Читать книгу История философии. Немецкая философия от Канта до Фихте. Второй том, 1 часть - - Страница 3

После того как Кант под влиянием английской философии пришел к мнению, что прежний метод метафизики, т.е., по его объяснению, «совершенно изолированное спекулятивное познание разума, возвышающееся над указаниями опыта, и притом посредством одних только понятий (а не, как в математике, путем применения их к наблюдению), где, таким образом, сам разум предполагается своим учеником», – это всего лишь метод метафизики.

И что сам он был лишь полем битвы (см. выше, т. l, стр. II), он не считал, что должен скептически отрицать возможность такого знания вообще, даже если для этого придется искать его в иной области, чем до сих пор, и исключить именно те вопросы, на которые, как он говорит, до сих пор со всеми своими дополнениями намеревалась ответить метафизика, – вопросы о бытии Бога, бессмертии души и свободе воли. Нельзя, считал он, как это делалось до сих пор, пытаться удовлетворить потребность разума подняться над почвой опыта с помощью знаний, которыми он обладает неизвестно откуда, и в заслугу принципов, происхождение которых ему неизвестно; Прежде чем приступить к возведению здания, необходимо убедиться в его фундаменте путем тщательного исследования, ответить на вопрос, каким образом разум может прийти к искомому знанию, каковы его объем, обоснованность и ценность. Метафизике должна предшествовать наука, определяющая возможность, принципы и объем всякого независимого от опыта знания, которую можно назвать критикой чистого разума, наука, которая не принимает ничего как данность, кроме самого разума, и поэтому, не опираясь ни на какие факты, стремится развивать знание из его первоначальных зачатков.

Это, уверяет он, совершенно новая наука, о которой никто еще не задумывался, о которой не было известно даже самой идеи и для которой нельзя использовать ничего из того, что было известно до сих пор, кроме намека, который могли дать сомнения Юма. Кант противопоставляет эту новую процедуру прежней под знаменем догматизма. «Критика, – говорит он, – противостоит не догматической процедуре разума в его чистом познании, как наука (ибо она всегда должна быть догматической, т.е. строго доказывающей из определенных принципов), а догматизму, т.е. презумпции возможности доказать с помощью определенных принципов. Т.е. презумпция исходить только из чистого познания из понятий (философских), по принципам, какими давно пользуется разум, без выяснения способа и закона, по которому он к ним пришел. Таким образом, догматизм – это догматическая процедура чистого разума, без предварительной критики его собственных способностей».

Задача, поставленная перед критикой чистого разума, – определить возможность, принципы и объем всякого знания, не зависящего от опыта, – была, вероятно, осознана уже более ранними философами, хотя никто еще не считал ее настолько обширной, чтобы только ее решение могло быть приписано значению особой науки. Мысль о том, что для успешного построения метафизики необходимо решить эту задачу, также не была далека от сознания ранних философов. Однако более детальное определение, которое Кант вскоре дал идее критики чистого разума, показав, насколько возможность такого познания, к которому стремится метафизика, представляет собой проблему, полностью оправдывает его характеристику своего начинания как совершенно нового, о котором никто еще даже не задумывался. Ибо, по его мнению, трудность заключается не в том, чтобы признать возможность такого знания, к которому стремится метафизика, чтобы оно было «априорным», т.е. независимым от опыта, а в том, что оно должно обладать свойством, которое присуще только знанию a posteriori, т.е. знанию, полученному из опыта. Т.е. знаниям, почерпнутым из опыта (эмпирическим), свойством добавлять к понятию своего объекта новую определенность, изначально в нем не содержащуюся, т.е. выводить за пределы познания, совпадающего с простым понятием своего объекта.

Для того чтобы очень ясно и определенно разобраться в этой трудности, мы должны соединить с различением априорных и теоретических суждений второе – различие аналитических и синтетических суждений. «Во всех суждениях, говорит Кант, в которых мыслится отношение субъекта к предикату (если я рассматриваю только утвердительные суждения, так как впоследствии легко перейти к отрицательным), это отношение возможно двумя способами. Либо предикат B принадлежит субъекту A как нечто, что содержится (скрытым образом) в этом понятии A; либо B лежит совершенно вне понятия A, хотя и связан с ним. В первом случае я называю суждение аналитическим, в другом – синтетическим. Аналитические суждения (утвердительные) – это, следовательно, те, в которых связь предиката с субъектом устанавливается посредством тождества, а те, в которых эта связь мыслится без тождества, называются синтетическими суждениями. Первые можно было бы также назвать объяснительными суждениями, вторые – экстенсиональными, поскольку первые ничего не добавляют к понятию субъекта через предикат, а лишь разлагают его, разбивая на подпонятия, которые уже были (хотя и путано) в нем представлены: тогда как вторые добавляют к понятию субъекта предикат, который вообще не был в нем представлен и не мог быть извлечен из него путем его разбиения. Например, если я говорю: все тела протяженны, то это аналитическое суждение. Ибо я не должен выходить за пределы понятия, которое я связываю с телом, чтобы найти протяжение как связанное с ним, но только подвергнуть это понятие анализу, т. е. только осознать то многообразие, которое я мыслю в нем в любой момент, чтобы найти в нем этот предикат: следовательно, это аналитическое суждение. С другой стороны, если я говорю: все тела тяжелые, то предикат – это нечто совершенно иное, чем то, что я мыслю в простом понятии тела вообще.

