Читать книгу Неприкасаемый - - Страница 4

Покамест опекун не занялся гардеробом Офелии, для воскресной службы она выбрала самые нарядные платье и шляпку – может, он хоть сейчас не станет язвить! Впрочем, сидя в гостиной, еще в халате, феске и мулях, с газетой и чашкой кофе, Рэдклифф вид имел неприступный, и девушка не сразу отважилась к нему обратиться.

– Лорд Рэдклифф, я… Я хотела спросить, где церковь в этом приходе? – нетвердо спросила она, еще не привыкнув, как он хорош и как важен в утреннем облачении. – Вы обычно ходите в ту, что видна с крыши?

– Вы правы, это ближайшая, – безучастно ответил хозяин. – Томас вас отвезет.

– А вы разве не едете?

Карие глаза метнули в ее сторону мрачный взгляд, отчего девушке стало не по себе.

– Нет, не сегодня, – отрезал Рэдклифф и кивком дал воспитаннице понять, что она может идти.

Карета уже ждала у крыльца.

– В церковь, пожалуйста, – попросила Офелия, когда слуга, захлопнув за ней дверцу, взгромоздился на козлы.

В пути смятение, вызванное резкостью графа, развеялось, и, отвлекшись на пейзаж за окном, мисс Лейтон не заметила, как остановилась у фасада церквушки, которую давеча видела с крыши. Из красного кирпича, в модном новоготическом стиле, как отличалась она от древних соборов! И незамысловатый портал, и четырехугольная башенка колокольни, будто боявшаяся вырасти слишком высоко – во всем чувствовались протестантская приземленность и простота. У дверей уже собрались прихожане – люди большей частью из деревни и ближайших предместий, – и Офелия не могла не заметить, как они на нее посмотрели, пока она вылезала из экипажа. Карета с графскими вензелями показалась ей не к месту роскошной и сделалось по-детски обидно, что здесь ее считают чужой.

– Поезжайте, Томас! – наказала она кучеру, ждавшему ее приказаний. – Я обратно пешком дойду – у вас и без того дел хватает, а мне погулять только в радость.

Прихожане зашли и расселись, а Офелия замешкалась в проходе. Внутри церквушка была столь же простой, лишь деревянное распятие над алтарем и яркие витражи придавали ей красок. За фисгармонией копошился в нотных листах старичок, а при виде священника, который взошел за кафедру, едва Офелия успела сесть на скамью, молитвенное настроение улетучилось совершенно. Поджарый, длинный и прямой, как кочерга, мужчина казался угрюмым, худощавое лицо его было строго; в крупных чертах читалась усталость, даже будто бы раздражение. С грустью вспомнила Офелия смеющиеся глаза пухлощекого эссекского викария, а этот напоминает, скорее, непримиримого миссионера.

Но стоило ему заговорить, как паства замолчала и замерла. Голос у него сильный, поставленный, без лишней торжественности. Нажал на клавиши органист, и Офелия удивилась, как чисто умеет петь простой инструмент. Она приметила, как преобразились лица крестьян, для которых молитвы, с которых начал священник, были осмысленны и понятны. В проповеди он вспоминал отца Реформации Томаса Кранмера, сожженного католичкой Марией, Тюдор; говорил о предстоящей Пасхе и призывал к смирению и покаянию, и из уст его звучала надежда и светлая радость. А когда отец Гриффитс позволил себе пошутить и легко улыбнуться, опасения Офелии рассеялись окончательно. Старичок-органист не казался ей больше потешным, а витражи – грубыми: они вспыхнули в лучах солнца, и каждая пылинка засияла ярко, как самоцвет. Церковь дышала, качалась на волнах музыки, и сердце Офелии ликовало, когда она поднимала голос в общей молитве.

Когда отец Гриффитс отпустил последнего причастившегося, Офелия решилась подойти к нему с просьбой принять ее в приход. Он охотно заговорил с ней, но стоило ей сказать, что она состоит под опекой младшего Рэдклиффа, брови пастора сдвинулись.

– Лорд Рэдклифф? Да, знаю о нем. Он вернулся из-за границы?

Выслушав ответ девушки, пастор, как ей показалось, слишком быстро переменил тему. Он расспросил ее об Эссексе и рассказал о приходе, но что-то как будто не давало ему покоя. И только когда, кончив беседу, Офелия с легким сердцем устремилась к дверям, отец Гриффитс окликнул ее:

– Мисс Лейтон!

Она обернулась, несколько удивленно.

– Я лишь хотел вам сказать пару слов на прощанье. Вы наивны и неопытны в жизни, а мир, увы, не так добр, каким замыслил его Господь. Ибо сказано: «Нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем»[11]. Послушайтесь меня, дитя, и не будьте излишне доверчивы.

В Рэдклифф-Холл Офелия возвращалась пешком. Любительница долгих походов, она еще в Эссексе часто отрывалась от гувернантки, чтобы всласть побродить по окрестностям. Утро было чудесное, и настроение после службы, несмотря на туманные предостережения пастора, осталось приподнятым. Забыв о приличиях, девушка всю дорогу насвистывала мотивы, которым ее обучил кузен Генри.

