Читать книгу Тайна родимых пятен или невероятные приключения Тишки Бедового и его друзей - - Страница 2

Скрип колёс и резкие толчки на ухабах не мешали дремать молодому человеку, широко развалившемуся на сене, разбросанному по дну короба телеги. В его ногах, свернувшись калачиком, похрапывал другой представитель сельской молодёжи, выделявшийся помятой одеждой и лохматой головой. Впереди, свесив ноги, с самокруткой во рту и длинной вязаной плетью в заскорузлых руках, с закрытыми глазами мерно покачивался старый возница. Время от времени, когда телега уж совсем не двигалась, он оживал, и гневно выпучивал глаза.

– Пошла, горбатая! Мать твоя гусыня… – и злобно стегал подобие лошади, именуемой в народе клячей, из-за своего неказистого, доходящего вида.

Лошадь слегка ускоряла ход, не проявив, однако особой резвости: всё так же вверх-вниз натужно мотала головой и беспрестанно отгоняла надоедливых насекомых посредством реденького хвоста. Бедная скотина была так худа, что при ходьбе кости её ног, казалось, вот-вот вылезут из пожухлой кожи.

Но… солнце перевалило через зенит и длинные тени от редких берёзок и клёнов, что в беспорядке расположились вдоль дороги, ситом укрыли сельскую дорогу. За деревьями до самого горизонта виднелись скошенные поля. Надвигалась осень…

Жизнь Тихона Бедового, прозванного в народе Тишкой, не задалась с рождения…

Деревенька, в которой парню выпала доля появиться на свет божий, с многообещающим названием Чудово, удобно расположилась в низине между пологими холмами. Они были давно распаханы и выглядели однообразными и серыми. Только овраги и другие неуютные места зеленели реденькими рощицами со своим устоявшимся, замкнутым миром. Здесь пели птички, иногда похрюкивали дикие кабанчики да мелькали рыжими хвостами хитроумные лисички.

Деревенька тянулась двумя кривенькими улицами, разделёнными между собой тем, что осталось от некогда широкой, глубокой и полноводной речки. Несколько в стороне от сельских усадеб возвышался холм, увенчанный огромной глыбой, которая, особенно на закате солнца, смутно напоминала изваяние головы с древним шлемом. То ли от своего расположения, то ли от заманчивого названия, то ли от того каменного изваяния – символа былого – или ещё от чего, но в деревеньке не раз случались неординарные события – рождение того же Тишки.

Отец Тишки, Петро – малорослый, неказистый, бреющийся только по большим праздникам мужичок – долго не мог поверить, что его гренадёрского роста жена Палашка – беременна! А усомниться было от чего: годы супружества так и не украсились рождением, хоть какого-нибудь цветочка жизни. Это притом, что по молодости не в меру шустрый Петька Бедень (родовая кличка Бедовых), несмотря на свою невзрачную внешность, перепортил заметное количество наиболее безотказных представительниц женской половины села. Да и женился вследствие грешных наклонностей, а не любви ради!

– В корень пошёл, чертяка! – посмеивались мужики.

– Вот, похотливое отродье! И чем он только берёт, сморчок! – самозабвенно ругалась мамаша очередной подгулявшей дочки.

– А ты сходи с девками на гульки, свечку подержи, может, докумекаешь…– гоготали, хватаясь за бока, мужики, потешаясь над рассерженной бабёнкой.

– Вам бы только языками трепать да зубы скалить, а мне теперь – нянчи! – уже надрывно голосила несчастная женщина.

За эту неразборчивость и неуёмную секс-активность Петька не раз был сурово бит отцами, братьями и женихами жертв скоротечной любви. И отец частенько прикладывал руку – с ремнём или палкой – к задним частям похотливого сынка. Бывало и в погреб сажал… для охлаждения пыла. Чем бы всё кончилось – неизвестно, но только положила на Петьку глаз и свою тяжёлую руку местная достопримечательность – Палашка, засидевшаяся в девках дочь кузнеца Кузьмы Горелого.

