Читать книгу Птица малая - - Страница 11

Май 2019 года

ТОЙ ВЕСНОЙ ПИСЬМЕННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ, поданное Джимми Куинном доктору Яногути, прошло по всем каналам ИКАН, было утверждено и одобрено. Наняли Софию Мендес, заключив договор с ее брокером, согласившимся на соревновательный характер предложения. Мендес самостоятельно сформулировала кристально четкие критерии удачи и неудачи. Переговоры затянулись на какое-то время, однако в итоге ИКАН принял ее условия. В случае успеха брокер должен был получить плату, в три раза превышающую обычную стоимость ее услуг, чего заведомо хватало для того, чтобы рассчитаться с долгом. В случае неудачи ИКАН мог принять программу с известными ограничениями, но не платить ничего. Брокер же получал право продлить ее контракт на время, в три раза большее, чем она потратит на работу с ИКАН. Джимми был в восторге.

София Мендес, в конце апреля сворачивавшая свой сингапурский проект и готовившаяся к работе на ИКАН, никакого восторга не испытывала. Она придерживалась холодной и нейтральной точки зрении, концентрируя внимание на том, что есть, а не на том, что может быть, она и выжила-то благодаря наследственности и опыту, научившим ее видеть реальность за пеленой эмоций. Этот дар верой и правдой век за веком служил ее семье.

До изгнания евреев из Испании в 1492 году старые Мендесы были банкирами, финансировавшими королей. После выдворения из Иберии их приютила Оттоманская империя, охотно принимавшая сефардов – торговцев и астрономов, врачей и поэтов, архивариусов, математиков, переводчиков и дипломатов, философов и банкиров, подобных Мендесам, которых Католические величества Фердинанд и Изабелла выставили из Испании. Сефарды скоро стали самым производительным и энергичным народом империи, верхи их общества служили сменявшим друг друга султанам, как предки их служили при испанском дворе. Культура, давшая миру Талмуд и великого врача и философа Маймонида[27], снова сделалась влиятельной и уважаемой.

Но времена меняются. Оттоманская империя превратилась в простую Турцию. В двадцатом столетии Мендесов представляли тихие и культурные люди, не хваставшие былой славой своего рода перед чужаками, однако не позволявшие своим детям забыть о ней. Они не тратили времени на плачи о прошлом; но делали все, что было возможно в тех обстоятельствах, в которых оказывались, и это возможное, как правило, оказывалось великолепным. В этом София была наследницей своих стариков. Деньги и влияние ушли из семьи, но гордость, светлая голова и ясный ум остались при них.

Когда обезумевший от Второй Курдской войны Стамбул начал разрушать сам себя, Софии Мендес было тринадцать. Ее мать, музыкантша, погибла перед самым днем рождения дочери: жизнь ее унес случайный минометный снаряд. Через несколько недель пропал без вести ее отец-экономист, должно быть, тоже погибший; отправившись на поиски еды, он так и не вернулся к руинам своего дома. На этом закончилось ее детство, с его книгами, музыкой, любовью и школой. Бежать из города, окруженного войсками ООН и оставленного на голодную смерть, было невозможно. Беспомощная девочка осталась одна в мире, занятом бессмысленным кровопролитием. Однако, согласно восьмивековой сефардской традиции, с возраста в двенадцать с половиной лет она считалась богерет эль решут нафша – взрослой женщиной, властной над собственной душой. Тора учила: выбирай жизнь. И потому, вместо того чтобы гордо умереть, София Мендес стала торговать тем, что имела, и потому выжила.

Клиентами ее в основном были подростки, обезумевшие от насилия, и мужчины, возможно, в прошлом являвшиеся добродетельными мужьями и отцами, но теперь сделавшиеся ополченцами, состоящими в сотне озлобленных друг на друга группировок, на которые разделилось некогда блестящее в своей космополитической сущности общество, прежде процветавшее в национальном разнообразии, подобно Сан-Франциско, Сараево, Бейруту. Она научилась сперва брать плату деньгами или продуктами и привыкла думать о чем-то другом, пока клиенты пользовались ее телом. Она узнала, что смертельный страх превращается в смертоносный гнев, что мужчины, только что страстно стонавшие на ней, охотно убьют ее уходя. Она научилась тому, чему учатся все во время войны. Она научилась выживать.

Француз выбрал ее из ряда девиц на углу, потому что даже после полутора лет, проведенных на панели, она оставалась прекрасной. Жан-Клода Жобера всегда привлекали контрасты, то есть в ее случае белая кожа, черные волосы, четко прорисованные брови, аристократическая осанка и грязная школьная форма – юность в сочетании с опытом. Деньги у него были, а в Стамбуле еще можно кое-что купить, если есть чем заплатить. Он переодел ее в пристойную одежду, привел в гостиницу, в которой из кранов шла вода, и она смогла искупаться, а потом покормил, и она постаралась есть без жадности. Она приняла все это и все, что последовало потом, без благодарности или стыда. Он отыскал ее еще раз, и после, за обедом, они обсудили войну, мир за окном и бизнес Жобера.

– Я зарабатываю на будущем, – сказал, он, откидываясь на спинку стула и укладывая живот на пояс. – Я представляю группу инвесторов, спонсирующих многообещающих молодых людей, находящихся в трудных обстоятельствах.

Состояние свое он составил в обеих Америках, где искал в трущобах и сиротских домах решительных и одаренных детей, чьи обессилевшие или умирающие родители не могли обеспечить своих отпрысков средой или образованием, соответствующим их потенциалу.

– Бразилия, конечно, стала первой страной, приватизировавшей сиротские дома, – сообщил он ей. Правительство, обремененное сотнями тысяч детей, брошенных родителями или осиротевших из-за ВИЧ, туберкулеза или холеры или просто беспризорных, наконец-то перестало даже изображать, что способно что-либо сделать для этих детей. Коллеги Жобера действовали другим способом.

– Это выгодно всем, – пояснил Жан-Клод Жобер. – Облегчается бремя налогоплательщиков, дети накормлены, воспитываются правильным образом, получают правильное образование, а инвесторы получают в свой черед долю будущих доходов детей.

Постепенно возник вторичный рынок, биржа, на которой можно было вложиться в восьмилетнего мальчишку с неординарными математическими способностями или обменять права на заработок студента-медика на права на одаренного биоинженера. Либералы пребывали в ужасе, но подобные Жоберу люди понимали, что практика наделяет детей денежной стоимостью и таким образом уменьшает вероятность их гибели в уличных столкновениях во время чисток трущоб.

– Однако, – сказал ей Жобер, – я считаю, что наиболее одаренные и вдохновенные люди впадают в депрессию, если связывать их пожизненными контрактами. Они выгорают, отказываются работать. Наверно, ты можешь понять, какая это потеря.

Жобер предложил ей более свободный контракт, сроком лет на двадцать, с учетом сумм, потраченных инвесторами на ее образование.

– Брокер, я например, найдет работу для подопечного таланта, который будет получать приличные средства на жизнь. По окончании контракта вы, мадемуазель, будете обладать деловой репутацией, опытом и контактами – твердым основанием, на котором можно будет строить дальнейшую жизнь.

Кроме того, он полагал, что Софии придется пройти обследование на предмет обнаружения болезней и физических дефектов, которые могут помешать дальнейшей работе.

– В случае обнаружениия чего-нибудь непристойного, – продолжил Жобер, – тебя вылечат, если возможно, естественно с твоего согласия, ma cherie. Стоимость медицинского обследования и лечения будет добавлена к установленному контрактом долгу.

София, со своей стороны, добавила примечание, согласно которому она имела право выкупить свои обязательства у Жобера, если сумеет заработать необходимую для этого сумму плюс четыре процента от нее на предполагаемую инфляцию, ежегодными выплатами в течение двадцати лет, на которые был рассчитан контракт.

Француз был в восторге:

– Мадемуазель, аплодирую вашим деловым способностям. Какое удовольствие работать с особой, обладающей столь же выдающейся красотой, как и деловой сметкой!

Примечание это наделяло ее мотивом зарабатывать как можно быстрее и больше к обоюдной их выгоде.

После этой встречи отношения их приобрели чисто дружеский характер. После рукопожатия, которым они скрепили сделку, он более не прикасался к ней: Жобер придерживался собственного этического кодекса.

Учителя и наставники считали ее самообучающейся машиной. Будучи полиглотом от рождения, она разговаривала на ладино[28], древнееврейском, литературном французском, коммерческом английском, a также на турецком – языке своих соседей и школьных знакомых.

По решению инвесторов она добавила к ним японский и польский языки, чтобы расширить область возможного применения ее усилий. Она обнаружила природную склонность к разработке искусственного интеллекта, каковую ее инвесторы всячески поощряли. Следуя великой сефардской традиции, написанные ею программы отличались строгой и логичной прозрачностью, переходы от одного предмета к другому оформлялись изящно и просто.

Коллеги поздравляли с удачей процветавшего на их фоне Жобера. Он сам ощущал, какую ценность спас, вовремя наткнувшись на Софию Мендес. Француз заметил самообладание и интеллект под коркой грязи и голода, и проявленная проницательность приносила ему хороший доход.

И теперь София Мендес трезвым, незамутненным оком видела, что пора заканчивать кабалу. В данный момент ей предстояло освоить профессию астронома и выполнить его работу быстрее, дешевле и более точно, чем мог бы сделать он сам. Она боролась с надеждой и страхом. Ибо они рождают слабость.

* * *

ДОКТОР ЯНОГУТИ познакомил ее с Джорджем Эдвардсом в первый же день появления ее на территории радиотелескопа.

– Мистер Эдвардс является самым компетентным нашим волонтером, – сказал Яногути, пока она обменивалась рукопожатием с худощавым и седоволосым мужчиной, способным оказаться ровесником ее отца, если бы тот не погиб. – Нас посещают и туристы, и группы ученых. Джордж проведет с вами стандартную экскурсию, однако не стесняйтесь задавать вопросы: он знает все! A когда закончите, можете сразу начать работу с Джимми Куинном.

