякий стыд и всякое стеснение», – говорит многократно уже называвшейся нами датский дворянин Иаков. Мы сами несколько раз видели в Москве, как мужчины и женщины выходили прохладится из простых бань, и голыя, как их Бог создал, подходили к нам и обращались к нашей молодежи на ломанном немецком языке с безнравственными речами. К подобной распутной наглости побуждает их сильно и праздность; ежедневно многия сотни их можно видеть стоящими праздно или гуляющими на рынке или в Кремле. Ведь и пьянству они преданы более, чем какой-либо народ в мире… Я припомню по этому поводу, что разсказывал мне великокняжеский переводчик в Великом Новгороде: «Ежегодно в Новгороде устраивается паломничество. В это время кабатчик, основываясь на полученном им за деньги разрешении митрополита, устраивает перед кабаком несколько палаток, к которым немедленно же, с самаго разсвета, собираются чужие паломники и паломницы, а также и местные жители, чтобы до богослужения перехватить несколько чарок водки. Многое их них остаются и в течение всего дня и топят в вине свое паломническое благочестивое настроение. В один из подобных дней случилось, что пьяная женщина вышла из кабака, упала на улицу и заснула. Другой пьяный русский, проходя мимо и увидя женщину, которая лежала оголенная, распалился распутною страстью и прилег к ней, не глядя на то, что это было среди бела дня и на людном месте. Он и остался лежать с нею и тут же заснул. Много молодежи собралось в кружок у этой пары животных и долгое время смеялись и забавлялись по поводу их, пока не подошел старик, накинувший на них кафтан и прикрывший этим их срам⁸…

Также легко встретить и пьянаго попа и монаха, как и пьянаго мужика. Хотя ни в одном монастыре не пьют ни вина, ни водки, ни меда, ни крепкаго пива, а пьют лишь квас, т.е. слабое пиво или кофент, те не менее монахи, выходя из монастырей и находясь в гостях у добрых друзей, считают себя в праве не только не отказываться от хорошей выпивки, но даже сами требуют таковой и жадно пьют, наслаждаясь этим до того, что их только по одежде можно отличить от пьяниц-мирян…

Они также являются большими любителями табаку и некоторое время тому назад всякий носил его при себе: бедный простолюдин столь же охотно отдавал свою копейку за табак, как и за хлеб. Когда, однако, увидели, что отсюда для людей не только не получалось никакой пользы, но, напротив, проистекал вред (на употребление табаку не только у простонародья, но и у слуг и рабов уходило много времени, нужнаго для работы; к тому же, при невнимательном отношении к огню и искрам, многие дома сгорали, а при богослужении в церквах перед иконами, которыя должно было чтить лишь ладаном и благовонными веществами, поднимался дурной запах), то, по предложению патриарха, великий князь в 1634 г., наряду с частными корчмами для продажи водки и пива, совершенно запретил и торговлю табаком и употребление его. Преступники наказывались весьма сильно, а именно – расчленением носа [вырыванием ноздрей] и кнутом. Следы подобнаго наказания мы видели и на мужчинах и на женщинах⁹…

Рабами и крепостными являются все они. Обычай и нрав их таков, что перед иным человеком они унижаются, проявляют свою рабскую душу, земно кланяются знатным людям, низко нагибая голову – вплоть до самой земли и бросаясь даже к ногам их; в обычае их также благодарить за побои и наказания. Подобно тому, как все подданные высокаго и низкаго звания называются и должны считаться царскими «холопами», то-есть рабами и крепостными, также точно и у вельмож и знатных людей имеются свои рабы и крепостные работники и крестьяне. Князья и вельможи обязаны проявлять свое рабство и ничтожество перед царем еще и в том, что они в письмах и челобитных должны подписываться уменьшительным именем, то-есть, например, писать «Ивашка», а не Иван, или «Петрушка, твой холоп». Когда и великий князь к кому-либо обращается, он пользуется такими уменьшительными именами. Впрочем, и за преступления вельмож назначаются столь варварские наказания, что по ним можно судить о их рабстве. Поэтому русские и говорят: «Все, что у нас есть, принадлежит Богу и великому князю"¹⁰…

Что касается рабов или слуг вельмож и иных господ, то их безчисленное количество; у иного в имении или на дворе их имеется 50 и даже 100. Находящимся в Москве, большею частью, не кормят во дворах, но дают им на руки харчевые деньги, правда – столь незначительныя, что на них трудно поддержать жизнь; поэтому-то в Москве так много воров и убийц. В наше время не проходило почти ни одной ночи, чтобы не было где-либо кражи со взломом. При этом часто хозяина загораживают какими-нибудь вещами в комнате, и ему приходится оставаться спокойным зрителем, если он не достаточно силен, чтобы справится с ворами, не желает подвергнуть опасности жизни и видеть свой дом зажженным над собственною головою¹¹…

