Читать книгу Частная армия Попски - - Страница 9

С 1926 по 1931 год десятки тысяч ливийских арабов в результате этнических чисток, организованных генералом Грациани, бежали из Киренаики в Египет. Девятнадцать лет войны́ с захватчиками закончились, когда итальянцы взяли оазис Куфра.

Обездоленные, почти лишенные своего скота, ливийцы осели на краю Западной пустыни, от Бурдж-аль-Араб под Александрией до Эль-Файюма и даже Бени-Суэйф на юге. Кто-то сохранил полукочевой образ жизни, кто-то влился в пестрые толпы нищих, кишевших в Александрийском порту. Но преданность своему духовному лидеру, сейиду Идрису ас-Сенусси, тоже изгнаннику, и общая память о былых вольных пастбищах, которую хранили старики, давали им ценное чувство единства. Это были арабы из племен Киренаики, принадлежащие к тарикату Сенуссийя, правоверные мусульмане, не приемлющие алкоголь, почти не курящие, избегающие любого бранного слова. Мне, привыкшему к египетским ругательствам, сначала было сложно держать язык за зубами с молчаливыми воинами пустыни. Однажды, впав в отчаяние от одного бестолкового новобранца, но все же стараясь себя сдерживать, я обозвал его ослом. Даже такое мягкое оскорбление произвело чрезвычайный эффект. Выйдя из строя, худой ливиец протянул мне свое ружье, заявив: «Если я осел, я не могу быть солдатом». После этого он три дня безвылазно сидел в своей палатке, пока мне не удалось его выманить публичными извинениями и рассказами, что для нас, британцев, осел – одно из самых почитаемых животных, уступающее разве что льву. Хотя и с недоверием, но мои извинения были вежливо приняты.

Итальянский концентрационный лагерь для пленных ливийцев в Эль-Абьяре

Здесь я вперемешку использую термины «сенусси», «ливийцы», «горные арабы» для обозначения кочевников Киренаики. Это может смущать, но, если вести терминологию с учетом всех местных особенностей, пришлось бы использовать еще больше наименований, и вот это привело бы к настоящей путанице.

Думаю, именно полковнику Бромилоу пришло в голову организовать из этих беженцев военную силу. Когда я присоединился к Ливийской арабской армии, она существовала уже три месяца и в нее вступили три тысячи волонтеров: желание сражаться тут сочеталось с расчетом на регулярное питание и зарплату.

А вот что с ними делать, было непонятно, на этот счет имелись разные мнения. Опытный офицер-кавалерист старой школы и человек, не лишенный воображения, Бромилоу рассчитывал создать из них партизанские отряды, которые под руководством британских офицеров будут действовать на флангах регулярных частей, посреди пустыни, глубоко проникая в тыл врага и выполняя разведывательные миссии. Десять офицеров, включая меня, присоединились к нашей армии, рассчитывая, что именно этим мы и будем заниматься. Все мы ее покинули, как только стало ясно, что подразделение навсегда ограничится охранными, полувоенными функциями, и у нас всех получилось найти себе более опасные занятия, которым мы с удовольствием и предавались до конца войны. С двумя из этих офицеров, Бобом Юнни и Жаном Канери, я служил и дальше, о них вы еще услышите.

Ближневосточное командование, не веря в боеспособность ливийских батальонов, предпочитало использовать их для караульной службы в Египте, высвободив таким образом британские части для сражений в пустыне.

Британская колониальная администрация, руководствуясь политическими соображениями, рассчитывала использовать ливийцев в качестве полицейской силы, чтобы поддерживать порядок в Киренаике в те периоды, когда тамошние территории переходили под наш контроль.

Полковник Бромилоу вполне мог добиться своей первоначальной цели, но, как бы он ни заботился о Ливийской армии, все же он был офицером и думал о карьере. И вскоре ему представился шанс пойти на повышение и возглавить армию Ирака, что он и сделал. А сменившие его командующие об арабах ничего не знали и знать не хотели. Для них это была только очередная ступень к более заманчивым высотам. В результате колониальная администрация одержала верх, и Ливийская арабская армия превратилась в жандармерию.