Добавление такого предиката дает, таким образом, синтетическое суждение». Если мы объединим эти две классификации суждений, то сначала получим четырехчленное деление. Из него, однако, сразу же отпадает один член – аналитические суждения a posteriori, «ибо, как говорит Кант, было бы неправомерно основывать аналитическое суждение на опыте, так как для формулирования суждения я не должен выходить за пределы своего понятия, а потому не нуждаюсь в свидетельстве опыта». Таким образом, остается трехчленное деление суждений на аналитические (которые вообще априорны), синтетические a posteriori и синтетические a priori.

Если сравнить с этим делением те познания, на которые нацелена метафизика, то все они состоят из синтетических суждений «априори». Именно в том и состоит идея метафизики, что она является наукой, полностью возвышающейся над учением об опыте (см. выше), и ставит своей целью расширение знания. Она вовсе не занимается, как говорит Кант, простым делением и аналитическим объяснением априорных понятий, а расширяет наши априорные знания и настолько выходит за их пределы посредством синтетических априорных суждений, что сам опыт не может следовать за нами так далеко, например, в суждении, что мир должен иметь первое начало, и т.д., и поэтому метафизика, по крайней мере, в соответствии с ее целью, состоит исключительно из синтетических априорных суждений. Среди суждений, относящихся к метафизике, есть, конечно, очень много аналитических, но они не являются собственно метафизическими суждениями, а лишь представляют собой средства к ним. Так, например, поскольку понятие субстанции принадлежит метафизике, то и суждения, вытекающие из простого его деления, например, суждение: Субстанция есть то, что существует только как предмет; но из суждений, имеющих своим предметом понятие субстанции, метафизическими являются только синтетические, например, суждение: Все, что есть субстанция в вещах, является постоянным.

Теперь допущение, что могут существовать синтетические суждения a priori, причем не так, как все аналитические суждения являются а priori, так и все синтетические суждения являются априорными, чревато трудностями. Кант говорит об этом так: «Если я должен выйти за пределы понятия А, чтобы признать связанным с ним другое В, то что же это такое, на чем я основываюсь и посредством чего становится возможным синтез? Ведь у меня нет средства искать его в области опыта. Возьмем утверждение: все, что происходит, имеет свою причину. В понятии чего-то происходящего я действительно представляю себе бытие, которому предшествует время и т. д., и из этого можно сделать аналитические выводы. Но понятие причины лежит совершенно за пределами этого понятия и указывает на нечто отличное от того, что происходит, и поэтому вовсе не входит в это последнее понятие. Как же тогда я могу сказать нечто совершенно отличное от того, что происходит в целом, и признать понятие причины, хотя и не содержащееся в нем, тем не менее принадлежащим ему и даже необходимым? Что здесь является неизвестным = x, на что полагается рассудок, когда он полагает найти, помимо понятия A, чуждый ему предикат B, с которым он, тем не менее, полагает связь?»

Именно эта трудность заставляет предварять метафизику, которая стремится не к чему иному, как к синтетическим суждениям a priori, критикой чистого разума, так что реальная задача последнего содержится в вопросе: как возможны синтетические суждения a priori? «То, что метафизика до сих пор оставалась в таком колеблющемся состоянии неопределенности и противоречия, объясняется лишь тем, что эта задача, а возможно, и различие между аналитическими и синтетическими суждениями, не были рассмотрены ранее. Взлет и падение метафизики теперь зависит от решения этой задачи или от достаточного доказательства того, что возможность, которую она требует объяснить, на самом деле не существует». «Поэтому можно и нужно считать все предыдущие попытки догматического обоснования метафизики несостоятельными». «Поэтому все метафизики торжественно и законно отстранены от своего дела до тех пор, пока они не дадут достаточного ответа на вопрос: как возможно синтетическое знание a priori?»