Не проходит ночи, чтобы на утро не находили на улицах разных лиц убитыми. Подобных убийств было много во время их великаго поста, но более всего в масляницу, в течении 8-ми дней до начала поста, так как в это время они ежедневно напиваются… Ночью горожане при подобных опасностях бывали очень немилосердны: например, слыша, как кто-либо страдает у окон их от рук разбойников и убийц, они не только не приходили на помощь, но даже не выглядывали из окон. Теперь, как я слышал, введен лучший порядок, а меняно на всех перекрестках ночью стоит сильная стража из стрельцов или солдат; при этом воспрещено, чтобы кто-либо без фонаря или иного огня появлялся на улицах, будь то пеший, конный или на поводе; кроме того, тут же допрашивают его о причинах выхода на улицу¹²…

В тех случаях, когда подобных господ рабы и крепостные слуги, вследствие смерти или милосердия своих господ, получают свободу, они вскоре опять продают себя вновь. Так как у них нет больше ничего, чем бы они могли поддержать свою жизнь, они и не ценят свободы, да и не умеют ею пользоваться¹³…

Насколько русские охочи до телеснаго соития и в браке и вне его, настолько же считают они его греховным и нечистым. Они не допускают, чтобы при соитии крестик, вешаемый при крещении на шею, оставался на теле, но снимают его на это время. Кроме того соитие не должно происходить в комнатах, где находятся иконы святых; если же иконы здесь окажутся, то их тщательно закрывают.

Точно также тот, кто пользовался плотскою утехою, в течение этого дня не должен входить в церковь, разве лишь хорошенько обмывшись и переодевшись в чистое. Более совестливые в подобном случае, тем не менее, остаются перед церковью или в притворе ея и там молятся…. Женщины считаются более нечистыми, чем мужчины; поэтому они во время обедни встречаются не в самой церкви, но, большей частью, впереди, у дверей ея¹⁴»98.

Резюмируя вышеизложенные впечатления иностранцев о русском народе и в особенности московитах можно обобщить, что выстроенная система Московии воплощала свое значение условия лучшести, в свою очередь означающее величину, в которой заложено ступенчатое устройство, с большим почитанием старины и с большим боязливым подозрением к прогрессу, с душком омерзения к нижестоящему и подобострастное подхалимство к вышестоящему, с состоянием всеобщего невежества, суеверия и скупердяйства, больше боящегося сурового наказания за беззаконие, чем пресечение беззакония по мотивам нравственных устоев. Поэтому положение дикости, дикой иерархичности, здесь оказалось прописанным аксиоматичным базисом. Поэтому здесь всех находившихся на вершине лестнице счастья волновало только состояние его личного достоинства – высший свет смотрел свысока на простолюдин, а великий князь в сравнении с собой высший свет опускал до простолюдин: смешно сказать, запрещал строить дома из тесанных бревен, боялся, что народ поймет примитивные книжки и обретет мудрость выше его. То есть для великого князя его личное достоинство было самоцелью. Но он был лишь частицей всех, для которых личное достоинство было самоцелью. Поэтому, в основном прозябая в бедности, порой еле сводя концы с концами, здесь все существовали не для поддержки друг друга (хотя и предусматривалась некоторая помощь оказавшимся в большой беде), а для получения выгоды друг от друга. Такая система изначально склонна к развалу и может устойчиво существовать только в условии всеобщей боязни (истерии), т.е. тирании первого лица. Как только тирания исчезает, исчезает и система. Яркое подтверждение тому это тиранское становление Московии, пиковое воплощение которого произошло в Иване Грозном, затем, по инерции, продолжавшееся неплохое развитие до Смутного времени, а после, приходом стороны умеренных (поскольку все помнили уроки Смутного времени), все четче обозначались тенденции разложения, закончившиеся, стремившегося к какому-никакому прогрессу, отвержением Петром I боярской столицы. Ни в России, ни в Москве, больных гомосексуализмом (степенью проявления животных наклонностей, т.е. встраиваемостью в природу) было не больше, чем в Западной Европе, но средний культурный уровень общества, волнами исходивший от центра на окраины мировоззрением всеобщей справедливости, что везде воспринималось за аксиому мироздания, встречая приветливо и даже более подкрепляя московское веяние своей энергетикой, был значительно ниже, чем на Западе. Те ругательства, которые там считались непристойными, здесь были привычным оборотом речи, как и пошлые, скабрезные шутки99, если на Западе подвыпившие, в общем и целом, находились в состоянии адекватности, то в России пьяные валялись возле кабаков. Аналог истории становления и отвержения Москвы произошел в XX в. – суровостью сталинизма (примерно воплотивший ленинизм-марксизм) тиранство советской системы было доведено до пиковой фазы, а затем пошло смягчение режима, и вначале, так же по инерции, наблюдался период хорошего хрущевского развития, экономический подъем, но дальше политическая умеренность, даже несмотря на некоторый возврат к чистоте советской системы, стала причиной тенденции всеобщего разложения и распада СССР: истерика ушла, ушел и порядок, разума же здесь никогда не было.