Читать книгу Неприкасаемый - - Страница 5

Есть ива над потоком, что склоняет

Седые листья к зеркалу волны[12]…

У. Шекспир «Гамлет»

Кругом вода – ледяной плен, из которого больше не выбраться. И как не пытайся ослабить путы, смерть уже смыкает скользкие, как у водяного, пальцы на горле. Еще немного, и…

На часах высветилось 07:00, и будильник визгливо закричал на всю комнату. Подскочив на кровати, Эмма Ричардс схватила ртом воздух, будто только что вынырнула из глубины моря. Сердце бешено колотилось, лоб покрылся испариной.

– Да отключи уже этот чертов будильник! – проворчал Себастьян, поднимаясь на локте, и, несколько раз моргнув, посмотрел на жену. Сон как рукой сняло. – Эм, ты чего? Эй…

Отдышавшись, молодая женщина наконец нажала кнопку, и трезвон прекратился.

– Ничего, родной, – она слабо улыбнулась супругу. – Просто приснился кошмар.

* * *

В начале апреля погода чудо как хороша! Весь день Офелия была вольна делать, что хочет: по утрам она отправлялась на долгие променады по окрестностям, оставляя позади нерасторопную компаньонку, ходила в церковь и трудилась в саду, где Рэдклифф выделил для нее полоску земли; после обеда рукодельничала или сочиняла письма домой. В те вечера, когда опекун наведывался в имение, он, как повелось, приглашал девушку в Сиреневую гостиную. Там, устроившись у очага, они проводили час за беседой, пока тетушка Карлтон клевала носом над извечным вязанием. На столике между ними стояли две чашки с причудливым восточным узором, и от чая в них (который Рэдклифф, разумеется, поставлял сам) исходил пленительный аромат.

С первой встречи многое между графом и его подопечной переменилось, и, хотя неловкость не исчезла бесследно, беседы их перестали походить на пристрастный допрос. Особенно девушке нравились рассказы Рэдклиффа о путешествиях или искусстве, теперь она находила его не по возрасту знающим и не считала юнцом, который играет отцовскую роль. Временами он казался ей куда старше, чем был, будто его годы и наружность служили маской для Сфинкса, застывшего в песках времени. Однажды Офелия поймала себя на мысли, что не представляет, каким он был в детстве и каким может быть в старости.

Дориан же стал с ней безупречно любезен и больше не пытался смутить. Она почти простила ему прощание с Пиббоди и, поддаваясь его ученым речам, не замечала вызова в привычной полуулыбке и твердости в пальцах, обнимающих чашку. Не она – это он ее изучал.

Однажды разговорились о пении.

– Мы с мамой часто играли и пели, и для вашего батюшки я выступала, когда он приезжал, – поделилась Офелия. – Он меня даже хвалил и говорил, что хорошо бы нанять мне наставницу.

– Вкус батюшки неоспорим, но я хочу лично удостовериться, что вы достойны подарка, – сказал Дориан, и направился к комоду за нотами. – Я буду рад вас послушать. Помните, как меня впечатлила ваша игра?

Девушка предпочла бы об этом забыть, но послушно подошла к инструменту. Репертуар, как и ожидалось, отличался вкусом и разнообразием; одни партитуры были новыми, другие служили не одному поколению Рэдклиффов. Когда Дориан выбрал популярный романс, Офелия облегченно вздохнула: она знала его назубок, и уж если строгая тетушка Трентон удостоила его аплодисментами, можно надеяться, что она не ударит в грязь лицом перед графом.

Рэдклифф сел аккомпанировать, и девушка, повернувшись к нему боком, чтобы не отвлекаться, старательно начала. Она завела песню робко, но вскоре увлеклась, расхрабрилась. Исчезла и гостиная, и опекун – девушка перенеслась домой, где они с матерью проводили часы за любимым занятием. Голос ложился на музыку плавно, Офелия растворялась в нем. Только на финальном аккорде, забывшись, посмотрела на Рэдклиффа, встретила его взгляд и чуть не сфальшивила.