Того факта, что метафизика занимается синтетическими априорными суждениями и что их наличие является проблемой, еще не достаточно, по мнению Канта, чтобы обосновать необходимость решения этой проблемы, то есть подвергнуть чистый разум критике, прежде чем приступать к построению метафизики. Ибо, как он полагает, он может доказать, существует еще одна наука, чьи выводы являются синтетическими суждениями a priori и которая обрела обширное и неоспоримое владение и неуклонно прогрессирует, никогда не занимаясь вопросом о возможности синтетических суждений a priori: математика. Существует также ряд метафизических положений, которые, даже если они независимы от опыта, тем не менее признаются общим согласием опыта и поэтому могут рассматриваться как неоспоримое синтетическое априорное знание, хотя проблема относительно таковых еще не решена.

Это те положения, которые естествознание, являющееся не проблемной, а реально данной наукой, использует в качестве принципов и воплощение которых можно назвать чистой наукой о природе, например, положение о связи следствий с их причинами (все, что происходит, имеет свою причину), или положение о том, что при всех изменениях телесной природы количество материи остается неизменным, или что при любой связи движения следствие и противодействие должны всегда оставаться неизменными. То, что суждения математики и чистого естествознания являются априорными суждениями, следует из того, что мы должны признать их необходимость и строгую всеобщность. Ведь опыт может научить нас только тому, что нечто является фактическим, но никак не тому, что оно абсолютно необходимо, и опыт никогда не дает своему суждению истинной или строгой, а только предполагаемой или сравнительной общности, так что на самом деле оно должно означать: насколько мы до сих пор воспринимали, из того или иного правила не существует исключения. Если, следовательно, суждение мыслится одновременно с его необходимостью или в строгой всеобщности, т.е. так, что никакое исключение не допускается как возможное, то оно является a priori». Необходимость и всеобщность являются определенными характеристиками априорного знания и к тому же неразделимы. Синтетический характер суждений математики и чистого естествознания также легко распознать. Исключение составляют лишь некоторые математические принципы, которые, однако, служат лишь цепью метода, а не принципами, например, целое равно самому себе или целое больше своей части. Если, например, рассмотреть арифметическое выражение 7 +5 = 12, то окажется, что понятие суммы 7 и 5 содержит не что иное, как сведение обоих чисел к одному, при этом совершенно не задумываясь, что это за единое число, которое объединяет оба. Чтобы найти это число, нужно выйти за пределы понятий «семь» и «пять», используя визуализацию и постепенно добавляя на картинке от пяти до семи предметов, например точек, и таким образом увидеть, как появляется число двенадцать. Особенно если мы возьмем несколько большие числа, то очевидно, что, если мы будем крутить и переворачивать наши понятия как угодно, мы никогда не сможем найти сумму, просто дробя наши понятия. Что касается геометрических суждений, то возьмем, к примеру, принцип, согласно которому прямая линия между двумя точками является самой короткой. То, что это является синтетическим, поскольку понятие прямой линии не содержит в себе величины, а только качество, и поэтому понятие кратчайшей линии не может быть выведено из понятия прямой линии путем какого-либо деления, а может быть только объединено с ним для формирования суждения с помощью некой интуиции. Наконец, что касается суждений чистого естествознания, рассмотрим высказывание о том, что при всех изменениях в физическом мире количество материи остается неизменным. В понятии материи я думаю не о постоянстве, а лишь о ее присутствии в пространстве через выполнение одного и того же; таким образом, я действительно выхожу за пределы понятия материи, чтобы априорно мыслить нечто в дополнение к нему, чего я не мыслил в нем; следовательно, это суждение является не аналитическим, а синтетическим.