Примечательна была Палашка всем, кроме… женственности. А всё потому, что Кузьма, не дождавшись от жены Александры рождения сына, решил передать своё огненно-железное ремесло дочке. И не прогадал: девушка так увлеклась кузнечным делом, что вскоре и отца обошла. Сметливая оказалась! Ну, а ростом и силой Бог не обделил: одной рукой пудовый молот играючи поднимала, заднее колесо от трактора заталкивала в кузню без посторонней помощи!

Дочкину силу ощущал на себе и Кузьма, когда в какой-нибудь праздник или так, без повода, коленно-локтевым образом возвращался поздно домой от кума Прошки, или шурина Гараськи, или ещё от кого. Как только мычание мужа и отца, тыкающегося лбом в калитку, доходило до ушей видевших не первый сон жены и дочери, первой вставала Палашка.

Открыв калитку, дочь носком ноги приподнимала слюнявый подбородок батьки и, сурово нахмурив брови, хмыкала:

– Какой же Вы, отче, хилый стали!

После чего решительно брала Кузьму одной рукой за сползшие на заднице штаны, а другой – за шиворот рубахи. По-мужски крякнув, поднимала папашу как мешок с трухлявой соломой и, посапывая, относила в сарай. Аккуратно положив безжизненное тело на сено, говорила:

– Так-то лучше… А с утра поговорим…

Как Петька очутился в упомянутом сарае в объятиях Палашки, не может взять в толк до сих пор, даже по истечении стольких лет неповторимой супружеской жизни. Помнил только, что этому предшествовал уж очень развесёлый вечер. Тогда и дивчину отхватил видную – Маньку Небедную, с быстро наливающимся телом девушку, дочь колхозного бухгалтера. После чего ночные перспективы вырисовывались радужные и сладкие, как мёд в мае. Видать от этого чувственного подъёма, душевного и физического, хватил лишку местного благородного напитка.

Пляски и песни на поляне под раскидистой вербой; волнующие запахи летнего вечера и пушистых волос Мани… И, впоследствии, полный провал памяти…

Очнулся от тупой боли в голове и ощущения, будто скован по рукам и ногам. В ноздри бил острый запах прелой соломы и овчинного кожуха. Попытка пошевелиться привела к тому, что сжатие усилилось, даже кости заныли. Кое-как раскрыв глаза, поморгав ими изрядно, Петька онемел от осознания полной обречённости своего положения, к тому же – оголённого! “Ну, кажется, – влип!” – ударила камнем тоскливая мысль и рассыпалась на жгучие мелкие кусочки.

Сильные руки и ноги рослой Палашки намертво зажали движущиеся части тела, мягко говоря, не очень крупного гуляки. Внушительных размеров правая грудь удобно умостилась на Петькиной шее, а подбородок плотно лежал на левом ухе. Девушка с умиротворённо-счастливым лицом целиком обнимала парня и почти не дышала, а только иногда вздрагивала в ответ на попытки предмета своей нежности пошевелиться. Оба были в первозданном райском одеянии, в смысле – разоблачении…

Что было дальше, Петька пытается не вспоминать… без нужды.

Пока он думал, как быть – будить ли привалившее “счастье” или незаметно ускользнуть – дверь сарая со скрежетом открылась, и в её проёме возник взлохмаченный, с оттенком слабого бешенства, лик Кузьмы!

Так совпало, что кузнец в тот злосчастный вечер засиделся у кума Прошки, по случаю обмывания купленного в райцентре поросёнка. Правда, самой скотинки уже не было – по дороге сдохла. Но, причина-то осталась! Даже усилилась… Как настоящий родственник, Кузьма не мог оставить кума наедине со своим горем.

Привычно доползши до калитки, ткнувшись в трухлявые доски, кузнец мычал не долго – уснул мертвецки… Разбудило Кузьму коровье стадо, направлявшееся за село. Пастухи поотстали, поэтому смышлёная корова Лидка остановилась в недоумении перед необычным препятствием – человеческим телом. Соображая, что бы это значило, она подняла голову и утробно и нудно замычала:

– Му-у-у!