Когда дома она застала Дориана в гостиной в той же позе, уже с новой газетой, лицо выразило удивление. С ее ухода он будто не двигался с места, только халат сменил на модный костюм да надел зачем-то перчатки.

– Как жаль, что вы пропустили службу! – с неподдельным сочувствием воскликнула Офелия вместо приветствия. – Отец Гриффитс о вас справлялся. Он замечательный, добрый, и церковь мне очень понравилась. Вы ведь в будущее воскресенье поедете? Будет Пасха!

Дориан раздраженно поглядел на девушку, словно она не могла взять в толк очевидного.

– Давайте расставим точки над и, мисс Лейтон, – сказал он с нажимом. – Знайте, что я атеист, бога не признаю и посещение церкви считаю занятием крайне бесполезным. Сила разума и теория мистера Дарвина – вот моя вера. Я убежден, что религию придумали невежды и слабаки, а сильному человеку достаточно опираться в жизни на себя самого!

Но увидев, какими большими сделались глаза у Офелии, Рэдклифф умерил пыл:

– Но не принимайте моих слов близко к сердцу. Поверьте, дорогая мисс Лейтон, оскорбить ваши чувства я никак не хотел.

– Что вы! – Офелия сделала попытку улыбнуться. – Каждый волен в своих убеждениях.

– Вот и славно. Ездите, если вам хочется, однако впредь помните о своей репутации и не возвращайтесь одна. Меня удивило, что вы отослали карету.

Дориан бросил газету на столик и встал, оправив перчатки.

– Не обессудьте, я вас покину: и так позволил себе бездельничать целое утро. Развлекайтесь с тетушкой Карлтон: она теперь ваша компаньонка.

Провожая опекуна взглядом, девушка закусила губу. Теперь ей все стало понятно. Она не любила ханжей и всячески убеждала себя, что слова Рэдклиффа ее не задели – и все-таки ей, воспитанной в религиозной семье, его манифест казался несколько диким. Он говорил так неопровержимо, точно пытался что-то ей доказать, перечеркнув верования предков. Но, если подумать, к нему роль атеиста идет так же, как его поэтический голос или красивый костюм.

Все воскресенье граф пропадал то в кабинете, то в бильярдной и совсем не видел воспитанницу, а она, соскучившись в стенах особняка, вышла в сад.

Огромный и многоликий, как дом, сад лорда Рэдклиффа мог похвастаться чем угодно – от чопорных английских пионов и хризантем до экзотических растений, имен которых Офелия даже не знала. Впервые гуляя здесь еще накануне, девушка предчувствовала, что всей душой полюбит дорожки, клумбы, живые изгороди и фруктовые деревья; она станет любоваться развалинами и, стащив из библиотеки книгу, а с кухни – кусок бисквита, коротать часы в античной беседке. И могла ли она угадать, что за поворотом – о чудо! – ей откроется зеленый лабиринт, совсем как у кузины из Саффолка, только больше, а глубже в зарослях – прудик. Здесь, на просторе, поселилось теперь ее сердце, здесь была жизнь и расцветут прекрасные розы… Пока на кустах лишь тугие бутоны, но будут всполохи алые и пунцовые, но краше всех – белоснежные, гладкие, как его умащенные лосьонами щеки…

– Любуетесь цветами, мисс Лейтон? – услышала она за спиной голос Рэдклиффа, который подкрался к ней незаметно.

Офелия обернулась к нему и разглядела, какие у графа глаза: выразительные, рыжевато-карие, как сердолик. Раньше она не замечала, а теперь невольно залюбовалась ими.

– Как странно: кругом тюльпаны, крокусы и азалии, а вы стоите у нераспустившихся роз. Впрочем, я сам больше всего люблю именно их и жду каждый раз мая.

– Да… Они восхитительны.

Офелия поспешно отвела взгляд.

– Розы – один из немногих моих капризов, – признался лорд Рэдклифф. – Особенно белые. В нашу промышленную эпоху бредить ими не модно – знаете, всем подавай что-нибудь из ряда вон выходящее. Цветы красят в синий и носят в петлице. На худой конец, можно засушить с травами, как на Востоке. Но розы, я считаю, бессмертны – глядишь и понимаешь, почему их всегда воспевали трубадуры.

Офелия слушала и, чтобы занять руки, гладила стебель самого большого цветка. Она сто раз оставалась наедине с кузеном Генри, тесно жалась к нему во время их шалостей, но с ним не ведала, что от мужчины может исходить такая потаенная сила. Виноват его одеколон – или, быть может, само его тело впитало запах пряностей Индии? Ей бы найти благовидный предлог и, извинившись, поспешить в дом, но он словно держит ее взглядом у проклятых цветов.

– Ай!

Она надавила на шип, и на пальце проступила красная капля. С досадой Офелия прижала ранку ко рту.

– Я вас заболтал! А вы не будьте доверчивой и не забывайте, что даже у роз есть шипы, – ехидно усмехнулся Дориан и, хотя Офелия инстинктивно почувствовала, что он хочет податься вперед и взять ее за руку, он заложил ладони за спину и зашагал к дому. Даже носового платка не подал, как поступил бы на его месте любой джентльмен.

Офелия ощутила на языке соленый вкус крови.

«Не будьте доверчивы, не будьте доверчивы!» – вспомнилось ей.