Читать книгу Шаляпин - В. Н. Дмитриевский - Страница 7

Федор решил махнуть в Нижний Новгород: там же ярмарка, масса зрелищ и можно подзаработать рассказчиком на садовой эстраде! Федор нанимается крючником на идущий вверх по Волге буксир с караваном барж, катает арбузы, таскает пятипудовые мешки с мукой. Грузчики посмеивались: «Привыкай кости ломать!»

Этот эпизод шаляпинской биографии впоследствии даст журналистам основание для легенды о «бурлацком прошлом» певца.

…Пароход причалил в Казани. Встреча с друзьями, веселое застолье в трактире заслонили мечту о Нижнем Новгороде. Отплытие парохода Федор проспал, так и остался на палубе его нехитрый багаж: любимая книга – стихи П. Ж. Беранже в переводе В. С. Курочкина, ноты – «трио» «Христос воскресе», сочинение юного Шаляпина… Пришлось снова встать за ненавистную конторку в Духовной консистории – платили по восемь копеек за страницу, на еду хватало. Так прошло полтора месяца, а вечером спешил Федор в Панаевский сад: там и увидел его молодой режиссер Николай Николаевич Боголюбов (1870—1951): «Этот несуразный на первый взгляд парень с его мешковатой, как у молодого жеребенка, фигурой был по-настоящему влюблен в театр или, вернее сказать, рожден для театра. Исполнял ли Федя роль безмолвного палача в сердцещипательной мелодраме, или сурового опричника в свите Иоанна Грозного, или старого лакея с баками, который передавал посмертное письмо самоубийцы женщине, изменившей ему, – во всем через этого безмолвного “статиста” звучало великое искусство театра»…

Наступил 1890 год. В феврале Шаляпину исполнилось 17 лет. Вечерами в Панаевском саду играла опереточная труппа. Знакомый хорист посоветовал Федору:

– Семенов-Самарский набирает хор для Уфы: просись!

Мелодии «Нищего студента» и «Корневильских колоколов» Федор знает наизусть и, набравшись храбрости, идет пробоваться в хор.

– Сколько вам лет? – спросил Самарский.

– Девятнадцать. (Молодой человек прибавил себе два года.)

– А какой голос?

– Первый бас.

– Знаете, я не могу платить вам жалованье, которое получает хорист с репертуаром.

– Мне не надо… Я без жалованья… Мне нужно столько, чтоб как-нибудь прожить, не очень голодая…

Самарский ухмыльнулся и положил хористу скромное вознаграждение – 20 рублей в месяц. Это сколько же страниц нужно было бы переписать каллиграфическим почерком, скрючившись над столом в Духовной консистории!

Семен Яковлевич Семенов-Самарский (1840—1911) – любимец публики. Вальяжный и обаятельный артист, прогуливающийся по волжской набережной, всегда окружен восторженными поклонницами. «Это был интересный мужчина с черными нафабренными усами, – вспоминал Шаляпин. – Ходил он в цилиндре, с тросточкой, в цветных перчатках. У него были “роковые” глаза и манеры заядлого барина. На сцене он держался как рыба в воде…»

Антрепренером же Самарский – он держал труппу вместе с неким В. А. Перовским – оказался не слишком удачливым, но в молодом Шаляпине он проницательно увидел талантливого артиста и энергично поддержал его. Шаляпин тоже не забыл Самарского. Через 20 лет, в 1911 году, в письме издателю газеты «Новое время» и владельцу петербургского Малого театра А. С. Суворину Шаляпин протежировал Семенова-Самарского в труппу театра: «Он, право, недурной актер, а Ваше внимание согреет в душе его сознание послужить искренне и искусству, и Вам».