Зачем же метафизике нужна наука, определяющая возможность, принципы и объем всякого знания a priori и имеющая своей задачей объяснение возможности синтетических суждений a priori, если математика, которая также целиком занимается синтетическими суждениями a priori, не имеет такой потребности? И когда даже ряд метафизических положенитй (те, которые в совокупности составляют чистое естествознание) признаются с полной очевидностью и подтверждают себя во всем опыте, хотя никто до сих пор даже не заметил проблемы возможности синтетических суждений a priori? Отвечая на этот вопрос, Кант не ограничивается указанием на неудачу всех имевшихся до сих пор попыток создать метафизику, требующую всеобщего признания; он также проводит различие между знаниями, к которым стремится метафизика в той мере, в какой она хочет быть чем-то большим, чем чистое естествознание, В этом заключается причина, по которой метафизика, в отличие от математики и естествознания, должна дождаться завершения критики разума, прежде чем начать свое предприятие, и которая объясняет, почему попытки метафизики до сих пор не увенчались успехом. Различие между математическим и метафизическим знанием (включая положения чистого естествознания) состоит, по его мнению, в том, что последнее, как и аналитическое, есть знание, выводимое из понятий, тогда как последнее есть знание, выводимое из построения понятий, т.е. из представления представлений, соответствующих понятиям, и притом из представления этих представлений чистым разумом, который ничего не берет из опыта. Математик, например, считает, что Например, если он хочет выяснить, как сумма углов треугольника может быть отнесена к прямому, то он не считает, что может достичь своей цели, просто рассматривая понятие треугольника как фигуры, заключенной в три прямые линии, а начинает с построения фигуры, соответствующей этому понятию треугольника, и проведения некоторых вспомогательных линий, и таким образом, через цепь умозаключений, всегда руководствуясь интуицией, приходит к совершенно правдоподобному и в то же время общему решению вопроса. Таким образом, математика имеет дело с предметами и знаниями лишь в той мере, в какой эти предметы и знания могут быть визуализированы. Из метафизических познаний те, которые составляют чистое естествознание, хотя и не могут быть соответствующим образом рассмотрены, например, понятия причины и субстанции, тем не менее имеют с математическими то общее, что они относятся к предметам восприятия (причем не чистого, а эмпирического восприятия). С другой стороны, в той мере, в какой метафизика стремится быть чем-то большим, чем чистое естествознание, в той мере, в какой ее усилия направлены на познание Бога, свободы, бессмертия (см. выше, с. 6), она выходит из области всевозможного опыта и ищет знания, выходящего за пределы мира чувств, где опыт не может дать ни ориентиров, ни поправок, как, например, когда легкий голубь в свободном полете, разделяя воздух, сопротивление которого он ощущает, приходит к мысли, что в безвоздушном пространстве ему будет гораздо легче. Именно эта особенность метафизики делает справедливой и разумной постановку вопроса о том, как разум может прийти ко всем этим познаниям «априори», каковы их объем, обоснованность и ценность.

Если начинание критики разума оправдывается для догматизма постановкой проблемы, составляющей возможность синтетических априорных суждений, и указанием на ту особенность метафизики, что искомое ею синтетическое априорное знание выходит за пределы мира чувств, то, по Канту, оно находит свое оправдание для скептицизма в доказательстве существования синтетических априорных суждений как непреложного достояния в двух науках, в математике и в естествознании. «Если бы в действительности не существовало, говорит Кант в Пролегоменах, таких чистых синтетических априорных суждений, их следовало бы считать совершенно невозможными, с чем действительно столкнулся Давид Юм, хотя он и не ставил вопрос в таком общем виде, как это сделано здесь и должно быть сделано, если ответ должен иметь решающее значение для всей метафизики. Ибо как это возможно, говорил этот проницательный человек, чтобы, когда мне дано понятие, я мог выйти за его пределы и соединить с ним другое, которое вовсе не выводится из этого понятия, и притом так, как если бы это понятие обязательно принадлежало этому понятию? Только опыт может дать нам такие связи (так он заключал из той трудности, которую считал невозможной), а вся эта мнимая необходимость или, что бы это ни было, знание a priori, принимаемое за нее, есть не что иное, как долгая привычка находить что-либо истинным и, следовательно, считать субъективную необходимость объективной.» «Я охотно признаюсь, что воспоминание о Дэвиде Юме было тем самым, что впервые прервало мою догматическую дремоту много лет назад и придало моим исследованиям в области спекулятивной философии совершенно иное направление. Я был далек от того, чтобы прислушиваться к его выводам, которые проистекали лишь из того, что он не представлял себе свою задачу в целом, а обрушивался лишь на ее часть, которая, не рассматривая целого, может не дать никакого сведения». В частности, скептицизм должен быть противопоставлен математике, поскольку, как показывает пример Юма, сомнение не стесняется отрицать значение реального знания для построений чистого естествознания до тех пор, пока его подходу не помогает математика. Ошибка Юма, как неоднократно отмечает Кант, заключалась в том, что он рассматривал математические высказывания как аналитические. «Ведь если бы он этого не сделал, то расширил бы свой вопрос о происхождении наших синтетических суждений далеко за пределы своего метафизического понятия причинности, а также распространил бы его на возможность математики a priori; ведь он должен был предположить, что она также является синтетической. Но тогда он ни в коем случае не мог основывать свои метафизические положения на простом опыте, потому что в противном случае он подверг бы опыту и аксиомы чистой математики, а для этого он был слишком проницателен. Хорошая публика, в которой оказалась бы метафизика, предохранила бы ее от опасности позорного оскорбления, так как шутки, предназначенные для последней, должны были бы затронуть и первую, но он так не считал, да и не мог считать: таким образом, проницательный человек был бы втянут в рассуждения, которые должны были бы стать похожими на те, которыми мы сейчас занимаемся.»

Он никогда бы не поддался на разрушающее всю чистую философию утверждение, что синтетическое суждение о связи следствий с их причинами «априори» совершенно невозможно и что все, что мы называем метафизикой, равносильно простому заблуждению, Если бы у него перед глазами была наша задача в ее общем виде, то он понял бы, что, согласно его аргументации, не может быть и чистой математики, поскольку она непременно содержит синтетические суждения a priori, и тогда здравый смысл, вероятно, уберег бы его от этого утверждения. " -Задача «Критики чистого разума» более подробно сформулирована Кантом в ответах на четыре вопроса. Поскольку существуют две науки, знание которых состоит из синтетических суждений «априори», – чистая математика и чистое естествознание, то общий вопрос, на который должна ответить «Критика чистого разума», – вопрос о том, как возможны синтетические суждения «априори», – содержит прежде всего два вопроса: как возможна чистая математика? и как возможно чистое естествознание? Как возможно чистое естествознание? Третий вопрос касается возможности такого синтетического знания a priori, которое, в отличие от математического и научного знания, выходит из области всевозможного опыта, мира чувств, поэтому, если называть вместе с Кантом олицетворением всех возможных синтетических знаний a priori из понятий метафизику, то метафизика, в той мере, в какой она хочет быть больше, чем чистое естествознание, или, если брать термин метафизика в более узком смысле, как это делает Кант в данном контексте, то возможность метафизики как таковой. Что касается метафизики в этом более узком смысле, то, поскольку она еще не стала реальностью, остается открытым вопрос о том, возможна ли она вообще. «Но в известном смысле, – говорит Кант, – такого рода знание также должно рассматриваться как данное, и метафизика, хотя и не как наука, тем не менее реальна как естественная диспозиция. Ибо человеческий разум неумолимо, не будучи движим к этому простой тщеславной целью, движимый собственной потребностью, переходит к таким вопросам, на которые нельзя ответить никаким эмпирическим применением разума и, следовательно, заимствованными принципами, и поэтому во всех людях действительно была и всегда будет некоторая метафизика, как только разум расширяет себя в них до уровня спекуляции». Таким образом, вопрос о критике разума применительно к метафизике может быть сформулирован следующим образом: Как возможна метафизика как естественная диспозиция, т.е. как вопросы, которые чистый разум ставит перед собой и на которые он вынужден отвечать по мере сил в силу собственной необходимости, вытекают из природы всеобщего человеческого разума? К этим вопросам Кант добавляет четвертый: Как возможна метафизика как наука? Смысл его, по-видимому, таков: Каким путем следует идти, чтобы сделать метафизику действительной, если под ней понимать воплощение всех тех синтетических познаний» priori из понятий, которые, согласно ответу на предыдущие вопросы, возможны, т.е. достижимы человеческим разумом?

Деление «Критики чистого разума» не выводится из этого деления вопроса, поставленного перед ней для ответа, но согласуется с ним. Кант сначала выделяет (в соответствии со своим делением формальной логики на общее элементарное учение и общее методологическое учение) две основные части: трансцендентальное элементарное учение и трансцендентальное методологическое учение. Если, по его словам, воплощение всего знания чистого и спекулятивного разума рассматривать как здание, о котором мы имеем в себе хотя бы представление, то элементарное учение намечает и определяет строительный материал, к какому зданию какой высоты и прочности он принадлежит; методологическое же учение не касается ни материала, ни плана; оно есть определение формальных условий целостной системы чистого разума.

Соответственно, из четырех приведенных вопросов первому придется отвечать на первые три, второму – на последний. Элементарное учение, которое по своему объему и значению значительно превосходит методологическое, Кант разделяет на трансцендентальную эстетику и трансцендентальную логику. Первая исследует чувственность, т.е. способность приобретать представления через способ воздействия на нас предметов, т.е. представления, через которые нам даются предметы, одним словом, взгляды, чтобы выяснить, способны ли мы через них к синтетическим суждениям a priori»; вторая с той же точки зрения рассматривает рассудок, способность, через которую мы мыслим предметы и из которой возникают понятия. Поскольку суждения математики приходят к своему синтезу с помощью наблюдения, а суждения чистого естествознания и метафизики – без него (см. выше), то самая трансцендентальная эстетика должна будет объяснить возможность математики, трансцендентальная логика – возможность чистого естествознания, а метафизика – возможность метафизики как естественной диспозиции. Трансцендентальная логика, в свою очередь, распадается на трансцендентальную аналитику и трансцендентальную диалектику. Аналитика показывает, что рассудок, в той мере, в какой он является способностью образовывать понятия и выносить суждения, способен к определенным синтетическим познаниям a priori об предметах, данных чувственности, т.е. о тех вещах, которые могут быть для нас предметами опыта, о физических вещах; Диалектика показывает, что рассудок, поскольку он способен рассуждать, или, что то же самое, поскольку он есть рассудок, неизбежно имеет ложную видимость способности к синтетическому познанию» priori» о вещах, доступных опыту, как будто он способен познавать и то, что недоступно опыту, – сверхчувственное, и, разоблачая эту ложную видимость как таковую, он отвергает гиперфизическое использование чистого рассудка (чистого разума) как необоснованную презумпцию. Соответственно, из двух вопросов – о том, как возможно чистое естествознание и как возможна метафизика как естественная диспозиция, – первый относится к аналитике, другой – к диалектике. – Под общим для всех этих названий эпитетом «трансцендентальный» Кант поясняет: «Я называю так чистое естествознание и метафизику как естественную диспозицию.

