Читать книгу Божок на бис - - Страница 6

Жужжит телефон. Скок: Все путем? Отвечаю: ага потом поговорим. Видать, уснул, потому что дальше прихожу в себя, когда прилетает сообщение от Матери: ужин в духовке глянь берни лишай 6.

Который час-то? 5:45. Ё-моё. Джун и пацан, к шести. Надо привести себя в порядок. Сдираю с себя футболку, натягиваю чистую. Снимаю обратно и надеваю рубашку с коротким рукавом. Блин. Придется и треники снять, раз я в рубашке. Стук в дверь доносится, аккурат когда я без штанов. В тубзик хочу сил нет. Замечаю стопку чистого белья – вот спасибо, Матерь, – хватаю свежую футболку, натягиваю обратно треники.

Ополаскиваю руки и тут слышу еще один стук. Уму непостижимо, я забыл, что Джун уже пришла. Или не Джун. Может, хиппушка.

Открываю, стоит пацан. Рядом Джун.

– Вид у вас удивленный, – говорит.

– Занят был кой-чем, – говорю.

Она одуреть какая чумовая. Пацан тащит на себя цветок из Материной шпалеры, которая возле двери.

– Хочешь ей цветочек подарить? – И ухмыляется такой.

– Конор, не трогай, – говорит она.

Проходят в дом, а я пытаюсь сосредоточиться, но я никакущий, ни отнять, ни прибавить.

– Босой, – говорит пацан.

– Ага, переобувался. Недавно с работы.

– Приятно, – говорит Джун.

– Что?

– Сбросить обувь после долгого дня.

Пацан сгибается пополам, я на него зыркаю.

– Было дело, я бегал, – говорю. – Босяком… в смысле, босым. – Разворачиваюсь, потому что чувствую, как у меня краснеет шея. – Пойду возьму тряпицу. Заходите в гостиную.

Ухожу в кухню, вынимаю из коробки тряпицу. Возвращаюсь и вижу, что с полки над телевизором пацан берет медаль.

– Это что? – спрашивает.

Джун встает, откладывает телефон.

– Конор, трогать чужие вещи нехорошо. Тебе же не нравится, когда Пи-Джей лезет в твои карточки.

– Не беда, – говорю.

Она отбирает у пацана медаль, кладет на место.

– Тут их много. Вы, наверное, будь здоров какой бегун.

– Они в основном брата моего Берни. Но некоторые мои. Если считать эстафетные, может, и немало наберется.

Пацан выставляет ногу, не успеваю я спросить, как дела.

– Смотрите, мистер, почти прошло.

На коже теперь лишь бледная красноватая тень-кружок. Красота.

– Завязали тому бесу хвост узлом, – говорю, а сам пацану подмигиваю.

Берусь возиться с его ногой, а у самого тем временем башка изнутри плавится от того, как разговор о ногах развернулся. Ну то есть я правда бегал, но бо́льшую часть тех медалей получил не я. Может, два процента и мои, то есть вранье, значит, на девяносто восемь процентов, выходит? Хоть я и помогал Берни тренироваться, ездил рядом с ним на велике вдоль Барроу[31]. Может, сколько-то процентов от тех медалей оно и составляет. Я был в запасе эстафетной команды и участвовал в паре забегов. Если так, получается, что соврал я процентов на шестьдесят-семьдесят. Скажи я сейчас правду, она бы какая вышла?

Джун сидит на диване, волосы у нее сегодня уложены по-другому, стянуты назад, но все равно не туго.

– У вас, похоже, и впрямь есть дар. Буду иметь вас в виду, – говорит. – Вечно то сыпь, то чесотка. И со вшами все время воюем. Если б вы и их умели убирать, озолотились бы.

Господи. Не стыдливая она, это уж точно. Большинство людей ни в жисть не признается, что у их детей чесотка. Или вши. А ей хоть бы что.

– У вас сколько?

– Что, простите? – говорит, опять отвлекшись на телефон. – Сейчас пять.

Сейчас? Чувствую, как у меня на лбу собирается пот. Жуть как жарко уже; когда последний раз дождь был вообще – вот чтоб лил?

– Вы в порядке? – спрашивает.

– Ага, шикарно. Лето, похоже, вполне приличное вырисовывается, а?

Ей так неловко за меня, что я с ней о погоде, что она уходит в другой угол комнаты осмотреть Материну коллекцию. Мы ее едва замечаем, но там есть на что поглядеть – целую стену занимает. Матерь коллекционирует всевозможное барахло, у нее сотни разных хреней навалены на полки. Собирает она повсюду, много чего поступает от Мурта. И тут Джун кладет руку на эту фиготень. Матерь клянется, это столетней давности выпрямитель для волос, но Берни утверждает, что у этой приблуды назначение куда менее гигиеничное. Надеюсь, Джун меня про нее не спросит. Берет старую стеклянную бутылку из-под молока, возвращает в точности на место.

– Поразительно, – говорит Джун.

– Она ее начала много лет назад. Теперь не остановить.

– Покупает в интернете?

– Нет, она не покупает ничего.

У Материного коллекционирования целая куча правил, понятных только ей одной. Например, на эти полки она ничего не покупает. Вещь должна так или иначе прийти к ней сама. Но даже если купить ей что-то в подарок, она еще подумает, ставить это на полочку или нет. И пусть это даже очень дорогая вещь, дело не в цене. Пригодились все открытки, полученные от Мосси после того, как он уехал. Последнее ее любимое – обкатанные осколки стекла с какого-то пляжа в Австралии, присланные Ларом.