Быть может, Семенов-Самарский и не вспомнил бы о своем широком жесте, да и вообще об этой встрече, но через 20 лет имя хориста будет греметь по всему миру. И тогда «первый импресарио», как назовет его Шаляпин, выступит в «Петербургской газете» с воспоминаниями:

«В один прекрасный день утром кто-то постучался в мою дверь в Волжско-Камских номерах. Вошел молодой человек, застенчивый, неуклюжий, длинный, очень плохо одетый – чуть ли не на босу ногу сапоги, в калошах… Хор у меня был уже сформирован, для Уфы он был даже слишком велик – человек около восемнадцати. Но Шаляпин произвел на меня удивительное впечатление своею искренностью и необыкновенным желанием, прямо горением, быть на сцене. Я… дал ему тут же лежавший у меня билет на проезд на пароходе Ефимова. Когда он получил этот билет, казалось, что в ту минуту не было на свете человека счастливее Шаляпина…»

Видимо, выданного аванса Федору надолго не хватило. Семенов-Самарский припомнил, что по приезде в Уфу юноша явился в гостиницу и прожил в его номере неделю, получая от своего щедрого благодетеля по пятачку в день. К завтраку Федор покупал сайку и пил чай в обществе Самарского. По версии самого Шаляпина, в Уфе он снял комнату вместе с хористом Яковом Нейбергом, знакомым еще по Казани…

Гастроли труппы Семенова-Самарского открывались 26 сентября 1890 года комической оперой итальянского композитора Антонио Замара «Певец из Палермо». Спустя много лет Шаляпин вспоминал, с какой радостью рассматривал он и примерял сценическое одеяние и перечитывал свою фамилию на афише: «Я надел испанский костюм. Впервые в жизни я надел трико… Я был как во сне…» Афишу первого спектакля певец хранил в своем архиве, но в числе участников спектакля он не упомянут. Видимо, фамилия Шаляпина появится в афише 9 октября, когда он исполнит маленькую партию контрабандиста Пьеро в оперетте К. Миллёкера «Гаспарон, морской разбойник».

Приходил первый опыт: «Через месяц я уже мог стоять на сцене, как хотел. Ноги не тряслись, и на душе было спокойно. Мне уже начали давать маленькие роли в два-три слова».

На Святках было решено ставить оперу «Галька» С. Монюшко.

Непредсказуемое актерское везение! Дирижер А. С. Апрельский выгнал с репетиции исполнителя партии Стольника – отца Гальки. Ее пел сценариус труппы, человек капризный, вздорный, знал: заменить его некем. Банальный шантаж! Надеясь на дополнительное вознаграждение, он демонстративно отказался от роли: формально по контракту он должен выступать только в опереттах, а не в операх. Спектакль оказался под угрозой. И тогда Семенов-Самарский поручил партию Шаляпину.

Федор выучил роль за день. Он пришел в театр за три часа до начала спектакля, загримировался под старика, примерил толщинку, но объемный живот не сочетался с худыми руками и ногами… Было от чего прийти в отчаяние! И в голове завертелась мысль: а что, если сейчас вот, не говоря никому ни слова, удрать в Казань?

Будто в ответ на эти лукавые мысли Федор услышал голос Семенова-Самарского:

– Бояться не надо. Веселей! Все сойдет отлично!

Длинный, нескладный юноша не был похож на вальяжного польского магната. Руки и ноги плохо слушались певца. Сосредоточенно следил он за палочкой дирижера и старательно выпевал:

Послышались аплодисменты, Федор даже не понял, что они адресованы ему. Очнулся он после грозного шипения дирижера:

– Кланяйся, черт! Кланяйся!

И вот тут-то случилось непредвиденное! После поклонов Федор попятился, отошел в глубину сцены, чтобы сесть в кресло, но, на беду, один из хористов отодвинул его в сторону, и чинный Стольник свалился на пол под громовой хохот публики, однако сопровождаемый новой волной радостных аплодисментов!