Кант поясняет: «Я называю трансцендентальным всякое знание, которое имеет дело не с предметами, а с нашим способом познания предметов, в той мере, в какой это предполагается возможным» priori» (пояснение, которое, кстати, не относится к многочисленным местам, где он использует это выражение). —

Из деления общего вопроса, на который призвана ответить «Критика чистого разума», и разделения работы в соответствии с ним уже видно, что Кант считает недостижимым знание того рода, к которому стремились прежние метафизики. Он отвергает ту часть прежней метафизики, которая имеет дело с понятиями, которые, по его выражению, никогда не даны ни в каком возможном опыте, например, понятия Бога, субстанциальной души, единого целого мира, и о которой он говорит, что она составляет существенный конец прежней метафизики, к которому все остальное служит только средством, и в ней заключается ядро и особенность этой науки. Он не считает возможными никакие другие синтетические познания a priori, кроме тех, которые относятся к той же области, что и познания a postoriori, к миру чувств или к природе, и поэтому может отличить будущую метафизику от того, что он называл чистым естествознанием, только тем, что она не будет простым набором пропозиций, которые предполагаются непосредственно определенными и используются как вспомогательные средства для эмпирического исследования, но все, что мы можем познать v. priori природы, выводится в систематическом единстве из природы человеческого разума, как это определяется критикой этого принципа, и тем самым доказывает его.

Этой точке зрения дается более подробное определение, в котором она относится к фундаментальной конституции «Критики» и которое поэтому придется изложить здесь, предваряя подробное изложение. Наша чувственность, или способность восприятия, говорит она, дает нам представления не о вещах самих по себе, а только о явлениях. Не только объекты внешнего чувства, тела, являются лишь видимостями, но и все, что мы воспринимаем внутренним чувством, способностью ума воздействовать на самого себя, воображать, мыслить, чувствовать, желать; не только пространство, но и время есть форма только видимости, а не вещей, каковы они сами по себе; пространство и время и все, что мы в них встречаем, не имеют, говоря словами Беркли, иного существования, кроме того, которое состоит в том, что они становятся воспринимаемыми. Если, следовательно, нашему разуму отказано в возможности познания за пределами мира чувств, то все знание, на которое он способен, имеет своим объектом лишь видимость; мы не можем знать ни малейшего о вещах, как они существуют сами по себе, независимо от наших представлений. В этом критика согласна с радикальным скептицизмом, утверждающим, что познание вещей как они есть невозможно; она отличается от него тем, что утверждает возможность познания мира видимостей, который тождественен миру чувств, и более тесно приписывает разуму способность априорного познания по отношению к этому миру.

С точки зрения Канта, существует самая тесная связь между учениями о том, что мир чувств – это феноменальный мир и что по отношению к нему возможно синтетическое априорное знание. Согласно Канту, мы можем иметь знание только о вещах самих по себе, о вещах, которые не зависят от нашего представления, о вещах, которые поэтому не могут быть ориентированы в соответствии с нашим представлением, но в соответствии с которыми наше представление должно было бы быть ориентировано, чтобы согласоваться с ними и быть знанием, если оно вообще возможно, только в силу того, что они даны нам в опыте, т.е. только знание a posteriori». Познание a priori, которое должно установить нечто о предметах до того, как они нам даны, возможно только в отношении вещей, которые ориентированы в соответствии с нашим способом представления, а это мыслимо только в отношении вещей, которые являются лишь явлением. Кант сравнивает изменение способа мышления в метафизике с тем, что мы признаем априорное знание о природе, а именно ее существование в пространстве и времени, применимость к ней математических истин и существование законов, составляющих содержание положений, входящих в чистое естествознание, например, закона причинности. Он сравнивает это изменение образа мышления в метафизике с тем, которое Коперник произвел в астрономии. «До сих пор, – пишет он в предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума», – предполагалось, что все наше знание должно быть направлено на предметы; но все попытки открыть в них нечто a priori посредством понятий, благодаря которым наше знание могло бы быть расширено, при таком предположении ни к чему не приводили. Попробуем поэтому, не добьемся ли мы большего прогресса в решении задач метафизики, если предположим, что предметы должны быть ориентированы в соответствии с нашим знанием, что уже более соответствует требуемой возможности знания о них a priori, т.е. установления чего-либо об предметах до того, как они нам даны. С этим дело обстоит так же, как и с первой мыслью Коперника, который, не добившись успеха в объяснении «движения небес», когда он предположил, что все множество звезд вращается вокруг наблюдателя, попытался выяснить, не будет ли более успешным, если он допустит, что наблюдатель будет вращаться, а звезды останутся неподвижными».

