Читать книгу Кондрат Булавин - - Страница 17

Под ясным голубым весенним небом нежилась река, точно длинная атласная лента, искрясь золотыми узорами. Величественно проплывали берега, густо заросшие сочной молодой травой. Царь Петр, греясь на солнце, сидел на палубе флагманского корабля, играл с капитаном-голландцем в шахматы.

Играл он рассеянно, невнимательно. Видимо, его сейчас занимали совсем другие мысли. Иногда он отрывал взгляд от шахмат и смотрел в сторону кормы. На лице его тогда появлялась довольная усмешка: там, за кормой, он видел, как, распустив паруса, стройно, один за другим, плыли русские корабли, созданные его волей.

Петр плыл со своими любимыми гвардейскими полками в Ладожское озеро. Там, на берегу озера, в укрытом месте, он хотел тайно высадить свою гвардию и идти с нею штурмовать Выборг.

Голландец, попыхивая короткой трубкой, рассказывал царю что-то о немцах. Говорил он долго и путано о том, что немцы-де умные люди, выпускают они занятные книжки. Царь хмуро слушал капитана, потом, когда его россказни ему надоели, оборвал его:

– Хватит, капитан!.. Что, думаешь, русские дураки, что ли?.. Имеют разум и смекалку, может, похлеще, чем немцы… Ведь немцы-то обвыкли свои книги негодными рассказами наполнять, чтобы великими казаться… Погоди, вот покажут себя русские.

Он стал смотреть вперед. В голубой дымной дали смутно вычерчивались серые зубцы и шпили Шлиссельбурга. С правого берега послышались едва уловимые крики. Царь оглянулся. На берегу маячили всадники, махая шляпами. Петр велел подплыть ближе к берегу…

Царя Петра нагнал гонец Петра Матвеевича Апраксина. На реку Нарову в скором времени надо ожидать прибытия шведского флота в большом количестве вымпелов, сообщал Апраксин. Одновременно к крепости Нарве, осажденной русскими войсками, должен прибыть крупный шведский отряд во главе с генералом Шлиппенбахом. Петр, пораздумав над всем этим, сразу же перестроил свои планы.

– Мин гер[60], – сказал он капитану, – поворачивай назад.

Седой голландец, не взглянув на царя и не удивившись столь внезапному изменению маршрута, отдал команду повернуть корабль назад. Остальные суда послушно последовали за своим вожаком.

Петр поплыл к Нарве, на помощь своим полкам, осаждавшим шведскую крепость.

Царь Петр, сидя на вороном жеребце, внимательно рассматривал с холма в подзорную трубу мрачные зубчатые стены крепости. Город был хорошо виден со всеми его башнями, подъемными мостами, с острыми и длинными, как иглы, прокалывающими небо шпилями, с красными черепичными кровлями. На крепостных стенах толпились защитники, они были готовы к отражению русского штурма.

– Ничего, – буркнул Петр. – Посмотрим.

Царь перевел трубу на море, и сердце его невольно дрогнуло. Как огромная синяя бархатная скатерть, оно покрывало все пространство, горя на солнце золотыми искрами.

Петр долго любовался морем. Он не мог равнодушно смотреть на него – любил. На почтительном расстоянии от берега, со спущенными парусами, стояли на якорях, покачиваясь на легких волнах, вражеские суда грозного адмирала де Пру.

– Эх ты, де Пру, де Пру, – сказал Петр, – а все ж тебя отсель попру…

– Ей-богу, правда, мин гер, – смеясь, подхватил Александр Данилович Меншиков. – Попрем этого безрукого старикашку. И глазом не успеет моргнуть…

Меншиков, в противоположность скромно одетому царю, был разодет чрезвычайно пышно. Любил Александр Данилович ярко одеться. На нем бархатный, василькового цвета, французский кафтан с золотыми пуговицами, отделанными алмазами. На шее повязан кружевной галстук с бриллиантовой заколкой. На плечи накинут черный бархатный плащ на красной атласной подкладке. На черной шляпе – большое белое перо с дорогим камнем. На солнце Александр Данилович переливался искрами всех цветов, даже смотреть на него было больно, резало глаза.

Небрежно подбоченившись, Меншиков сидел на светло-золотистой кобылице, только что отбитой у шведов, заискивающе посматривал на царя, посмеивался.

Был на холме и третий всадник – на маленькой, неказистой серенькой лошадке: генерал Петр Матвеевич Апраксин, на корпус которого царь возложил осаду крепости.