Уже на склоне лет Шаляпин писал: «…я до сих пор суеверно думаю: хороший признак – новичку в первом спектакле при публике сесть мимо стула…»

Вскоре примадонна театра Н. Террачиано предложила Федору участвовать в ее бенефисном спектакле «Трубадур» в партии Феррандо. Успех и здесь сопутствовал певцу, и он получил прибавку к жалованью.

– Пять рублей – деньги не лишние, – подкрепил щедрый жест антрепренер.

Службу у Семенова-Самарского Шаляпин вспоминал с радостью. Труппа жила дружно, репетировали по ночам. И артисты, и рабочие сцены относились к юноше с доброй симпатией. «Это был единственный сезон в моей жизни, когда я не видел, не чувствовал зависти ко мне и даже не подозревал, что она существует».

На радостях Федор фотографируется и дарит карточки товарищам. Михаил Жилин, ведущий актер труппы, получает портрет Федора с припиской: «От почитателя его бывшего сослуживца в г. Уфе в сезон 1890/91 г. Федора Ивановича Шаляпина на память. Февраль 19-го 1891 года». Через четверть века Федор Иванович придет в Петербургское убежище престарелых артистов и узнает в глубоком старике своего партнера. Там же Шаляпин сфотографируется с ветеранами театра. Федор Иванович сидит в кресле, в центре, Михаил Михайлович Жилин стоит позади, положив руки на плечи Шаляпину. Снимок хранится в архиве певца, его рукой сделана надпись: «Комик Жилин служил у Сем<енова> Сам<арского> со мной в Уфе».

…Молодой Шаляпин относится к своему ремеслу вдохновенно и восторженно: «Я так любил театр, что работал за всех с одинаковым наслаждением: наливал керосин в лампы, чистил стекла, подметал сцену, лазил на колосниках, устанавливал декорации. Семенов-Самарский тоже был доволен мною».

– Вы, Шаляпин, были очень полезным членом труппы, и мне хотелось бы поблагодарить вас. Поэтому я хочу предложить вам бенефис.

В роли Неизвестного в «Аскольдовой могиле» А. Верстовского – в этой партии выступал обычно сам Семенов-Самарский. Федор приклеил к лицу черную бороду, подпоясался широким красным кушаком и вышел на сцену, согласно роли, с веслом наперевес. Выход начинался монологом, Шаляпин, как природный волжанин, сильно «окал». Зал насторожился. Но когда Федор запел «В старину живали деды…», публика простила ему «местный диалект», раздались аплодисменты. Как и положено, бенефицианту «отчислилось от сбора» 30 рублей; сверх того кто-то из публики преподнес молодому артисту еще полсотни и серебряные часы. «Я стал богатым человеком. Никогда у меня не было такой кучи денег. Успех в Уфе окончательно укрепил во мне решение посвятить себя театру».

Выбор был сделан!

Шаляпин пробует себя в разных качествах. Он выступает с «устными рассказами» в концерте, который устраивает в театре заезжий фокусник. Друг певца Иван Петрович Пеняев (Бекханов) вспоминал: «На нем был мой пиджак, который я ему дал, видя, что его порыжелый пиджак для чтения в “концертах”, хотя бы и таких, не совсем удобен. Пиджак этот был так тесен и короток, что являл собою живое подобие тришкина кафтана, и вся фигура Шаляпина производила весьма комическое впечатление. Наконец, Федор Иванович начал читать стихотворение, но на средине его он вдруг остановился, помолчал и смущенно заявил: “Забыл” и, махнув рукой на публику, медленною и тяжелою поступью удалился за кулисы. Такой комический уход вызвал бурю аплодисментов, и Федору Ивановичу пришлось бисировать. На бис он начал читать известный бурлаковский (В. Н. Андреева-Бурлака. – В. Д.) рассказ про “Ветлянскую чуму”, но и тут неудача преследовала бедного чтеца. Как ни старался Шаляпин довести рассказ до конца, ему это не удавалось, и он несколько раз, не зная, как кончить, начинал снова. Вторично махнул безнадежно рукой и с благодушной улыбкой удалился со сцены. Снова раздались аплодисменты и крики “бис”. В заключение Шаляпин довольно порядочно рассказал о том, “как генеральский петух ухаживал за капитанской курицей”. Получив условленный “солидный куш” – 30 копеек! – Шаляпин повел присутствующих хористов угощать на свой первый “гастрольный гонорар”».

