Читать книгу Сказки ПРО Пушкина - - Страница 8

Александра Шарова

Родственники и коллеги, которых набралось на удивление много, тихо стояли вокруг гроба, поставленного на кладбищенские табуретки с алюминиевыми, как в советской столовой шестидесятых годов, ножками. Все, поёживаясь под жёстким ноябрьским ветром, думали хором:

– Скорее бы это закончилось.

Кэрролловская Алиса, случись ей побывать на похоронах члена Союза писателей и Союза журналистов, обладателя множества литературных премий и участника неисчислимого количества телепередач о судьбах российской литературы Семёна Иванова, уже никогда бы не усомнилась в том, что «думать хором» возможно. Вот и думали, и терпели из последних сил неизбежный поздней осенью промозглый холод. Один выступавший сменял другого, и не было им конца. Как и любое постковидное офлайн-событие в остро-конкурентной писательской среде, даже похороны неизбежно превращались в самопрезентацию. И никто не мог отказать себе в удовольствии отметить в своём выступлении, скорбно но мечтательно устремив взор в неприятное и безрадостное небо:

– Однажды мы с моим другом писателем Ивановым…

Во-первых, присутствующие представители прессы тебя отметят «был и выступал», напишут об этом в постах и репортажах, а потом и сотрётся в людской памяти, что Иванов был не ТОТ САМЫЙ, который «Золото бунта» и «Сердце Пармы», а какой-то другой. Кто же в наше время обращает внимание на такую мелочь, как инициалы?

А во-вторых, каждый член Союза писателей и каждый член Союза журналистов испытывал острое чувство счастья, что не он сейчас лежит на белой подушке с пошленькими кружавчиками. И что не его сейчас заколотят, опустят, засыплют и забудут навсегда. То, что процедура была совершена чинно и обстоятельно, а родственники были избавлены от трат на похоронную мишуру и поминальный обед, давало надежду, что и его собственные похороны будут достойными и, дай Бог, ещё не скорыми.

Да, кстати, и не без обнадёживающих новостей – ещё одно место в планах издательств освободилось. У нас не пропадёт – много нынче пишущей братии на Руси.

Не холодно было, пожалуй, лишь одному участнику событий – самому Иванову. Он, конечно, как бывший пионер, комсомолец, а потом (правда, недолго) и член КПСС, ни в какую загробную жизнь не верил. А верил он в прижизненный успех и немного в свою удачливость и чутьё на денежные темы и проекты. Но как бывший марксист не мог не признать, что против «реальности, данной нам в ощущениях» не попрёшь – Иванов всё слышал и даже, казалось, немного видел через неплотно сомкнутые веки.

Вот литературный редактор из издательства «Азбука – Аттикус». Всё, кажется, чинно, но какой-то непотребно нарядный галстучек нацепил. Не скорбит, сволочь! Ничего, ещё полежишь на моем месте. А вот внучатая племянница Фенечка, полностью Ефросинья. Папаша – сестрин сынок, мелкий столичный чиновник, так всей душой впитал тренд на русское-разрусское, что даже дочку не пожалел. Ишь ты, Ефросинья конопатая! В джинсах на похороны припёрлась, как на дискотеку, прячется за народ и в телефон пялится. Правильно я её в завещании не помянул вместе с её папашей.

Конечно, Иванов ещё из институтского курса всемирной литературы прекрасно помнил, что многие вполне серьёзные писатели подозревали, что за гробом всё не заканчивается. Сам Пушкин как-то неоднозначно высказывался, что, мол, «весь я не умру»… Но особенно пугал рассказ Достоевского «Бобок». Что же теперь, всю бесконечную НЕ-жизнь тут лежать и с соседями по могилкам сплетничать?

Иванов, насколько мог, не привлекая внимания скорбных провожающих, скосил взгляд на соседние могилы – справа на кресте фотография неприятной старухи. Степанова Елена Александровна (1924—2025 гг.). Пожила, старая перечница! Слева тоже старуха, но шрифт мелковат и фото только недавно прилеплено к серому неказистому параллелепипеду прямо скотчем.

– Новопреставленная, – всплыло архаичное слово в памяти Иванова. – Не повезло с компанией!