Апраксин, уже немолодой человек, низенький, с одутловатым от жира, землистым лицом, сонно посматривал то на крепость, то на море и украдкой позевывал в руку. Ночью была обильная пирушка по случаю приезда государя, не пришлось сомкнуть глаз. Неугомонный царь, вместо того чтобы после утомительной пирушки самому поспать и другим дать выспаться, прямо с пира поехал осматривать крепость и расположение наших войск. Поневоле пришлось сопровождать его и Апраксину.

– Что ж, Матвеевич, – спросил Петр, – стало быть, Горн имеет надежду отстоять крепость? Не хочет подобру сдать ее?

– Где там, великий государь! – преодолевая зевоту, ответил Петр Матвеевич. – И на вшивой козе к нему не подъедешь… Три раза я к нему посылал: предлагал сдать крепость без крови. Обещал выпустить весь гарнизон с честью. Так где там, и слушать не хочет, козел упрямый… Да еще и похваляется, говорит: уходите, мол, отсюда подобру-поздорову, а то так вам надаем, что портки, мол, порастеряете… Однова, говорит, надавали вам тут и еще надаем похлеще. Много скверных слов говорил…

– Что еще говорил? – насупясь, резко спросил Петр.

– Да так… – смущенно замялся Апраксин. – Пустые слова…

– Говори! – скрипнул Петр зубами и так сверкнул глазами, что у Апраксина куда и дремота девалась.

– Гос… господин бомбардир, – побелевшими губами прошептал Апраксин, – не могу того сказать… не могу…

– Петька! – крикнул царь.

Петр Матвеевич в битвах славился своей неустрашимостью, но под взглядом царя дрожал, как мальчишка.

– Он говорил… что ты, мол, государь, трус… Первым ты-де намазал пятки салом, когда шведы погнали нас из-под Нарвы…

– Замолчи! – прохрипел царь. Лицо его потемнело, правую щеку дернула судорога.

Александр Данилович с тревогой посмотрел на Петра.

– Я ему… – царь по-матросски, забористо выругался и погрозил кулаком в сторону крепости.

Александр Данилович весело захохотал, обрадованный тем, что с царем не приключилось припадка.

– Куманек, – сказал Петр Меншикову уже спокойно, – уж ежели дело на то пошло, то надобно ему устроить знатную штуку, чтоб он, черт, нас надолго запомнил… Давай вот что сделаем… – он начал подробно излагать свой план, строго смотря то на Меншикова, то на Апраксина.

Когда царь кончил, смешливый Александр Данилович восторженно захохотал, хлопнув себя по ляжкам. Кобылица под ним испуганно шарахнулась, едва не сбросив седока. Успокоив лошадь, Меншиков подъехал к Петру и снова звонко захохотал.

– Ловко придумал, мин херц[61]!.. Ловко!..

Даже Петр Матвеевич, вялый и равнодушный ко всяким выдумкам, оживился и, закачав головой, улыбнулся.

– Умно придумано, господин бомбардир. Умно.

– Ну, о том еще рано гадать, – сказал Петр, – умно оно будет ай нет. Езжайте, выполняйте сию выдумку.

Александр Данилович махнул шляпой.

– Еду, государь, еду! – и, пришпорив лошадь, стремительно помчался с холма, развевая плащом, как крыльями.

– Бешеный! – крикнул ему вдогонку царь. – Голову сломаешь!

Но Меншиков его уже не слышал.

Апраксин, причмокнув губами, толкнул свою лошадку ногами в бока, осторожно, шагом, съехал с кургана и затрусил мелкой рысцой по направлению к биваку, к драгунам.

На Ревельской дороге показались всадники в синих мундирах. Они скапливались на виду крепости в небольшой рощице и давали знаки осажденным, чтобы им открыли крепостные ворота. Со стен крепости шведы внимательно смотрели на этих всадников, но открывать не спешили. Тогда прогрохотали два выстрела из пушки. Это был условленный сигнал, что к защитникам Нарвы прибыла помощь. На крепостных стенах оживленно забегали, шведы засуетились, махая шляпами, приветствуя прибывший, давно ожидаемый отряд генерала Шлиппенбаха.

Петр Алексеевич в окружении своего кабинет-секретаря Макарова, неизменного денщика Нартова и нескольких офицеров по-прежнему стоял на холме, не спуская подзорной трубы со стен крепости. На лице его блуждала хитрая усмешка.

Он видел, как по направлению к рощице, где виднелась только что прибывшая пехота в синих мундирах, беспорядочной лавой, как грачиная стая, с пронзительным свистом и гиканьем поскакали казаки, взблескивая на солнце своими кривыми саблями. Петр увидел в толпе и тучную фигуру Апраксина, подпрыгивающего на своей маленькой лошадке. Видимо, генерал сам повел казаков в атаку. Но казаки, отпугнутые залпами, не доскакав до рощицы, повернули назад и рассыпались по лугу.