Ничего об этих интригах я не знал, когда 10 октября 1940 года явился в лагерь сенусси, расположенный у отметки Kilo 9 на шоссе Каир – Александрия, недалеко от Абу-Мины. Меня переполняло счастье: обхитрил штабных, никакой конторской работы, а партизанский арабский отряд – как раз то, о чем я мечтал. И выжать из обстоятельств я собирался максимум.

Перед этим у меня состоялся тяжелый разговор с директором сахарной фабрики: «Когда я хочу выгнать простого дикаря-рабочего, мне надо дать ему уведомление за неделю. Исходя из соотношения зарплат, вам бы надо было нас уведомить за год. Это беспредел. Вам это с рук не сойдет». Однако полгода это мне с рук сходило, а после я нашел возможность убедить руководство компании действовать, исходя из европейских стандартов ведения бизнеса.

Брайан Эмери дал мне первые уроки армейского этикета: когда брать под козырек, как обращаться к старшим по званию, куда девать фуражку, войдя в штаб, как держать себя в офицерском собрании. Заняло это пять минут, но сделано было с таким тщанием, что я ни разу не оплошал за все время моей армейской карьеры. Вот и вся моя подготовка перед поступлением в часть.

В Ливийской арабской армии, надо сказать, царил некоторый беспорядок. Формально как регулярное пехотное формирование она подразделялась на батальоны и роты. Но кроме их наименований, мы не знали ничего, и научить нас было некому. Большинство офицеров буквально вчера пришли с гражданки, верили чему угодно и всего боялись. Несколько профессионалов, которых я встретил, были в шоке от окружающего хаоса и прикладывали все усилия, чтобы перевестись хоть куда-то. Помню одного честного молодого лейтенанта по имени Дж. П. Робертсон, который в одиночку попытался навести там порядок. Он несколько недель прослужил командиром роты, но в конце марта 1941 года его пришлось с диагнозом «полиомиелит» срочно эвакуировать в Каир, а оттуда в Британию. Насколько я знаю, к концу войны он вернулся на службу, став десантником. Я сменил несколько должностей, пока не был назначен одним из ротных в новый батальон. Наш командир, высокий пожилой господин, владелец дома в Порт-Саиде, изредка проявляя к нам интерес, в основном, кажется, уделял внимание семье. Предоставленные сами себе, мы с коллегами, все как один без армейского опыта, каждое утро искали благовидные предлоги, чтобы не работать на прокладке дороги к офицерскому собранию и строительстве конюшни для игры в поло, а затем, с помощью инструкторов из армии Египта, целый день гоняли наших людей. Сенусси проявляли не меньше усердия, чем мы сами. И еще долго после того, как офицеры удалялись в палатки, их сон через равные промежутки прерывали окрики строевой подготовки на арабском: солдаты тренировали друг друга.

Западный взгляд на воинскую дисциплину нравился ливийцам меньше. Им было сложно осознать, почему при необходимости нельзя на месяц отлучиться к семье. И уж совсем они не понимали, почему по возвращении их считали дезертирами. Мы добровольцы, свободные люди, а не рабы, изумлялись они, как можно сомневаться в нашей преданности?

Нам хватало времени только на самые простые формы подготовки – всё поглощала административная рутина. Мы вечно не знали, сколько человек в наших подразделениях и сколько денег положено им на довольствие. Пайки, обмундирование и снаряжение либо поставлялись непредсказуемым образом, либо не поставлялись вовсе. Наконец мы столкнулись с неразрешимой проблемой обуви: чем снабжать сенусси – ботинками или сандалиями? У самих арабов сомнений не было: они выросли в горах и на скалах и привыкли к ботинкам; сандалии подходили им не больше, чем лыжи. Но их никто не спрашивал.

Грандиозная склока случилась по поводу заваривания чая: можно ли разрешить каждому использовать свой личный чайник, или нужно засыпать бак на роту, что, по мнению арабов, приводило к преступному расходованию ценного продукта?