С Иваном Пеняевым-Бекхановым (?—1929) Федор дружил много лет. С фотографии, подаренной Шаляпину, смотрит плотный, круглощекий молодой человек в клетчатом пиджаке. «Начинающему от начинающего артиста Ваньки Пеняева на память Феде Шаляпину. Старый друг лучше новых двух. 9 марта 1891 г. г. Уфа», – гласит надпись на фото.

«Очень хорошо относился ко мне Пеняев, – вспоминает Шаляпин в «Страницах из моей жизни». – Стояла зима, но я гулял в пиджаке, покрываясь шалью как пледом. Пеняев подарил мне пальто. Оно было несколько коротким, но хорошо застегивалось – его хозяин был толще меня».

Пеняев называл Федора Геннадием Демьяновичем – по имени персонажа пьесы А. Н. Островского «Лес», бродячего провинциального трагика Несчастливцева. Шаляпин гордился этим прозвищем: оно льстило его артистическому самолюбию.

Между тем дела в труппе Семенова-Самарского шли неважно. Исчерпав свой опереточный репертуар, артисты поставили «Ревизора», Пеняев играл Городничего, Семенов-Самарский – Хлестакова, Жилин – Осипа. Шаляпину досталась роль Держиморды. В качестве прощального бенефиса всей труппы показали комическую оперу К. Миллёкера «Бедный Ионафан»: Бростелоне пел Шаляпин, а заглавную партию – Пеняев.

Вместе с новыми товарищами Федор направляется в Златоуст – это была первая поездка Шаляпина по железной дороге. Артисты выступали с концертом. Один из «гвоздевых» номеров программы – сцена из оперетты Ж. Оффенбаха «Синяя борода». Выяснилось, однако, что главный отличительный атрибут роли, которую исполнял Семенов-Самарский, – борода – в суете забыта в Уфе. Шаляпин тут же срезал клок своих длинных волос и самолично выкрасил его в синий цвет. Самарский не остался в долгу, дал Шаляпину для выступления в концерте свой фрак и посоветовал завить оставшиеся волосы. Фрак, конечно, не по фигуре, в публике с появлением Шаляпина раздался смех, но после арии Сусанина «Чуют правду» послышались одобрительные хлопки, а ария Руслана и романсы П. Козлова окончательно расположили публику…

Далее пути Федора и труппы Семенова-Самарского расходились. Шаляпин вернулся в Уфу. «Я почувствовал себя одиноко и грустно, как на кладбище. Театр стоял пустой. Никого из актеров не было, и весь город создавал впечатление каких-то вековых буден. Жил я на хлебах у прачки, в большом доме, прилепившемся на крутом обрыве реки Белой. Деньги быстро таяли. Надо было искать работу».

Что же представляла собой Уфа конца XIX века? Сергей Яковлевич Елпатьевский (1854—1933), врач, литератор, близко знавший Толстого, Чехова, Короленко, Горького, сосланный в Уфу за близость к народовольцам, вспоминал: «Из маленьких домиков плыла музыка в тихие улицы. Я дивился, когда в скромненькой квартире чиновника, приказчика, служащего встречал рояль или пианино, скрипку и узнавал, что дети людей, живущих на 50—60 рублей в месяц, берут систематические уроки музыки. Были кружки, где музыка являлась серьезным содержанием жизни. В один из таких кружков я попал вскоре по приезде и начал получать приглашения на квартеты – квартеты, которые сделали бы честь и столице. Местный чиновник Савостьянов, как рассказывали мне, долго играл первую скрипку в оркестре московского Большого театра и, когда уходил из него, чтобы переселиться в Уфу, получил от московского общества чудесную редкостную скрипку».