– Вы меня поразили, мисс Лейтон, – произнес Дориан, сняв пальцы с клавиш и выждав, затем опять замолчал. Стало так тихо, что послышалось дыхание задремавшей миссис Карлтон. На Офелию нашло беспокойство, будто что-то должно было случиться.

Не сводя с нее глаз, Дориан снова заговорил:

– Ваш голос – шестое чувство. Он сладок, но далек от невинности: его чары опасны. Вы поете романс, а сами влечете, как сирена, как… Лорелея. Вот оно! Лорелея – волшебный дух Рейна. В Германии есть скала с именем этой колдуньи: ее песня, исполненная печали, сулит морякам погибель. Раз услышав ее, они теряют курс и их корабли разбиваются. Она топит их, пусть ненароком… Вам знакомо стихотворение Гейне[13]?

Офелия могла только покачать головой.

Дориан заиграл протяжную мелодию и начал читать по-немецки вполголоса. Она не ошиблась, что он прекрасно читает стихи. Она смотрела и слушала, как зачарованная, его напористые «к», эти «з», тягучие «о» и глубокие «а» – для нее все было чуждо. Зачем не учила она немецкий? Офелия не вдыхала в сумерках прохладного рейнского воздуха, не видела горных вершин, но ее вела музыка, и когда добавлялись переливы в верхнем регистре, мелодия была точно море, что накатывает на германские берега. Когда же внезапно музыка замирала, Офелии чудилось, что она видит саму колдунью.

Резкий удар по клавишам – словно корабль натолкнулся на скалы – наводнил комнату диссонансом, и Рэдклифф произнес последние строки зловеще, аккомпанируя себе в нижнем регистре, затухая, уходя в тишину.

– Страсти какие играете! – охнула миссис Карлтон, которую разбудили резкие звуки. – Схожу-ка за пряжей. Моя-то совсем закончилась.

– Понравилось вам стихотворение, лукавая колдунья мисс Лейтон? – с улыбкой спросил Дориан, когда старушка ушла.

– Вы прочли с большим выражением, однако я по-немецки ни слова не знаю…

– Я этого и добивался, ведь в тумане все кажется необыкновенным. Невежество подобно сочному, изысканному плоду: стоит дотронутся, и пропадает вся красота[14], но ваше любопытство я удовлетворю. Гейне видел Лорелею на заходе солнца, в золотых драгоценных уборах, златокудрую, и косы она чесала золотым гребнем.

Офелия инстинктивно коснулась светлого завитка у виска.

Дориан достал из кармана платок и прошелся им по клавиатуре, торжественно продолжая:

– О преступная дочь Рейна, скольких вы уже погубили своими напевами? Вы пока сами не знаете, насколько сильны, и оттого ваша ловушка для впечатлительных сердец коварна вдвойне. К счастью, моей душе, почерневшей от опыта, она не страшна. А остальным следует держаться от вас подальше, иначе вы, кроткая голубица, жестоко растопчете их.

Офелии нечего было сказать. Дориан тем временем уже встал и снял ноты с пюпитра. Он повеселел и не замечал смятения своей подопечной.

– До чего же люблю это стихотворение! А отец в вас не ошибся. Торжественно обещаю исправить его промах и найти вам наставницу, достойную имени Рэдклиффа. А теперь идите и погуляйте в саду, пока не выступила роса. Благодарю вас за вечер!

Поклонившись, он направился к дверям, где столкнулся с миссис Карлтон, и до Офелии донеслось, как он напевает уже по-английски: «Пловец и лодочка, знаю, погибнут среди зыбей; И всякий так погибает от песен Лорелей…»

Разве можно теперь думать о беззаботной прогулке? Поспешно отвернувшись от компаньонки, чтобы та не увидела пунцовых пятен у нее на щеках, девушка нажала клавишу пианино: