Читать книгу Сказки ПРО Пушкина - - Страница 5

Елена Репина

Она пришла к нему под утро.

Лёгкая, свежая, воздушная.

– Как ты тут без меня? – насмешливо спросила она, скользнув под одеяло к нему на грудь.

Он чуть не задохнулся от счастья. Он обожал эти моменты – когда она приходила. Она это делала всегда внезапно, и ВСЕГДА после этого начиналось ЕГО время.

Он вскочил, быстро умылся, оделся, позавтракал и вновь устроился на диване… теперь уже с пером и пачкой бумаги.

– Я ждал тебя! Я жду тебя каждый миг своей жизни! – восторженно шептал он, и образы, нестройно роящиеся в голове, стали обретать черты и формы.

Она, смеясь, осыпала его этим сверкающим фонтаном. Он ловил их брызги – иногда в наспех сделанном наброске, иногда в строке – пытаясь зафиксировать эти видения на бумаге, чтобы они вновь не улетели в другой мир. Иногда образы из его головы перетекали на бумагу, иногда его пером водила она, и он всегда жаждал именно этих моментов. Такие рифмы получались лучше всего!

…

Потрудились они на славу. Уставшие и счастливые – Он и Она – разметались на диване, и начался самый сложный разговор в его жизни. Он знал, что этого не избежать.

– Говорят, ты собираешься жениться, – нарочито равнодушно спросила она. Даже не спросила, а проговорила, как факт но сомнительного содержания.

– Ты просто её не видела! Она божественна! Она красавица! Она – первая красавица, я – первый поэт, мы будем прекрасной парой! – стал сбивчиво оправдываться он в ответ.

– Красавица! – слишком громко, даже несколько вульгарно расхохоталась она в ответ. – «Гений чистой красоты»! Да ты так про каждую говорил! Жениться-то зачем?

– Тут другое, – упрямо опустив голову, сказал он. Разговор приобрёл направление, из которого пути назад нет.

– Вот что скажу тебе, мой дорогой, – её голос стал похож на сталь. Он разрезал воздух так беспощадно, что ему страшно было дышать. – Ты – поэт, и ОБЯЗАН служить Музе. Выбирай – или Я, или Она.

Он молчал. Так, в размолвке, они и заснули.

Когда первый луч солнца упал на подушку, она проснулась и засмотрелась на его лицо. Как она любила играть его кудрями, любила смотреть, как вспыхивает творческий огонёк в его ганнибаловских глазах.

– Я помогу тебе сделать правильный выбор, – прошептала одними губами она, нежно водя кончиком пальца по смуглой коже его лица. – Я дам нам… Три месяца. Три месяца мы будем вместе – только Ты и Я. Я договорюсь с Роком. Я покажу тебе, на что я способна. На что МЫ способны! Такого в твоей жизни не было никогда! Я осыплю тебя такими дарами, что ты поймёшь, что мы созданы друг для друга! И ты передумаешь!

Утром он выглядел несколько поникшим, виноватым, но ничего не говорил.

Блестящая, сияющая, она сидела напротив за столом и улыбалась. Разговор начала она:

– Я хочу сделать тебе подарок!

– Подарок? – он с любопытством смотрел в её прекрасное лицо.

– Да. Ты будешь писать… ПРОЗУ!

– Я?! Прозу?! Я – великий поэт России?! Я не смогу! – с возмущением отодвинул он от себя пачку бумаги.

– Сможешь! Ну, если волнуешься, напишешь, что это не твои повести, а чьи-то ещё, – соблазняюще улыбнулась она.

– Чьи?! – непонимающе смотрел на неё Поэт.

– Ну, скажем, Белкина!

…

Три месяца они были вместе и дни и ночи напролёт предавались творческой страсти. Муза не оставляла поэта ни на миг. Карантин, который устроил Рок, сводил на нет все его попытки уехать из Болдина. Он снова и снова возвращался от кордонов к ней и писал так, как никогда до этого не писал. Он ликовал и упивался их страстью, Муза – надеялась. Она верила, что эти три месяца позволят ему сделать правильный выбор.