Царь опустил подзорную трубу и оглянул офицеров смеющимися глазами.

– Ловко! – воскликнул он.

И в тот момент, когда Петр снова стал смотреть в трубу на крепость, он увидел, как с грохотом опустились подъемные мосты, широко распахнулись крепостные ворота и из них, с развевающимися королевскими знаменами, сверкая на солнце доспехами, выступил отряд всадников. Это были шведские кирасиры, посланные генералом Горном прикрыть вступление отряда Шлиппенбаха в крепость. Их было сотен пять. Не останавливаясь, они помчались к рощице. Петр весело захохотал.

– Зело ладно разыгрывается сия комедия.

Жеребец под царем затанцевал по холму. Петр начал терпеливо успокаивать его, похлопывая по горячей атласной шее. Когда он успокоил коня и снова стал смотреть в трубу, его взору представилась уже другая картина. Пылая панцырями на солнце, вражеские кирасиры развернутым строем, полукружьем охватывали казаков. Казаки врассыпную мчались от них на своих маленьких мохнатых лошадках.

– Макаров! – крикнул царь, весьма довольный зрелищем. – Смотри, что делают подлецы… – и снова весело и раскатисто захохотал.

Отогнав казаков, кирасиры поскакали к рощице, которую – они были уверены – заполняли войска генерала Шлиппенбаха. Царю было видно, как они, не доезжая нескольких шагов до рощицы, вдруг в ужасе повернули лошадей и помчались к крепости. Вслед им загрохотала дробь выстрелов. Всадники валились с лошадей… Лошади без седоков носились по лугу…

Шведы поняли, что их обманули: в рощице были не войска генерала Шлиппенбаха, а русские гвардейские Семеновский и Ингерманландский полки, замаскировавшиеся под шведов.

– Уйдут! Уйдут! – вскричал Петр и, пришпорив своего застоявшегося жеребца, сорвался с холма.

Он летел, как вихрь, наперерез вражеским кирасирам. Его секретарь Макаров, денщик Нартов и свитские офицеры, рассыпавшись цепью, едва поспевали за ним. Царь на скаку выхватил из ножен шпагу и дал знак казакам следовать за ним.

Шведские кирасиры, закованные в латы, тяжелым галопом приближались к крепости. Петр оглянулся на казаков. Они, как буря, с гиканьем и свистом, с опущенными пиками мчались на шведов, но казаки были еще далеко и шведские кирасиры могли безнаказанно уйти. Тогда рухнула бы вся затея. Петр стал придерживать своего жеребца – безрассудно было с десятком офицеров бросаться на махину врагов. Но в это время справа появились новые всадники. Впереди, взмахивая саблей и развевая на ветру плащом, скакал всадник на светло-рыжей лошади.

– Алексашка! Милый! – растроганно крикнул Петр.

Он узнал своего любимца. Меншиков с отрядом драгунов отрезал путь шведским кирасирам. Те, увидев это, на скаку перестроились и лавиной ринулись навстречу русским драгунам.

Петр, разгоряченный, взволнованный, наблюдал за разыгравшейся битвой. Ударить бы сейчас шведам в тыл, зажать их в кольцо… Петр нетерпеливо оглянулся на казаков. Они были уже близко. Шальной волной окатила казачья лава царя Петра и понесла его в своем неудержимом порыве. Он скакал вместе с казаками, размахивая шпагой и что-то крича.

Сердце его бурно колотилось от восторга. Во всем этом стремительном порыве сотен людей было что-то захватывающее, мощное, непреодолимое. Царь видел, что все поле цвело от ярких казачьих кафтанов. Низко пригнувшись к гривам своих бешено мчавшихся дончаков, потрясая дротиками, со свистом рассекая воздух кривыми саблями, казаки полукружьем охватывали шведов.

Видя опасность с тыла, вражеская конница раскололась пополам. Часть шведских кирасир по-прежнему стремительно неслась навстречу драгунам Меншикова, а другая часть, круто повернув лошадей, на ходу перестроившись, сомкнутым строем, стремя в стремя, несокрушимой, казалось, стеной двинулась навстречу казакам. Царь восхитился военной выучкой шведов, и у него с удвоенной силой появилось желание во что бы то ни стало сокрушить эту стену людей, закованных в железо, сидящих на грузных злых лошадях… Кругом кипел бой. Казаки сражались отчаянно. На Петра напало сразу три шведа. Одного царь заколол шпагой, второго с плеча рубанул, но легкая шпага со звоном скользнула по панцирю кирасира, не причинив ему вреда. Царь с досадой швырнул ее.

– Железка!

Швед замахнулся на него тяжелым палашом. Петр едва успел отклониться от удара. В бешенстве зарычав, царь схватил кирасира за руку и с силой крутнул. Солдат, дико вскрикнув, свалился с лошади. Третий швед наскочил на царя и тоже замахнулся на него палашом. Петр даже зажмурился и похолодел, ожидая удара. В это мгновение какой-то казак в голубом кафтане вихрем налетел на шведа и сшиб его дротиком с седла. И сейчас же этот казак, как видение, исчез где-то в гуще схватки…

К Петру прискакал на своей разгоряченной кобылице Меншиков.

– Мин херц! – закричал он с раздражением. – Что ты делаешь? Разве твое место тут?

Петр даже опешил от такой дерзости.

– Езжай отсюда! – кричал Меншиков. – Твое дело царствовать да нами управлять, а уж воевать дозволь нам, твоим солдатам.

Петр побагровел от гнева. Он хотел обругать Александра Даниловича, но подъехали секретарь Макаров, Нартов и помешали. Царь лишь промычал что-то… Меншиков крутнулся и исчез.

Битва затихала. Со шведами было покончено. Они устлали своими трупами поле. Оставшиеся в живых сдались в плен.

– Нартов, – сказал Петр своему денщику с укоризной, – где ты, лохматый черт, пропадаешь? Так-то ты бережешь царя? Ведь чуть не убили меня…

– Да разве ж за тобой, великий государь, угонишься? – смущенно проговорил Нартов. – Ты ж, как молния, мечешься…

– Ну-ка подай мне шпагу мою. – Петр указал на шпагу, валявшуюся в траве.

На шпаге лежал шведский кирасир со сломанной рукой и стонал от боли. Нартов, соскочив с коня, подошел к шведу и толкнул его ногой.

– А ну, вставай! Чего скулишь-то?

Швед был плечистый белобрысый юноша. Возможно, у себя на родине он был кичливым, заносчивым солдатом, пленившим не одну девушку, но сейчас он был жалкий, растерянный, беспомощный. Лицо его было бледно до синевы, пересохшие губы трепетали от страха. Втянув голову в плечи, как бы ожидая, что ее сейчас отрубят, он с ужасом смотрел на Нартова и жалобно говорил что-то по-шведски.

– Это я ему руку-то сломал, – вспомнил Петр. – Отправьте его к лекарю.

Откуда-то снова появился Меншиков. На потном, пыльном лице его блуждала веселая, довольная усмешка.

– Мин херц! – воскликнул он. – Вот ловко мы их провели!.. Всыпали им, чертям. Гляди, все поле устлали, – махнул он на вражеские трупы. – Мои драгуны дрались, как черти. Да и казаки показали ухватку… Устал, – вытер он рукавом пот с лица. – Ведь я ж, никак, десятерых зарубил…

– А не врешь? – усмехнулся Петр. – По глазам вижу, что врешь.

– Ну, может, и не десятерых, – избегая взгляда царя, сказал Меншиков, – а вот пятерых наверняка…

– И это врешь, – смеялся Петр.

– Мин херц, ей-богу, троих зарубил!

– Вот это похоже на правду…

Нартов подал шпагу. Царь посмотрел на нее и сказал:

– Нет, никак не годятся эти железки для боя, надобен палаш.

Рассматривая свою шпагу, Петр увидел на ней кровь.

– Откуда сия кровь? – изумился он.

– Разве ты забыл, как вот этого шведа ею сразил? – сказал Меншиков. – Я своими глазами видал. Неужто забыл?

Петр посмотрел на труп солдата и вспомнил, что действительно в пылу схватки заколол шведа.

– Запамятовал было, – усмехнулся он и снова взглянул на шпагу. – Вражья кровь… Обо что бы вытереть?

Александр Данилович выхватил из рук Петра шпагу и вытер о свой роскошный плащ.

– Алексашка!.. Черт!.. – выругался Петр. – Зачем пачкаешь плащ? Сколько мне говорить, чтоб берег добро!

– Есть о чем толковать, – беспечно возразил Александр Данилович. – Головы своей не жалеешь, а плаща моего жалко… – Потом серьезно сказал: – Государь, богом тебя молю, не лезь, куда тебе не полагается.

Петр нахмурился:

– Ты опять свое?