Коровье приветствие было таким громогласным и неожиданным, что Кузьма мгновенно пришёл в себя, солдатиком вскочил на ноги, поправил смятую одежду и, плюнув оторопевшей скотине в морду, хрипло гаркнул:

– Сгинь, проклятое отродье!

Корова, ошалев от такой учтивости, в страхе выпучила глаза. Затем, несмотря на свои габариты, проворно отпрыгнула в сторону. Задрала хвост и, нагнув голову, предсмертно замычав, с удивительной быстротой кинулась за стадом. Подоспевшие пастухи с удивлением поглядывали на опрометью бежавшую перепуганную корову и на разъярённого кузнеца. Переглянувшись, двинулись дальше.

Разозлённый таким началом дня и тем фактом, что никто с вечера не впустил в дом, Кузьма устроил домашним разнос! Зная похмельную крутость мужа, особенно при отсутствующей почему-то дочери, жена Александра со своей престарелой матерью спрятались в подполье. Кузьма же, разогнав кудахтающих кур и гогочущих гусей, в поисках очередной жертвы кинулся в сарай, и…

Пока мужик с мутным, ускоренно трезвеющим взглядом и отвалившейся до отказа челюстью – при виде столь эротичной картины – стоял в дверях, Палашка опомнилась первой. Разомкнув стальные объятия, слегка прикрыла наготу валявшимся рядом платьем. Глянула на онемевшего Петьку умиленными глазами и радостно проворковала:

– Батя, ссильничал он меня…

И, улыбнувшись по-матерински тепло, добавила:

– Пускай женится теперь, котяра блудливый. Не оставлять же зачатое дитя сиротой…

Петька затрепыхался, хотел что-то возразить, но грозный папаша, сообразив своими хмельными мозгами главное: наконец-то женит и, возможно, избавит себя от не в меру заботливой дочери, низко прорычал:

– Это как водится, коль и до моей невинности добрался, хлюст похотливый…

И, обернувшись во двор, что есть мочи проревел:

– Лександра! Мамаша! Мать вашу в плетень, накрывайте стол – Палашку сватать будем!

Вот так Петька и женился…

Жили, в общем-то, хорошо, только обещанного ребёночка так и не случилось! По этому поводу незадачливый муж, когда истекли положенные месяцы после свадьбы, пытался упрямо намекать. Но решительный вид тестя и влюблённое простодушие молодой жены пресекали всякие поползновения. Да и хождения по девкам пришлось прекратить. Палашка не отпускала мужа ни на шаг: любила его до умопомрачения, приглядывала, как за малым дитятей. Чтобы не отощал – сил-то много надо на такую бабу! – кормила сытно и регулярно. У мужичка даже животик появился, и обличье округлилось.

“Сила и железо, видать, подпортили бабу”, – горестно думал Петька про нежелание жены беременеть. – “И вот те на – понесла! С чего бы это?” – заелозилась тоскливая мысль. Правда, свои супружеские обязанности соблюдал исправно: Палашка, просидевши столько лет в девках, расслабиться не давала. А тут ещё вычитал в местной газетёнке, в рубрике “Народное здоровье”, что если по молодости себя в “этом” деле не беречь, то к не очень позднему возрасту ничего не останется… на детей!

“Кто бы это меня подкузьмил?” – сверлили подозрения. Обидно стало местному Дон Жуану осознавать, что ему наставили рога, да ещё какие! “Схожу к врачам”, – решился окончательно развеять сомнения.

В тайне ото всех, Петька наведался в районную больницу. Пришлось поиздержаться, чтобы его намерения остались тайной. Сдав унизительные анализы, со страхом ждал результатов…

И вот, по истечении некоторого времени, пришлось как-то Палашке с недоумением рассматривать своего пьяненького мужа, вернувшегося из райцентра – тот вообще-то напивался редко.

– Ты чего это, Петенька? – как всегда ласково обратилась к мужу. – Праздник что ли какой?

