Читать книгу Божок на бис - - Страница 11

Добираюсь к Мурту, он сидит на улице, послеобеденное солнышко впитывает. На дорожке к дому у него новый стол, а к нему стулья с вычурными металлическими ножками.

– Как дела, Мурт?

– Фрэнк, я тебя сто лет не видел. Все хорошо. Как сам?

– Неплохо. – Вручаю ему ключи и пакет с пирожным. – Мне б опять выточить комплект.

– Ждал тебя на прошлой неделе. Ты сообщение мое получил насчет умывальников?

– Забыл.

– Если их ошкурить и лаком вскрыть, их с руками оторвут.

Из всех братьев Мурт был с Батей ближе остальных. Кракь[52] с ним что надо, хоть ему и семьдесят пять, никак не меньше. Не знаю почему, но для меня у него всегда есть время. До того, как вышел на лесопилку, я помогал ему: катался по распродажам и аукционам, да и по гаражным ярмаркам.

– Кофейку, Фрэнк?

– Лена дома?

Надеюсь, нет. Она так вот голову отворачивает, когда со мной разговаривает, будто я дворняга какая. Тоже мне кокер-нахер-пудель.

– Не. С друзьями встречается. С этой группой, куда она вписалась, – “Ятопия”. Отделений у них больше, чем у ГАА[53], похоже. Вроде арендовали землю за Ардаттином[54], чтоб там лаванду растить.

– Ну давай, выпью кружечку. Но лучше чаю.

Все с ума посходили на кофе, даже кое-кто из пацанов на работе топит за настоящую кофемашину. А я вот больше по чаю.

Он поднимает со стола высокий серебряный чайник, показывает на ручку в виде змеи, крошечный носик – в виде губ.

– Из царицына приданого. Может, сам Распутин из этого чайника мочу свою пил.

– Приданого?

– А толку-то ему в итоге. У меня кофе в зернах, не хочешь попробовать? Венесуэльский.

– Не, все шик, мне чайный пакетик. “Лайонз”[55], если есть.

Усаживаюсь, гляжу на высокие деревья через улицу – дуб и бук. Хоть они всю тропинку расхерачили корнями своими, все ж от них идет приятный зеленый свет – и орава птиц поет. Там, где Мурт живет, боковая улочка петляет к реке. Все постройки здесь старые, в основном жилые, а между ними самая малость магазинных витрин. Сам Мурт сидит за стойкой справа от двери, вытачивает ключи и починяет всякое кожаное. Тут некоторый беспорядок: полки с непарными туфлями и обрезками кожи, подвешены за пряжки ремни, напиханы сумки. Станки для обточки ключей занимают всю длину стены. Недавно он снес стенку гостиной и расширил мастерскую. Покамест смотрится немножко тяп-ляп, но тут он теперь хранит всякую старину и подержанное.

– Глянь вот на это. – Мурт появляется с кружкой чая, показывает на множество всякой всячины на столе. Потемневшие металлические булавки и типа плоскогубцы какие-то, все ржавое. Беру что-то вроде рога, серовато-белое, примерно с мою ладонь, на толстом конце плоское и все целиком гладко отполированное.

– Больше тысячи лет. Выкопали в одном из первых поселений викингов в Ирландии.

– Как оно попало оттуда в “Барахлавку”?

Он качает головой из стороны в сторону, будто не может выбрать между “да” и “нет”, хотя вопрос у меня открытый.

– Много всякого прошло через мои руки, – говорит. – Это, может, себе оставлю. Мне нравится воображать какого-нибудь парня-викинга – как он в летний день отпиливает этот рог и размышляет о том, о чем им там приходилось размышлять. Может, о том же, что и мы: ужин, семья, сугрев, что там за дальним холмом.

– Это среди Лениного добра нашлось? – спрашиваю и кладу рог на стол.

– Не, сам добыл. Лена с друзьями больше по части самовыражения. Украшают, а не восстанавливают. Старательные, и то ладно.

– Как она?

– Сейчас жуть какая накрученная насчет кое-каких моих дел. Лучше б о своем здоровье и настроении пеклась.

Из тенечка под Муртовым штендером выбредает Кри́стал, кладет лапы Мурту на коленку.

– Мисс мадам готова перекусить. – Перед тем как уйти в дом, отщипывает здоровенный кусок от своего пирожного и отдает кошке.

Та пожирает предложенное, то и дело бросая на меня подозрительные взгляды. Останавливается в дверях, трется о Везунчика – ростовую фигуру черного лабрадора. Когда-то стояла у старого почтового отделения с табличкой на шее: “Общество глухонемых мальчиков имени Святого Франциска”. Краска у пса на голове стерлась – дети клали монетки в щель у него на черепушке.

Мурт распевает – что-то о венесуэльском кофе и женщинах. Пока он там хлопочет, я задумываюсь о Венесуэле. Я, в общем, и на карте-то ее показать не смогу. Где-то рядом с Мексикой? А может, вообще в самом низу Южной Америки. Не важно. Тамошним тоже наверняка насрать, если б весь Карлоу снесло ураганом или какой-нибудь псих тут всех повырезал бы. Мне кажется, что имеет для человека значение, а что нет, зависит только от того, где у него ноги стоят.

– Если найдешь свободное время, – кричит Мурт изнутри, – сейчас ремонтируют школу в Киллериге[56]. Бригада Курранов делает. Несколько хороших столов пойдет на выброс, если мы не заберем. Лаком вскрыть – прилично продадутся.

Понятно, что ему охота подтянуть меня работать с ним. А я его все отодвигаю да отодвигаю. Лесопилка в самый раз. Я ждал, когда мне стукнет восемнадцать, чтоб посмотреть, укрепится ли во мне дар. Или, может, найдется какая-то конкретная болезнь по моей части – глазная или еще какая. И это даст мне опору. А может, ничего и до моих двадцати одного не случится. Или при всех выкрутасах в нашей семейке вообще не судьба мне. Чтоб стряхнуть сомнения, пытаюсь представить себя в Венесуэле. Куда жарче там, чем тут, а кроме этого… нет, не могу вообразить, как оно было б. Или жить на Северном полюсе – это проще. Там было б иглу, Берни прихорашивался бы где-нибудь в уголке, Матерь в иглу к Сисси Эгар за свежими сплетнями ходила бы в снегоступах. Скок газовал бы у порога, пытался б вытащить меня на снегокатные гонки или еще какое баловство. А если б и Джун там оказалась? Может, маловато было б там всяких бедолажек, а потому она, может, работала б разъездным врачом, если там такие есть. А я? Про себя ничего представить не могу. Хотя белизна вот эта общая мне нравится. Было б неплохо.

Из-за спины у меня доносится шепот.

– Не оборачивайся. Чего это он там?

Что за хрень. Я не заметил, а за деревом напротив какой-то мужик, кепка надвинута на лицо. Когда замечает, что я на него смотрю, чуток сдвигается.

– Это ж Старик Куолтер?

– Он самый, точно.

Все знают Ронана Куолтера, потому что он в церкви укладывается на пол и ползет по срединному проходу до самого алтаря. Семь дней в неделю он там перед работой, на пузе лицом в пол. Пришлось запретить ему появляться на причастиях и конфирмациях.

– Он сюда идет?

– А то, – говорю.

– Нахер его. Уноси в дом кофейник и брошки.

Как только дружок этот замечает мою суету, сразу прибавляет шагу. Я собираю все со стола и уношу в мастерскую.

Куолтер заходит.

Мурт выпрямляется, приглаживает волосы, заново стягивает хвост на затылке.

– Ботинки себе желаешь растянуть, Ронан? Я слыхал, у Шо славные сандалии есть на лето. В детском отделе.

Кажется, Мурт попадает в точку: Куолтер тут же краснеет. Гляжу на его ступни – те и впрямь крохотные. Чудо еще, что он равновесие удерживает, – это даже не ступни, а чуть ли не лапки.

– Та вот рекламная доска снаружи. Указатель. Тебе разрешение на него нужно, – говорит Куолтер и подбородок на Мурта наставляет. – Это жилой квартал. Тут люди на инвалидных креслах, коляски.

– Ну, – говорит Мурт, – Айлин Маккейб из шестнадцатого номера прокатилась тут в своем кресле с моторчиком, на пробу. Весь тротуар проехала без труда.

– Еще одна жалоба в совет, и у тебя будут неприятности. – По полной программе он себя накручивает. – Это использование не по назначению, никуда не денешься.

Мурт ни гу-гу.

Прежде чем уйти, дружочек бросает на стойку конверт.

– Копия моего письма мистеру Лоури, инженеру графства.

– Что?

Куолтер встает в дверях, постукивает кулаком Везунчику по голове.

– У тебя разрешение есть?

– На что? – спрашивает Мурт.

– Чтоб собирать на благотворительность, нужна лицензия.

– Хрен тебе, а не лицензия, – говорит Мурт.

Ржу с них двоих, и Куолтер выметается.

Мурт отпивает кофе.

– Этот паршивец не успокоится, пока из Рождества всю радость не высосет. Зайди-ка на минутку.

– Что вообще происходит?

Он мне рассказывает, в чем беда: Куолтер переселился по соседству – унаследовал дом от своей тетки Силви Кирван. Нравилось ей пропустить после обеда стаканчик-другой – или третий – хереса, да и Мурт не возражал. Так вот, дружок этот убежден, что Мурт обобрал тетку Силви на какие-то старые семейные реликвии. Да и вообще Муртов общий фасон ему не нравится – Куолтер считает, что из-за Мурта весь квартал хуже смотрится.

– Он все старается подговорить местных против моей лавки. Меня из-за него распнут, он со своими жалобами из городского совета не вылезает.

Конечно, Мурт довольно-таки много себе позволил в смысле того, что превратил весь первый этаж своего дома в торговое предприятие. Он считает, что на дальнейшее лучше всего отремонтировать сарай на задах переулка и перебросить инструменты туда.

– Я б тогда мог плотнее сосредоточиться на антиквариате. Ключи и обувь, Фрэнк, – удобное прибыльное дельце.

Мы приходим в кухню, и я едва не забываю, что́ произошло только что. Тут форменный зоопарк – столько всего навалено на столе и стульях. Матерь и близко не обрисовала положение. Первая фиговина, что оказывается у меня в руках, – голова от распятого Иисуса, которую они приделали к Барби. А вот статуэтка Марии, на руках у ней младенец, весь покрытый искусственным мехом. Со всего – от святого Патрика до Падре Пия – сыплются перья и блестки. По сравнению с этим добром Батёк-Божок смотрится вполне ничего.

– Блядский ужас. Колыбельку Иисуса ее в этом году украсить точно никто не попросит.

Вид у бедняги Мурта потерянный.

– И ты все это барахло собираешься в Волчью ночь продавать? – спрашиваю.

– Тупик у нас тут. Не хочу ей крылья подрезать. Но она ужасно нервная. Совсем как мать ее.

Мурт считает, что если выставить такое в витрину, положение он себе только ухудшит – вода на мельницу Куолтеру. Ключи и обувь еще ладно, однако полномасштабную антикварную лавку ему держать не разрешено – что уж говорить о фриковой художественной галерее.

– Есть же еще и те, кто верит в преступное богохульство, – Мурт такой.

Говорит, что мог бы обратиться за разрешением на перепланировку, обустроить лавку и мастерскую по всей форме. Денег у него на это хватит, но уйдет время.

– Я ж уже не молод. Надо либо все узаконивать, либо завязывать с этим. Конечно, толку никакого, если не найду, с кем это делать вместе, чтоб человек рано или поздно меня сменил.

– Может, Лена могла б этим заниматься?

– Да она не потянет. А вот у тебя глаз на это дело есть.

– Я в деловых вопросах не смыслю вообще.

– Быстро насобачишься.

Выбирает болванку для ключа со стенда, закрепляет в тисках. Готовые ключи вручает мне вместе со старым комплектом.

– Я вроде как слыхал, Берни влип в какие-то неприятности?

Выкладываю ему о поездке Берни на “скорой”.

– Надо ему найти свою колею, – Мурт мне, катая в ладони древний рог, сжимая его, как кинжал. – Иногда ребенок осваивается в жизни совсем не сразу.

– Ты и половины не знаешь о том, что еще там Берни осваивает, – говорю. – Его мотает во все стороны.

У Мурта на комоде – поднос со старыми украшениями, он приносит его на кухонный стол. Принимается копаться в этой куче, вытаскивает одну штуку, откладывает в сторону.

– Похоже, он тебя достал.

– Ну, кому-то вечно приходится расхлебывать.

Мурт говорит, что в больнице оказался Берни, а не я. Ответственным за благополучие Берни меня никто не назначал. Предлагает мне вместо этого о себе и своем раскладе подумать.

Почему всё на меня сваливают, будто дело во мне? Я ничего никому говорить не собирался, но из меня оно прет. Выдаю Мурту кое-что из того, что Берни мне сказал в больнице.

Мурт слушает, попивая кофе. Но то, что он от меня слышит, его вроде как не потрясает.

– Хорошо, что Берни смог тебе довериться, – говорит Мурт, а сам пьет себе дальше.

Я не уверен, что он ухватывает всю картину: Берни толкует о том, чтобы изменить себя физически, жить другим человеком. Или тем же человеком, но в совершенно другой версии – в смысле, не быть больше парнем.

– Как Матери со всем этим потом быть? – говорю. – Он же может где угодно в городе появиться. В магазинах, в пабах. Вообще где угодно. В “Теско”, у Моррисси, в собесе. Не просто наряженным. Он собирается все изменить. Внешний вид, волосы. Вот прямо все.

– Ну, я б насчет нее так не переживал. Твой отец справлялся, – говорит Мурт, а сам подносит к свету здоровенный зеленый кулон. – Значит, и она справится.

Мне требуется минута, чтобы до меня дошли его слова.

– Батя?

Мурт молчит.

– Думаешь, он знал?

– Я знаю, что знал. Твой отец видал каких угодно людей так или иначе. Берни – не первая женщина, какая телом ошиблась. Такое бывает.

– А Матерь что же? Она знает?

Мурт не спешит с ответом, кладет ожерелье в отдельную коробочку.

– Вряд ли. Билли хотел, чтобы Берни сам ей сказал, когда сочтет нужным. Я не считал, что после того, как вашего отца не стало, я имею право заводить с ней этот разговор. Это Берни решать, когда таким делиться.

– А сам ты что про это думаешь?

– Сдается мне, тяжелая у него впереди дорога, как бы он к ней ни подступился. Усугублять не хочу.

Уму непостижимо. Батя, стало быть, знал. Уж он-то догадался бы. Мурт даже намекает, что Батя принял Берни. Если вдуматься, оно, конечно, так и есть – принял. Берни ж непогрешимый.

Лицо у меня, должно быть, сделалось то еще, потому что Мурт протягивает руку, хлопает меня по плечу.

– Твой отец видел в тебе большой талант ладить с людьми, – говорит. – Он знал, что у тебя хорошие руки. Хорошее сердце. Это главное.

Такое огрести – та еще гадость. Потому что это значит, что он мог подумать, будто я не всамделишный седьмой сын. Не в том прямом смысле, в каком Батя был, а за ним их отец и так далее в прошлое до бесконечности. Немудрено, что он вечно старался избегать моих вопросов, всякие отговорки находил, чтоб меня отвадить, когда людей лечил.