Но Меншиков перебил его:

– Не серчай, Петр Алексеевич, послушай меня, – вкрадчивым голосом заговорил он. – Наше дело, твоих слуг, с врагами рубиться, а тебе, государю, не пристало этим делом заниматься. Твое дело управлять государством… Не гневайся, государь, но ведь ежели бы не тот казак в голубом кафтане, что сковырнул шведа, то был бы ты уж ныне в гостях у господа бога в раю… А что тогда стало бы с нами, твоими холопами? Держава наша великая в упадок пришла б, опять бы бояре со стрельцами верх забрали. Пропали б тогда все твои кораблики и заводы. Опять швед Ингрию да Эстляндию захватил бы…

Меншиков говорил искренне и убедительно, у него от умиления даже слезы на глазах показались. Петр внимательно слушал своего любимца, бросая на него взгляды из-под густых бровей. Перекинувшись с седла, он порывисто обнял его, сжал в объятиях так, что у Александра Даниловича косточки хрустнули.

– Вот за то я тебя, Данилыч, и люблю, что зело предан мне. Правду говоришь, но что поделать, солдат ведь я. Не могу стерпеть. Рука чешется врага сразить. А что касаемо смерти, то неведомо, где она застигнет. На поле брани за отчизну свою – честь и слава умереть, а вот так, как сокольничий Засекин свиным ухом подавился, – такой поганой смертью я б не желал умирать…

Царь на мгновение задумался и тихо добавил:

– Я никому не советую и не приказываю гнаться за опасностью, но не служить родине, не отдать за нее жизнь, ежели потребуется, стыдно… Разыщи и позови-ка, Данилыч, того казака-храбреца, что меня от смерти спас…

Григорий Банников, раскрасневшийся, возбужденный после только что закончившегося боя, стоял в толпе казаков и оживленно рассказывал:

– И вот, братцы вы мои, скачу я это на своем аргамаке, одного сковырнул супостата, другого, третьего… Скачу это, приглядываюсь, кого бы еще сковырнуть дротиком. Гляжу это, братцы вы мои, к одному нашему солдату, не то офицеру, – шуты его разберут, такой это здоровенный из себя солдат, черноусый, пригожий на лицо, – сразу пристало десять супостатов. Лихо отбивался он от них. Троих, сам видал, он зарубил, а семеро лезут к нему, да и все. Уж он, бедняга, отбивался, и, видать, у него уж сил нету. Конец подходит. Взяла тут меня, браты, жалость. Думаю, разве ж можно, чтоб такой храбрый солдат русский сгибал? Ожег я плетью своего коня, да к ним… Как налетел, всех до единого шведов раскидал. А солдат-то и кричит мне вслед: «Эй, станичник, погоди, я тебе спасибо скажу!» – «Некогда, говорю, твое спасибо слухать. Вот окончится бой, тогда свидимся». И ускакал я от него…

К казакам быстро мчался на светло-рыжей лошади пышно и ярко, как петух, разодетый генерал. Он подлетел к казакам и натянул поводья. Кобылица, оскалив зубы, захрапела и обдала казаков жарким, влажным дыханием.

Генерал, молодой и красивый, остро оглянул казаков и, остановив взгляд своих серых властных глаз на Григории Банникове, сказал:

– Эй, молодец, спасибо тебе, что уберег великого государя от вражьей руки…

Казаки, слушавшие Гришкин рассказ и не верившие ни одному его слову, переглянулись и теперь с уважением смотрели на него. В их глазах Григорий сразу поднялся на недосягаемую высоту.

– Поедем, казак, к великому государю, – сказал генерал Гришке. – Царь хочет тебя повидать.

Григорий был несказанно изумлен тем, что ему невольно пришлось спасти от гибели самого русского царя. Он даже растерялся от неожиданности. Вскочив на своего аргамака, он последовал за генералом.

По дороге Меншиков расспросил Гришку, как его зовут, откуда он родом.

– Повезло тебе, – сказал Александр Данилович, – царь храбрых любит. Ты только не вздумай царю в ноги кланяться, не терпит он того. Да зови его: господин бомбардир. А какую милость будет жаловать, не отказывайся, благодари…

Подъехав к царю, Гришка соскочил с лошади и, сняв шапку, поясно поклонился.

Петр быстрым взглядом окинул ладную, плечистую фигуру казака. Григорий ему понравился.

– Как зовут тебя, казак?

– Зовут Гришкой, – степенно ответил Григорий, – а кличут Банниковым.

– Ведал ли ты, Григорий, о том, что кинулся в защиту государя своего? – снова спросил Петр.