Наш командир, получивший новое назначение, избегал нас все больше, и становилось все более очевидно, что весь смысл существования нашего батальона – заботиться о нескольких крайне симпатичных лошадях в конюшне для игры в поло.

Несмотря на мою абсолютную неискушенность и уверенность, что в армии все нужно принимать как должное, чувство, что что-то здесь не так, не оставляло меня. Однажды я взял увольнительную и отправился в Каир, чтобы посоветоваться с Брайаном Эмери относительно обязанностей, полномочий и привилегий командира батальона и его офицеров. В этих вопросах Эмери сам плавал, поскольку не служил в такого рода частях, но обеспечил мне инструктаж от настоящих экспертов, а в лагерь я вернулся с экземпляром Королевского воинского устава. Этот красный томик дорогого стоил; изучив его, я составил план и стал поджидать подходящего случая.

Однажды я остался старшим офицером батальона (за несколько дней до этого меня произвели в капитаны). Один из наших грузовиков с безумным арабом за рулем перевернулся, кузов был полон солдат, двое погибло, и несколько пострадало. Вопреки правилам и субординации, я отправил рапорт напрямую в штаб армии в Каир.

На следующий день в нашем лагере появился старший офицер и задал немало вопросов. Еще несколько дней внутри военного аппарата, видимо, без всякой огласки шли какие-то движения. Наконец появился наш полковник, собрал офицеров батальона и сердечно поблагодарил, после чего в собрании мы дружно напились. Больше мы его не видели.

До тех пор моя служба представляла собой скорее импровизированную пантомиму в фарсе, сюжет которого никому неизвестен. С прибытием нового командира я почувствовал себя солдатом. Подполковник Пэйли из Стрелковой бригады превратил нас из бессмысленного сброда в воинское подразделение и, что даже важнее, научил меня новой профессии. Мы были знакомы еще до войны и не раз встречались за последние месяцы, пока он возглавлял разведуправление штаба, в котором Брайан Эмери служил его заместителем. На его новом посту, благодаря знанию арабского, я помог ему выстроить отношения с сенусси, а он, со своей стороны, преподал мне несколько уроков военной науки.

Несмотря на слабое здоровье, казалось, он трудился день и ночь. Наперекор климату Египта, для работы он выбирал именно самые жаркие часы, поскольку солдаты в это время отдыхали в палатках и можно было сосредоточиться на административных вопросах. Впрочем, в начале и на них времени не хватало. Мы ежедневно инспектировали уборные, кухни и казармы. Чистые уборные стали для меня сутью эффективной военной организации. Даже сейчас, принимая новый пост, я бы начал со слов: «Давайте-ка посмотрим, в каком состоянии у вас сортиры».

Мы присутствовали на медосмотрах, мы пробовали солдатскую еду и чай, мы слушали жалобы бойцов. Разобравшись с вопросами физического здоровья, мы навели порядок с увольнениями и организовали допуск в кинотеатр, который находился в соседнем лагере индийской армии. А потом пришла пора вновь проверять уборные – и всё по новой.

Между тем командование изъяло весь запас британских винтовок, который выделило на четыре батальона Ливийской арабской армии, – все триста штук. Взамен нам выдали безграничный запас трофейного итальянского оружия. Это было старье чуть ли не шестидесятилетней давности; чуть более свежие образцы относились ко времени Первой мировой. Состояние этих стволов было чудовищным; с другой стороны, теперь каждый боец хотя бы был вооружен и мог, если повезет, произвести выстрел, да и патронов было достаточно, хоть и ненадежных.

До 1912 года арабские племена Киренаики были независимы, лишь формально являясь вассалами турецкого султана. Затем итальянцы вторглись в Триполитанию, захватили ее без существенного сопротивления и попытались подчинить соседнюю Киренаику. Но не тут-то было. Хотя сенусси пришлось оставить прибрежные города Бенгази, Дерну и Тобрук, проникнуть вглубь страны итальянцам не удалось. Оторванные от внешнего мира, ливийцы вели свою партизанскую войну оружием, захваченным у врага. Под руководством Омара Мухтара борьба с переменным успехом продолжалась до 1929 года, когда генерал Грациани уничтожил больше половины населения Киренаики, а Омара взяли в плен и повесили. Только тогда арабы сдались.