Если критика считает, что она доказала, что нашему познанию доступен только чувственный мир явлений, то она не требует, чтобы мы полностью отказались от ответов на вопросы, касающиеся сверхчувственного, в особенности на вопросы о существовании Бога, бессмертии души и свободе воли. Нам остается, как сказано в предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума», после того как спекулятивному разуму будет отказано в прогрессе в области сверхчувственного, попытаться выяснить, нет ли в его практическом знании данных для выхода за пределы всего возможного опыта. Если, другими словами, мы не можем получить никакого действительного знания в отношении сверхчувственного, то остается выяснить, не дает ли разум, поскольку он является практической способностью, т.е. поскольку он дает нам правила для наших действий, не дает нам чего-то, что мы должны признать, а требует от нас веры, из которой можно сделать надежные выводы, чтобы ответить на те вопросы, ради которых метафизика до сих пор делала все свои допущения.

Этот вопрос Кант рассмотрел в «Критике практического разума». Если мы верим, показывает он, что должны повиноваться некоему закону, который может исходить только из чистого разума, – моральному закону, то, следовательно, мы должны верить и в свободу воли, в бытие Бога, в бессмертие души. Критика чистого разума, как он полагает, отнюдь не отрицает права этой веры, а устраняет препятствия, которые ставит на ее пути факультет знания, посредством даваемых им указаний на наше неизбежное незнание вещей самих по себе. «Пришлось, говорит он, упразднить знание, чтобы освободить место для веры, и догматизм метафизики, т.е. предрассудок исходить из нее без критики чистого разума, есть истинный источник всякого неверия, противоречащего морали, которая всегда очень догматична». «Только через критику разума можно отсечь корень материализма, фатализма, атеизма, вольнолюбивого неверия, энтузиазма и самого суеверия.» —

Критику чистого разума с основанной на ней метафизикой природы (метафизикой физической природы, поскольку о явлениях, составляющих мыслящую природу, а именно о тех, которые мы воспринимаем внутренним чувством, психических, ничего, по крайней мере, не может быть определено» priori», как это было бы необходимо для специальной науки) Кант обобщает под названием чистой теоретической философии или чистой натурфилософии. Он противопоставляет ее чистой (неэмпирической) практической или моральной философии, не сообщая, как предположение о возможности последней может быть согласовано с наиболее общим результатом «Критики чистого разума», согласно которому человеческий разум не способен ни на какое другое синтетическое чистое знание, кроме того, которое относится либо к математике, либо к метафизике физической природы. Теоретическая философия имеет дело с законами природы, практическая – с законами свободы; первая имеет дело со всем, что есть, вторая – с тем, что должно быть. Практическая философия также основывается на критике разума, именно практического разума, т.е. разума в той мере, в какой он является способностью определять воление и действие. Часть чистой моральной философии, основанной на критике практического разума, Кант называет метафизикой морали. Задача критики практического разума – исследовать не то, возможно ли и как возможно практическое знание в синтетических суждениях» priori», метафизика морали, а то, существует ли чистый практический разум и чего он требует или по какому принципу определяет волю; она критикует не теоретический разум в отношении его использования для исследования того, что мы должны и чего не должны делать, а практический разум, обладает ли он такой способностью, как чистый разум.

Их наиболее общий вывод таков: чистый разум практичен; Если эмпирический разум в своем практическом применении говорит нам, что мы должны и чего не должны делать, чтобы реализовать цели, вытекающие из нашей естественной способности желать и заключенные в цели нашего собственного счастья, то чистый разум предписывает нам закон, который совершенно не принимает во внимание нашу эгоистическую, естественную способность желания и подчинение которому воли не может быть обусловлено ничем иным, кроме как уважением, которое вызывает в нас категорический императив действовать таким образом, чтобы практический принцип, которому соответствует действие, мог во все времена рассматриваться одновременно как принцип общего законодательства. Вера в обязательность этого закона – это та вера, которая, как уже говорилось, Кант считал возможным показать, что если она есть, то логически необходимо верить также в свободу воли, существование Бога и бессмертие души.