Но вышло всё не по Достоевскому, а вроде как по Пушкину. Как и обещано было в анонсах книг серии «Жизнь после смерти», а дальше анонсов Иванов про это ничего не читал, его вдруг стало затягивать в белый туннель. Причём явственно чувствовалось, что его неважные сосуды, желудок-предатель, постоянно последнее время напоминавший о себе, и больные колени остаются здесь, на кладбище. А отфильтрованная смертью часть ЕГО САМОГО, то есть того, что в нём и было по-настоящему Семёном Ивановым, тащит необъяснимая сила чёрт или бог его знает куда. Но точно в такое место, где не спросят с него ни паспорта, ни членского билета Союза писателей, ни кредитной истории. Потому что и так о нём ВСЕ знают. И от этого полегчало на душе. Чего бояться? В принципе, неплохую, не подлую жизнь прожил Иванов. Может, не помогал сирым и убогим, не жертвовал литературные премии на дома престарелых, но и зла особенного не делал. Тоже ведь заслуга – не каждому удаётся.

Что-то в этом мире, новом для нашего героя, с расстояниями было не совсем так. Хлопнул глазами, а уже где-то далеко-далеко. Не во Владивостоке, куда девять часов лететь, и не на Кубе, куда ездили в прошлом году представлять современную российскую литературу и чуть живые из самолёта выползали. Нет, это «далеко» было вообще не во времени и даже не в пространстве. Просто БЫЛО. И в этом не-месте и не-времени перед Ивановым маячила знакомая фигура Ольги, немолодой женщины из-под Рязани, приходившей убирать его квартиру один раз в неделю. Ольга была человеком такой непредставимой для российских писателей востребованности, что случись в квартиру Иванова неожиданный визит коллег или родственников, приходилось неделю терпеть груду грязной посуды до её следующего визита и наблюдать, как непредсказуемо ведут себя на немытых тарелках остатки продуктов. Некоторые, казалось, вообще отказываются портиться, и эта подозрительная нетленность наталкивала на мысли о непростых и, возможно, полукриминальных путях попадания продуктов на прилавки супермаркетов.

Наверное, никому так, как спокойной, скрупулёзно честной, надёжной и абсолютно предсказуемой Ольге, не обрадовался бы больше наш недавно упокоившийся герой:

– Оленька, а вы-то как здесь? Тоже умерли?

– Что вы, что вы, Семён Николаевич – прозвучал приятный, но какой-то не совсем настоящий голос, – я не Ольга. Я – привратная сущность. То есть состоящая при вратах Нового, как вы говорите, «загробного», мира, в котором вам теперь предстоит пребывать. По нашей доброй традиции, для облегчения адаптации вновь прибывших, принимаю форму человека, которому переселенец в наш мир доверяет больше других. Впрочем, это дело вкуса. Хотите, могу предстать в образе вашего друга поэта-песенника Степановского или, например, Данте. Вы ведь литератор, вам это должно польстить?

– Нет-нет, большое спасибо. Мне вполне комфортно. А подскажите, пожалуйста, это рай, ад или чистилище?

– Бог с вами! Рай, ад – всё это выдумки и суеверия. Впрочем, ваш вопрос по рейтингу входит в десятку самых часто задаваемых вторых вопросов.

– ?

– Хотите про первый спросить? Первый – «…, а вы-то как здесь? Тоже умерли?». Но не смущайтесь. Здесь от вас никто оригинальности требовать не будет. Мы, знаете ли, за время существования жизни на земле, за последние четыре миллиарда лет, всякого насмотрелись и без оригинальностей или, как нынче модно говорить, без «креатива», вполне обойдёмся.

– Четыре миллиарда? Это что, трилобиты, динозавры и мамонты тоже здесь? – изумился Иванов.

– Конечно, а почему вы думаете, что человек – венец творения? Соображает он, возможно, и лучше, чем вышеупомянутый трилобит, но вреда от него природе, а особенно подлости в межвидовых отношениях неизмеримо больше. Более того, здесь у нас и неодушевлённые, так сказать, объекты располагаются. Вот, например, можете почитать манускрипты и рукописи, погибшие в пожарах. Или посмотреть на все марки автомобилей, которые когда-либо выпускались. Причём, хоть в конвейерном варианте сборки, хоть в ручном.

Иванов потрясённо молчал, пытаясь осознать новый концепт Вселенной, напоминавший ему более всего Аристотелевы «субстанции», как он запомнил это из курса философии. Кандидатскую написать он не собрался, а минимум по философии сдать успел, и после него образовался в голове писателя настоящий винегрет, а ещё впечатление, что маялись никому не нужной заумью люди не только в двадцать первом веке.