Глядя мутными глазами на своё сокровище, Петька напряжённо соображал: что бы такое обидное сказать “невинной” жене. Говорить о том, что она беременна не от него, было позорно, стыдно и унизительно. Своего обидчика решил обязательно установить и соответственно наказать. А пока, покачавшись на коротких ногах, откинув голову, чтобы лучше видеть Палашку, выдавил:

– Дитё скоро родится, а у тебя в доме бедлам! – и, притопнув ногой, добавил: – Не потерплю грязищи!

Притоптывание пагубно сказалось на равновесии, и, пытаясь удержаться, Петька в бессознательном состоянии рухнул в объятия жены.

– Так-то лучше, – миролюбиво прижала Палашка к своей необъятной груди обмякшее тело и аккуратно отнесла в спальню.

Тишкины роды долго обсуждались всей деревней…

Во-первых, по Палашке совершенно не было видно, что беременна: живот на большом, плотном теле выделялся не более, чем у худосочного Петьки после обильного обеда. Во-вторых, её предродовое состояние никак не отражалось на хозяйственной и иной деятельности: по-прежнему работала в кузне и в доме. И только удары изнутри детской ножкой заставляли неожиданно ойкать и приседать на первый попавшийся предмет.

Прихватило Палашку в кузне…

Подняв в очередной раз молот, она вдруг побледнела, отбросила в сторону инструмент и, скривившись, присела на лавку, что возле двери.

– Батя, клич бабку Фёклу, хватает меня – рожать буду…

– Дык, ведь в больницу надо бы… – обливаясь потом, промямлил растерявшийся отец. – И Петьку, стервеца, найти бы…

– Поздно уж, зови бабку… – тужилась дочь, бледнея всё больше. – А, впрочем, – воду давай! – крикнула, собравшись с силами, ощутив, как ребёнок неумолимо рвётся наружу.

Природная смекалка помогла Кузьме сориентироваться в непростой ситуации. Сообразив по широко расставленным ногам и напряжённому лицу дочери, что бежать за повитухой уже поздно, сам принял роды. Тёплой воды в кузне хватало. Найдя кое-какое чистое тряпьё, взяв самый острый нож, принялся лихорадочно отрезать пуповину вылезшему на белый свет дитю. Ребёнок оказался крупным, крикливым и резвым: так часто семенил ножками, что не давал деду полноценно работать. При этом довольно точно попадал пяткой в нос, выбивая у деда мокроту из глаз и носа. От крика новорождённого у Кузьмы звенело в ушах.

Обессиленная, с мокрыми счастливыми глазами, Палашка пыталась придерживать разгулявшегося сынка. И, когда пуповина поддалась, как благодарность деду за старания, родившийся Тишка омочил солидной струёй лохматую голову Кузьмы. Сделал это старательно и основательно, не пропустив ничего, даже бороду.

Вскоре, обильно подмоченный дед, довольный благополучным исходом, бережно передал ретивого сыночка счастливой мамаше.

Вот так, довольно неординарно и где-то даже неожиданно появился Тишка Бедовый. Незадача Тишкиного рождения, отразившаяся на всей его последующей жизни, в том и состояла: все рождались, как положено – в роддоме и от отцов, которым не в чём было сомневаться. А вот Тишка…

Очередная ухабина подкинула парня, и он открыл глаза. Лежавший в ногах отрок слегка засуетился, умостился удобнее и засопел дальше. Возница привычно стеганул лошадь и вновь задремал.

Телега продолжала свой путь.

Перед Тишкиным взором раскинулось бескрайнее лазурное небо с медленно плывущими громадами облаков. Из-за них озорно просеивались лучи солнца и слепили глаза. Словно купаясь в лучистом мареве, неторопливо плыл над полем журавель. Мелькали стайки вездесущих ласточек. Где-то в роще отсчитывала неумолимое время кукушка.

На фоне сельской идиллии, в Тишкиной голове проплывали картины последнего года жизни перед бегством из родной деревни. Именно бегством, а не уходом, вместе со своим преданным дружком, Филькой Доумкиным…