– А где она такие полки взяла?

– Я ей сделал. Я работаю на лесопилке. На заказ работаем кое-что. Ну, я обычно нет, но… умею.

Как мебель это не на всякий вкус, но зато я это обустроил точно так, как Матери надо было. Кое-какие мелкие детали, чтоб понарядней. То-то она удивилась, когда в тот день спустилась в гостиную.

– Это ей на день рождения в прошлом году.

– Какой-то значимый?

– Угу. И она чуток грустила. Берни, брат мой, он всех наших попросил участвовать.

Матерь глазам своим не поверила – ожидала, что я ей обычный букет цветов притащу из гаража. Полки эти ее прям в восторг привели, хотя это вообще-то просто деревяшки да дюбеля, но я все же хорошо постарался, пока делал. Разжился классными длинномерами, оставшимися от церковных скамеек у Мурта в сарае. Мы со Скоком вынесли старые полки, пока Матерь спала, и поставили эти. Я даже сфоткал, как оно все было, чтоб расставить все в точности по местам.

Пацаны прислали из Австралии бутылку шампанского и кенгуровые какашки. Какашки оказались шоколадом, но Матерь похохотала нормально так с этого дела. Прилетела очередная открытка от Мосси – фото его самого на рыболовном траулере и чумовой стишок собственного сочинения. С марками из Марокко. Бородища у него как у чувака из Аль-Каиды. Матерь все ждет увидеть его в новостях из Сирии или Ирака, но этот идиёт может запросто тусоваться с отцами Святого Духа в Килтегане[32].

– Вы в порядке? – спрашивает Джун. – У вас вид уставший.

Говорю, у меня голова забита всяким, бормочу, дескать, ночью был несчастный случай.

– В больницу мотались? – спрашивает, вид у нее озабоченный.

– Не. – Ни за что не буду я вдаваться в эту херню про Берни. – С другом. Оказалось, ничего страшного.

Вместо того чтобы гнуть эту линию дальше, я ляпаю:

– А подруга ваша не здесь?

– Что? – спрашивает она.

– Та, другая женщина. Ваша… – приходится еще раз это произнести, – ваша подруга.

– Как-как? – говорит она и смотрит на пацана, будто это все его проделки. Тот театрально пожимает плечами.

– Вчерашняя.

– Марисса?

– Я не уловил ее имени.

– Мы вместе работаем. В детском проекте на Баррак-стрит.

– Не понял.

– “Живые дети”. Я работаю с подростками.

Чесотка, вши, куча малышни. Теперь мне все ясно – это новое место для малолеток с херовым детством. Хеннесси вот только что про это говорил на работе – что у Каролин Райлли пацан посещает какое-то место на Баррак-стрит, чтоб голову на место поставить ему после того, как папаша его сдернул с мамашиной сестрицей. Малец с катушек слетел напрочь – уехал на газонокосилке на парковку перед “Лидлом”. Чуть ноги какой-то старушке не оторвал, завалил ей тележку у столбиков. Хеннесси гонками с перегрузом увлекается, рядом с парком Гоуран, так он наткнулся там на эту команду с целым выводком детворы. Какой от этого прок, спрашиваю. Нам давали по башке и выгоняли дрова рубить на неделю. А Скок говорит, мать жрет снотворное и в отключке с утра до ночи. Сказал, что ребенок, считай, сам себя растит с восьми лет. Пусть спустит пар на гонках, говорит, – все лучше, чем петарды в почтовые ящики запихивать.

Короче, Джун, может, пришлось в колледже учиться для такой работы, и я поэтому до нее не дотягиваю, автоматом. Не могу придумать, что б такого сказать. А потому говорю:

– Вы на гонки с перегрузом ходите? С ними?

– Что? – Они с малявкой таращатся на меня так, будто у меня шарики за ролики заехали прямо при них.

Малец корчит рожу и повторяет слово “гоооонки” врастяг, будто оно иностранное.

– Я закончил, – говорю. – Теперь у него все в ажуре должно быть.

Оба быстренько двигают на выход. У двери она лезет в сумочку.

– Ну спасибо, – говорит и сует мне десятку.

– Ага. Увидимся как-нибудь.

– У меня пятерка была заготовлена – на тот случай, если б не сработало.

– Милости прошу, тащите его обратно, если что-то не устроит.

Пацан уже за калиткой, орет на компашку, которая гоняет в футбол на выпасе.

– Шучу, Фрэнк. Увидимся.

Отворачивается, собирается уходить, я расслабляюсь. На нее проще смотреть, когда она не лицом ко мне. За калиткой оборачивается и видит, что я на нее пялюсь.

Ушли. Остаюсь у дверей еще на минуту. Сад смотрится отлично. У Матери тут прорва цветов, она их насадила несколько лет назад, и они теперь прут как бешеные. В солнечный день прям сверкают, белые и золотые. Чуть ли не гипноз наводят.

Есть что-то в таких вот летних днях – все такое яркое, пахнет травой, дети носятся на скутерах и великах, все из себя хозяева жизни, будто лето вообще для них придумали. Меня от всего этого прет, но тут опять у меня в голове начинает заколачивать по-жуткому мешок молотков. Слишком много вверх-вниз за сутки, да еще и похмелюга.

Закинувшись тарелкой жратвы, возвращаюсь в гостиную с двухлитровкой колы, задергиваю шторки от солнца и усаживаюсь тупить в вечерний телик с канала на канал.