Таким образом, те из наших солдат, кто имел боевой опыт, с итальянским оружием были знакомы. Однако, вопреки нашим ожиданиям, метких стрелков среди них не нашлось. Предстояло, отбросив романтические иллюзии, провести долгие дни на стрельбище, прежде чем рассчитывать, что хотя бы одна пуля попадет в цель. Мы также получили трофейные итальянские пулеметы, прекрасное оружие нового образца: легкие, красивые, удобные, с единственным недостатком – они не стреляли. Я протестировал множество образцов. Даже в идеальных условиях превосходно вычищенные и смазанные пулеметы клинило после первой-второй очереди. В результате мы в своем батальоне от них отказались.

Отправляясь в армию, я представлял себе воинское подразделение как группу смелых людей, храбро сражающихся с врагом и стремящихся одолеть его, используя все возможные виды оружия и неограниченный запас боеприпасов. Обязанности командира в моей картине мира сводились к тому, чтобы поддержать боевой дух своих людей и превзойти противника в хитроумии и стойкости. Чем бойцы занимались в промежутках между битвами и как вообще они сталкивались с врагом, я не задумывался. Благодаря руководству Пэйли у меня сложилось новое представление: воинское подразделение – группа людей, всегда слишком маленькая, которая пытается победить врага, используя оружие, которое совершенно не подходит и все время ломается, но заменить. Боеприпасов тоже никогда не хватает. При этом солдаты каждый день испражняются, их нужно кормить, одевать, следить за их здоровьем и моралью в течение месяцев, прежде чем наконец представится случай бросить их в бой. Для этого каким-то образом их нужно переместить на гигантское расстояние со всей экипировкой и снаряжением, которое неизбежно будет ломаться и теряться. Да и сами бойцы по разным причинам будут всегда выбывать, так что нужно постоянно принимать подкрепления и обучать их.

Меня серьезно беспокоило пренебрежение, с которым полковник Пэйли относился к собственно боевой подготовке. Только много позже я понял его: научить людей воевать можно лишь на настоящей войне, в реальных боевых условиях.

У Пэйли я также научился выражаться специфическим армейским языком, он преподал мне несколько уроков, как убедить штабных офицеров действовать не по их разумению, а в моих интересах и насколько далеко можно зайти в несоблюдении правил. Неподчинение приказам – настоящее искусство, и полководец, который его не освоил, не может рассчитывать на победу.

10 июня 1940 года Италия объявила войну антигитлеровской коалиции. 14 сентября генерал Грациани начал наступление от ливийско-египетской границы в Эс-Саллуме и, хотя не встретил сопротивления с нашей стороны, исчерпал свой потенциал, достигнув Сиди-Баррани, и остановился в сотне километров от наших позиций.

16 декабря 1940 года генерал Уэйвелл атаковал и захватил Сиди-Баррани, полностью разгромил итальянскую армию, взял двести тысяч пленных и продвинулся на семьсот километров на восток, встав к югу от Бенгази.

31 марта 1941 года генерал Роммель, командуя немецким Африканским корпусом и итальянскими войсками, ударил по позициям Уэйвелла и заставил наши войска отступить до самой египетской границы. Однако на глубине ста с небольшим километров в тылу у Роммеля оставался Тобрук, оказавшийся на восемь месяцев в осаде.

18 ноября 1941 года генерал Каннингем атаковал Эс-Саллум, деблокировал Тобрук и продвинулся до Эль-Агейлы за Бенгази.

Лагерь в Абу-Мине, в котором я просидел целый год, был нашим форпостом перед пустыней. Второе из перечисленных наступлений я наблюдал лично и высадился в Тобруке через несколько дней после его освобождения в составе конвоя, в который входили два батальона Ливийской арабской армии.