…

Он не оценил её порыв. Страсть к первой красавице оказалась сильнее. Страсть или Гордыня? Он так и представлял, какие у всех будут лица, когда они войдут в бальный зал. Он – и Она! И ничего, что она выше ростом.

Поэт вернулся в Москву, женился, стал жить в Санкт-Петербурге, но семейная жизнь и денежные хлопоты всё больше и больше затягивали его в суету жизни, разлучая их – его и Музу.

«Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мной начатую, и которая доставит мне деньги, в коих я имею нужду», – писал он 30 июля 1833 года управляющему III Отделением А. Н. Мордвинову.

Так он объяснил всем, почему через три года ему снова надо быть в Болдино. И если первое затворничество в Болдино в 1830 году – на три месяца – случилось против его воли, то второго – в 1833 – он искал сам.

– Муза, я вернулся! Где ты?! Я мечтал о Тебе! Я страдал – ужасно! Я всё бросил к чертям и приехал, чтобы мы были вдвоём! Только ты и я! – он кинул плащ и цилиндр прямо у входа и бросился по комнатам искать её.

Она сидела у окна, поникшая, несчастная. «Словно чахоточная дева», – пронеслось в его голове, а сердце сжалось. Как он мог так с ней поступить? Поэт приник к её ногам, положил голову на колени и исступлённо бормотал, целуя нежные руки: «Я всё исправлю! Я буду жить здесь и писать, писать! Мы будем вместе! Я буду служить тебе неустанно! Я перееду в Болдино! Навсегда!»

Она слабой, словно безвольная веточка, рукой гладила так любимые ею упругие кудри, всматривалась в его лицо. Как много боли и отчаяния там залегло! В скорбно проявившейся сеточке морщин возле глаз она прочла обо всех бедах, связанных с закладыванием и перезакладыванием имения, поиском денег для выездов столь дорогой супруги, о многочисленных иждивенцах и отсутствии времени, необходимого для творчества.

– Бедный ты мой! – прижала его голову к своей груди Муза. – Я помогу Тебе!

И они снова были вместе. Они снова поддались безумству творческой страсти. Он огромными кубками пил счастье, но нотка горечи присутствовала, как неотвратимая разлука. Полтора месяца в Болдин снова стали для Поэта одним из самых продуктивных периодов его творчества. Но это было уже не то, что три года назад, когда был он волен и свободен.

…

В третий раз он приехал к ней через год.

– Где ты? – снова бросился он по комнатам усадьбы. Везде шёл ремонт. Он в отчаянии ходил по дому и нигде не мог найти её.

Она оказалась в вотчинной конторе. Туда на время ремонта перенесли его диван. Её хрупкое, почти детское тельце лежало, свернувшись комочком. Сердце Поэта не просто содрогнулось, оно остановилось от предчувствия беды.

Он обливал слезами её невесомые, прозрачные руки, клялся в любви и верности, но она почти не слышала. Лёгкая улыбка тронула её губы, когда его губы приникли к её безвольной кисти.

– Я дождалась! – печально сказала Она и… исчезла…

…

Шёл январь 1837… Поэт сидел у камина, и искорки огня отражались в его глазах демоническим светом. Он даже не повернул голову, когда его гость вошёл.

– Я ждал вас, Жорж! Вы должны помочь мне, – сказал Поэт и повернул уставшее, истерзанное муками лицо к вошедшему.

Когда он изложил свою просьбу, руки гостя мелко затряслись, глаза стали безумны.

– Почему я должен на это пойти?

– Мне больше не к кому обратиться… Муза больше не приходит ко мне, а без неё Поэту жизнь не нужна…

– А Натали?

– Царь позаботится о ней и детях лучше, чем это способен сделать поэт, от которого отвернулась муза, – с горечью отвечал Поэт.

– Но почему я?!

– Вы – мой свояк. Вы заступитесь за честь семьи! Ни к кому из друзей я не могу обратиться: свет не поверит! А с вами… я уже всех подготовил. Ни у кого – даже у потомков – не должно быть никаких сомнений!

– А как мне жить после этого? Убийцей поэта? Меня же будут проклинать все!

– Жорж… Это ваш долг… я разрешаю рассказать об этом только вашей супруге – сестре Натали. Она поймёт.