Дочь Савостьянова окончила Петербургскую консерваторию певицей и пианисткой, она давала уроки и с учениками в местном собрании выступала в концертах и даже ставила оперные спектакли.

В Уфе Шаляпин встретил людей, которые серьезно и уважительно отнеслись к его житейской и творческой судьбе. Художественная жизнь города интенсивно поддерживалась любителями искусства. В их круг входили сестры Мария Яковлевна и Елена Яковлевна Барсовы, адвокат Л. В. Рындзюнский, музыканты-инструменталисты М. Д. Брудинский, профессиональный музыкант Дмитрий Николаевич Савостьянов: в недавнем прошлом он занимал место за пультом первых скрипок в московском Большом театре, а его дочь Варвара Дмитриевна Паршина, ученица Антона Григорьевича Рубинштейна, часто выступала перед уфимской публикой с фортепианными программами, сама комментировала исполняемые произведения, возглавляла правление Музыкального общества. Организаторская энергия и просветительский талант Паршиной сочетались с тонким вкусом, интуицией, умением находить талантливых людей и вдохновлять их на творчество.

Варвара Дмитриевна предложила Федору профессионально заняться постановкой его голоса, она призвала любителей-музыкантов финансировать обучение Шаляпина в столице. Подобный прецедент в Уфе уже был: в Московскую консерваторию поступила ученица Паршиной Елена Барсова, и в 1891 году состоится ее дебют в Большом театре в партии Марселины в опере Л. Бетховена «Фиделио». Елена Барсова вскоре приобретет известность под фамилией Цветкова (1872—1929), а в 1896 году будет партнершей Шаляпина во многих спектаклях Частной оперы Мамонтова.

Друзья и покровители Федора подыскали ему должность писца в Уфимской губернской управе – прекрасный почерк не раз спасал его в трудные времена! Жалованье небольшое – 25 рублей, но еще удавалось подработать певчим в хоре Ильинской церкви. Однако Шаляпин посещал занятия Паршиной от случая к случаю и к идее консерваторского обучения отнесся скептически – он хочет играть в театре сегодня!

В конце мая в Уфе в летнем саду выступает малороссийская труппа Г. И. Любимова-Деркача. Федор легко сошелся с артистами, голос его Деркачу понравился, и он предложил 40 рублей в месяц. Покинуть Уфу Федору мешал стыд перед приютившими его музыкантами. Он остался, но… ненадолго.

В пьесе А. Н. Островского «Лес» бродячий комик Аркашка Счастливцев угнетен своим пребыванием в доме богатой помещицы Гурмыжской. «А не удавиться ли мне?» – преследует его «внутренний голос». «И однажды ночью, как Аркашка Счастливцев в “Лесе”, я тайно убежал из Уфы», – вспоминал Шаляпин.

Федор обрек себя на рискованные странствия, а проще говоря – на бродяжничество. Он догоняет труппу Деркача уже в Самаре, но теперь вместо обещанных 40 рублей ему дают только 25. Делать нечего. Взяв пять рублей аванса, Федор идет на поиски родителей и брата: из Астрахани семья к тому времени тоже перебралась в Самару. Постаревший отец встретил сына усталым равнодушием.

– А мы плохо живем, плохо!.. – сказал он, глядя в сторону. – Службы нет…

Вошла мать, радостно поздоровалась и, застыдившись, спрятала котомку в угол.

– Да, – сказал отец, – мать-то по миру ходит.