– А как со знаменитыми личностями?

– Ну, этой проблемы не существует. Все тут. Благо в нашем мире языкового барьера нет. Наш единый всеми понимаемый язык мешает, конечно, восприятию литературных достоинств произведений каждого отдельного автора на языке оригинала, но этими мелкими неудобствами приходится пренебречь.

– И Фёдор Достоевский?

– И Фёдор Достоевский.

– И Пушкин?

– Ну конечно же, и Пушкин.

– А чем же они у вас тут занимаются? Беседуют друг с другом?

– Уважаемый новоприбывший. Это австралопитеки могут рядом друг с другом находиться целую вечность, без вреда для их недоразвитых умственных процессов. Спать да есть. А люди, имеющие склонность к думанию и, особенно, к литературному труду, за пару сотен лет так друг другу надоедают, что всерьёз начинают искать, чем бы заняться.

– И чем же? Пишут?

– С этим сложно. Для вдохновения, как бы это помягче выразиться, нужно пополнение чувственного опыта, жизненные конфликты, кипение страстей… Так сказать, взлёты и падения духа. Любят ваши земные писатели, за исключением авторов дамских романов, конечно, чтобы всё было «между жизнью и смертью». А у нас с этим «между», сами понимаете… В общем, музы в нашем стерильном воздухе не летают.

Вот и находят себе необременительные занятия, каждый на свой вкус. Чужие писания читают и перечитывают, до чего при жизни руки не доходили. Ну и, конечно, те, которые после их перехода в лучший из миров были написаны. На музыкальных инструментах всех эпох и народов играть учатся – на двести-триста лет хватает. Им, истинным творцам, здесь непросто приходится – новая реальность не способствует интеллектуальному труду. Сытые все и бессмертные. Впрочем, вы не переживайте – вас лично эта проблема истинных творцов не коснётся.

– А можно с кем-нибудь из них лично познакомиться?

– Это уж, батенька, вы сами. Наши полномочия заканчиваются на обеспечении мероприятий по бесконечному жизнеобеспечению (простите за тавтологию) вверенной нам бесконечной территории. Впрочем, рекомендую начать с Пушкина. Он, видите ли, при жизни самый беспокойный был, да и тут его угомон не берёт. Вот придумал себе забаву. В 2024 году был его очередной юбилей. Ну, не то, чтобы настоящий. Не 100, не 250 и не 500 лет, а всего-то 225. Но там у вас на Земле, видимо, в этот год был дефицит настоящих юбилеев. Вот и наплодили столько пушкинских сувениров, что, если бы не наши безразмерные возможности хранения, ими бы просто всё было засыпано, буквально всё! Вот и взялся Александр Сергеевич каталоги мерча составлять. Немало развлекается, рассматривая свои изображения на значках и футболках, сумках-шоперах и магнитиках. Да ещё других писателей баламутит – на своеобразную дуэль вызывает – кого из них самым нелепым образом изобразили. Почти настоящая дуэль. Зачинщик, вызываемый да двое секундантов. Вот четыре бессмертные души и при деле. Год-другой не маются от тоски.

– А женщины? Пушкин очень женщинами интересовался.

– Ну, уважаемый, вы переходите грань. Наше существование бестелесное и почти бесконфликтное, извините, никому не до дам. Даже самим дамам. В одночасье перестают беспокоиться о морщинах и целлюлитах. Только похваляются друг перед другом, сколько раньше в месяц оставляли у косметологов да в спа-салонах.

Ну, собственно, заговорился я с вами. Будем считать, что первоначальный вводный инструктаж мы осилили. Распишитесь здесь в журнальчике. Вот вам карта-путеводитель – и вперёд.

Иванов вздохнул, огляделся и пошёл искать Пушкина. Кажется, как и на земле в своём времени, Пушкин и здесь оставался самым живым, а значит, самой-самой лучшей для него компанией.

Толпа родственников и коллег с облегчением покидала кладбище. Что печалиться? Хорошо пожил Иванов, да и помер легко. Нам бы так. Никому из них и в голову не приходило, что новая, настоящая и теперь уже не омрачённая простатитом и прогрессирующей близорукостью, вечным поиском модных тем и болезненными амбициями жизнь Иванова, в компании не только известных литераторов, но и вообще ВСЕХ когда-либо живших людей и животных, и ВСЕХ когда-либо существовавших на Земле вещей только сегодня началась по-настоящему.