Критика чистого разума находится в отношении к метафизике природы в том смысле, что она является ее пропедевтическим «предварительным упражнением», а Критика практического разума находится в таком же отношении к метафизике нравов; Но, как добавляет Кант, метафизикой «можно назвать и всю чистую философию с эпитетом критики, чтобы подвести итог как исследованию всего, что может быть познано a proiri, так и изложению того, что составляет систему чистого философского знания такого рода, но которое отличается от всего эмпирического, а также от математического применения разума.»

Далее Кант приходит к выводу, что это разделение чистой философии (точнее, чистой материальной философии, выражение, которое будет вскоре разъяснено) является полным в отношении метафизики в строгом смысле слова, но требует дополнения в отношении критики разума. Ведь в рамках разума, или высшей способности познания (низшей способностью познания является восприятие или чувственность), следует различать три способности: понимание в более узком смысле слова, которое, хотя его сущность здесь не указывается, можно определить сначала как способность к понятиям, рассудок в более узком смысле слова, который можно определить сначала как способность к умозаключениям, и между ними, как промежуточное звено, способность к суждению. Теперь критика чистого разума показала в трансцендентальной аналитике, что понимание может достичь чего-то априорного, поскольку понимание – это способность, благодаря которой мы обладаем синтетическим знанием n priori, составляющим чистое естествознание; что, с другой стороны, претензия разума на то, что он может добавить к теоретическому чистому знанию понимания другой особый вид такого знания, а именно знание о сверхчувственном, является необоснованным предположением. Более того, в «Критике практического разума» было показано, что в практическом смысле разум в строгом смысле этого слова, а не рассудок, что-то делает, а именно дает закон воле. Таким образом, если в «Критике чистого разума» априорный принцип приписывается пониманию, а в «Критике практического разума» – рассудку, то власть суждения в обеих работах остается пустой.

Но есть основания по аналогии предположить, что и способность суждения содержит априорный принцип. Это предположение усиливается, если учесть, что все способности души можно проследить до трех, которые не могут быть далее выведены из общего основания: способности познания, способности желания и между ними, как промежуточное звено, способности удовольствия и неудовольствия, и что из трех высших способностей познания рассудок является априорным законом для способности познания (поскольку законы природы, которые рассудок признает априорно, могут быть также поняты как законы самого рассудка в его представлении и исследовании природы), а разум – для способности желания или воли. Ведь в соответствии с этим следует ожидать, что способность суждения, образующая промежуточное звено между рассудком и разумом, находится в родственных отношениях с чувствами удовольствия и неудовольствия, промежуточным звеном между способностью познания и способностью желания, в том смысле, что, хотя она не является априорным законом для последней, она, тем не менее, содержит принцип a priori, благодаря которому она заставляет вещи определенного рода быть предметами удовольствия и наслаждения для нас, тем самым определяя деятельность этой способности. Поэтому, помимо критики чистого разума (которую, собственно, и следует называть критикой теоретического или спекулятивного разума) и критики практического разума, должна существовать критика, рассматривающая разум (способность познания) с точки зрения его влияния как силы суждения на способность ощущения. Замечания Канта не дают никаких вразумительных сведений о том, почему за критикой суждения не следует метафизическая наука так же, как за критикой теоретического и практического разума.

По мнению Канта, три части «Критики разума» и две части «Метафизики» еще не составляют всей системы чистой философии. Целое, частью которого они являются, – это не чистая философия вообще, а чистая материальная философия, которая противопоставляется формальной философии, называемой логикой. Материальная философия, или метафизика, включая ее пропедевтику, критику разума, имеет дело с определенными предметами и законами, которым они подчиняются. Логика имеет дело лишь с формой рассудка и самого разума, с общими правилами мышления вообще, без различения предметов; она абстрагируется от всего содержания рассудочного познания и многообразия его предметов, от всякого отношения мысли к объекту и рассматривает, даже не заботясь о происхождении познания, лишь логическую форму в отношении познаний друг к другу, т.е. форму мысли вообще (чем она отличается от той части «Критики чистого разума», которая называется трансцендентальной логикой, так как в ней речь идет не о законах рассудка и разума вообще, а только о тех, которые касаются чистого использования этих способностей, и не абстрагируется от всего содержания знания, а концентрируется на определенном содержании, а именно на том, которое вытекает из самого рассудка и разума, и является, таким образом, наукой о происхождении, объеме и объективной истинности чистого знания о рассудке и разуме). Логика, как и критика разума и метафизика, относится к чистой философии. В ней, по словам Канта, нет эмпирических принципов, она является доказательным учением, и все в ней должно быть совершенно «априорно определенным». В своих работах он ничего не говорит о том, как она связана с различием между синтетическим и аналитическим знанием, должна ли она, как и материальная философия, состоять исключительно из синтетических суждений, достигается ли она полностью или частично путем простого деления понятий.