Это была последняя встреча Федора с матерью. Через четыре месяца она скончалась в больнице от брюшного тифа…

С малороссийской труппой Шаляпин отправляется в Бузулук, потом в Оренбург и Уральск. Ехали на телегах, ночевали в степи, подкреплялись краденными с бахчей арбузами. В Уральске труппа участвует в концерте по случаю трехсотлетия казачьего войска. На празднике присутствует цесаревич – будущий император Николай II. (Вряд ли Федор мог тогда предположить, что через десять с небольшим лет он будет вести с императором светскую беседу в ложе Большого театра.) Шаляпин запевает украинские песни «Ой, у лузи», «Куковала та сиза зозуля». В награду от наследника престола хор получил по два целковых на брата…

Шаляпин быстро овладел украинской «мовою», ему стали поручать небольшие роли, в «Наталке Полтавке» он спел партию Петра. Труппа двинулась дальше, на юг, нигде не задерживаясь подолгу. Менялись пейзажи, селения: Петровск (Махачкала) на Каспийском море, Темир-Хан-Шура (Буйнакск), Узуль-Ада… К осени добрались до Ашхабада.

Спустя много лет Шаляпин вспоминал свой «малороссийский период» как бесконечное мытарство, голод, унижения. Самодуром и эксплуататором выглядит в «Страницах из моей жизни» Г. И. Деркач. Один из эпизодов тех лет певец потом часто рассказывал: в вагоне поезда по пути в Чарджоу Шаляпин жевал хлеб с колбасой и чесноком, запах не понравился Деркачу:

– Выброси в окно чертову колбасу. Она воняет!

– Зачем бросать? Я лучше съем.

Деркач рассвирепел:

– Как ты смеешь при мне есть это вонючее?

«Я ответил ему что-то вроде того, что ему, человеку первого класса, нет дела до того, чем питаются в третьем. Он одичал еще более. Поезд как раз в это время подошел к станции, и Деркач вытолкнул меня из вагона. Что мне делать? Поезд свистнул и ушел, а я остался на перроне среди каких-то инородных людей в халатах и чалмах. Эти чернобородые люди смотрели на меня вовсе не ласково. Сгоряча я решил идти вслед за поездом. Денег у меня не было ни гроша… Я чувствовал себя нехорошо: эдаким несчастным Робинзоном до его встречи с Пятницей. Кое-как добравшись до станции, я зайцем сел в поезд, доехал до Чарджуя и, найдя там труппу, присоединился к ней. Деркач сделал вид, что не замечает меня. Я вел себя так, как будто ничего не случилось между нами».

Позже эмоциональный рассказ Шаляпина поразил Горького. В письме литератору В. А. Поссе (октябрь 1901 года) он писал о Шаляпине: «…чуть его души коснется искра идеи – он вспыхивает огнем желания расплатиться с теми, которые вышвыривали его из вагона среди пустыни…»

Вряд ли Шаляпин был столь одержим идеей возмездия, реванша, скорее сам Горький с его обостренным социальным темпераментом так остро воспринял рассказ певца. К тому же и Георгий Иосифович Любимов-Деркач (1846—1900), несмотря на его показную свирепость – а как еще можно сдерживать богемные страсти бродячей труппы? – знал толк в театре, умело вел антрепризу, ценил талантливых и преданных делу актеров. Газеты писали о прекрасном хоре малороссийской труппы, отлично сыгранном оркестре, сильных солистах.

В Самарканде фамилия Федора, правда с опечаткой, попадает на страницы газеты «Окраина»: «Молодой и хороший голос г-на Шеляпина заставил позабыть его не особенное уменье держаться на сцене».

Работа у Деркача – неплохая школа для начинающего певца, хотя назвать ее легкой нельзя: едва ли не каждый день новый спектакль, времени на репетиции почти не оставалось. Приходилось рассчитывать на собственную наблюдательность, интуицию, смекалку и находчивость. Этими качествами Федор, несомненно, овладевал. Деркач оценил его природную одаренность, стал поручать ему новые партии и даже увеличил жалованье до некогда обещанных 40 рублей. Певица О. В. Арди-Светлова впоследствии вспоминала: «Деркач прекрасно разбирался в своем деле и очень любил хорошие голоса в хоре… Голос Шаляпина резко выделялся своей красотой и мощью. Уже скоро он начал петь ответственные партии – Султана в “Запорожце за Дунаем”, Петра в “Наталке Полтавке”, а в дивертисменте – арию Сусанина “Чуют правду”. В то время он был простой, задушевный, и каждый помогал ему чем только мог».

Положение Федора в труппе укрепилось, Деркач «дал ему ход» и даже начал строить репертуар «на Шаляпина». Однако когда в Баку Федор встретил во французской оперетте Е. Лассаля старых друзей и Семенова-Самарского, то, поддавшись настроению, присоединился к ним. Деркач, разумеется, рассвирепел и, как часто поступали провинциальные антрепренеры, отказался вернуть Федору паспорт. Но и это обстоятельство не остановило импульсивного юношу. В самом деле, чем не поступишься ради славного дружества, доброй компании! Мягкий и приветливый Самарский был ему милее требовательного Деркача, начинающий певец нуждался в отеческом покровительстве и, размягченный радостной встречей, весело запел в хоре французской оперетки, где, по его признанию, французов было человека три-четыре, а остальные евреи и земляки.

«Французы» ставили не только оперетки, но и оперы. Федору тут же поручили партию Жермона в «Травиате», и, как вспоминал актер М. А. Завадский, его участие было столь успешным, что повлияло на сборы. Радость, однако, оказалась преждевременной. Оперетка тифлисской публике вдруг наскучила, труппа развалилась, актеры разбрелись кто куда. «Подарком судьбы» для Федора стало теплое пальто, приобретенное в магазине готового платья «по записке» управляющего труппой Л. Л. Пальмского. Жизнь без денег, да еще и без паспорта, стала совсем унылой. Федор пристроился на пристань крючником, иногда подрабатывал в церковном хоре. Наступали холода, а пальто уже продано… Но судьба снова улыбнулась певцу: он нашел на улице ситцевый платок, в котором узлом были завязаны четыре двугривенных. Федор бросился в татарскую лавку, досыта поел, а за оставшиеся деньги уговорил железнодорожного кондуктора довезти до Тифлиса…

Грузинская столица гостеприимно встретила Шаляпина. Федор разыскал Семенова-Самарского, тот свел его с антрепренером Р. Ключаревым, у которого Самарский сам подвизался артистом. Бывший офицер пробовал себя в театральном деле и собирал оперную труппу. Стоял Великий пост, петь по-русски запрещалось, но опера называлась итальянской, хотя итальянцев в труппе было лишь двое: оркестрант-флейтист и хорист Понтэ, добрый знакомый Федора еще по Баку.

Батум, Кутаис, Елисаветполь… Федор пел почти каждый вечер, иногда подменяя заболевшего Семенова-Самарского. Репертуар Шаляпина ширился: Валентин в «Фаусте», Феррандо в «Трубадуре», кардинал Броньи в «Жидовке», Жорж Жермон в «Травиате», Сват в «Русалке»… Вроде бы трудности миновали, жалованье платили вполне приличное: 75 рублей. Но неисповедимы актерские судьбы! Легкомысленная супруга антрепренера Ключарева сбежала с молодым артистом, оскорбленный офицер оказался сражен женским коварством, горестно запил – труппа распалась.

Снова голод, ночевки в заброшенных сараях, случайные выступления на садовых эстрадах, нищета, отчаяние, мысли о самоубийстве. Федора, стоявшего в печальном раздумье у витрины оружейного магазина, окликнул знакомый голос. Понтэ! Он накормил изголодавшегося приятеля, приютил у себя…

Именно Тифлис Шаляпин назовет потом городом «чудодейственным» и часто будет говорить: «Я родился дважды: для жизни в Казани, для сцены – в Тифлисе».