Размеры тарелки радиотелескопа Аресибо – трехсотметровой в диаметре чаши, поставленной в природном углублении между гор, – удивили ее. Над чашей висела регулируемая антенна весом в несколько сотен тонн, державшие ее тросы уходили к опорным башням, поставленным на соседних холмах.

– Наш телескоп работает, как старомодная спутниковая телеантенна, – пояснил Джордж, подумав, не слишком ли она молода для того, чтобы помнить телевещание. Сказать было трудно; девушке с равным успехом могло оказаться и двадцать четыре, и тридцать четыре года. – Радиотелескоп фокусирует все приходящие волны и направляет их в центральную точку. Отражаясь от тарелки, сигналы поступают в систему усилителей и частотных преобразователей, подвешенных над чашей. – Он показывал ей все оборудование, пока они шли вдоль края. – Отсюда сигналы поступают в здание, где находится обрабатывающее сигнал оборудование.

Ветер мешал Джорджу говорить, и он кричал:

– Астрономы используют для этого весьма сложный спектрометр, анализирующий поляризацию, интенсивность и длину радиоволн. Джимми Куинн может изложить вам все подробности, но можно спросить и меня.

Прежде чем войти внутрь, Джордж повернулся к Софии:

– Вам уже случалось работать с чем-то подобным такой системе?

– Нет, – ответила она, поежившись и укорив себя, что не подумала о том, что наверху будет холодно. A заодно и ощутила легкий трепет перед началом проекта. Она всегда начинала с нуля, и всегда существовал шанс, что на сей-то раз она ничего не поймет, что эта задача окажется за пределами ее возможностей. Приосанившись, София сказала себе: «Я – Мендес, для меня нет ничего невозможного». И сказала вслух: – Справлюсь.

Джордж искоса посмотрел на нее, а потом протянул руку к двери в главное здание мимо Софии.

– Нисколько не сомневаюсь. И вот что, если у вас нет никаких планов на следующий уик-энд, почему бы не спуститься вниз, в Сан-Хуан, и отобедать с нами…

И они вошли внутрь.

* * *

ПОЗНАКОМИВШИСЬ с мистером Куинном, София Мендес отметила в уме, что день этот явно предназначен для того, чтобы изумлять ее масштабами. Она вполне привыкла к положению самой маленькой женщины почти в любой компании, однако ей не приходилось еще стоять рядом со столь высоким человеком, как Джимми Куинн. Чтобы подать ему руку, ей пришлось привстать на цыпочки, и на какой-то миг ей показалось, что ей снова десять лет и она здоровается с кем-то из друзей отца.

Она последовала за ним на его рабочее место. Проходя по коридорам мимо рабочих кабинок, сооруженных из старомодных подвижных панелей, Куинн то и дело подныривал под притолоки и какие-то трубы. По пути он показал ей, где находится кофейная машина и туалет, явно не замечая, что она не способна видеть сквозь перегородки, поднимавшиеся выше ее роста, но ему не достававшие и до груди. Оказавшись в его кабинке, София заметила, что средний ящик его стола отсутствует, так как, наверное, Джимми упирался в него коленями во время работы.

Джимми, со своей стороны, уже успел наполовину влюбиться в Софию Мендес еще до того, как они сели работать. Во-первых, такой красавицы, как она, он еще не видел за всю свою жизнь. A кроме того, она произвела на него впечатление уже тем, что никак не прокомментировала его рост. И если бы она еще продержалась хотя бы одну минуту, не вспомнив какую-нибудь глупость из области баскетбола, или не произнесла стандартный вопрос из серии «ну как там у вас наверху?», он готов был поклясться, что женится на ней. Однако, прежде чем Джимми успел сделать предложение, София открыла свой блокнот и попросила его изложить содержание будущей работы.

Эмилио уже предупредил его о том, что эта женщина не склонна к пустым разговорам, так что Джимми начал объяснять ей процесс сбора данных на примере яркого небесного участка, обозначаемого как 12–75.

– В центре этого участка располагается некая стабильная конфигурация, из которой в противоположных направлениях исходят две мощные струи под прямым углом к его плоскости, которые выбрасывают материю со скоростью в половину скорости света.

Рассказ он подкреплял рисунками на открытом экране, так чтобы она могла делать заметки, пока он говорит.

– Работающая в оптическом диапазоне астроном Элизабет Кингери считает, что обнаружила новый способ определить, не находятся ли там две галактики, обращающиеся вокруг расположенных в их центрах черных дыр и, ясное дело, вокруг друг друга. И она хочет сопоставить данные с квазарами, которые считаются сдвоенными галактиками подобно 12–75. Понятно?

Оторвавшись от своих заметок, Мендес пронзила его холодным взглядом. Действительно, очень умна, как и предупреждал его Эмилио. Ее нельзя недооценивать. Джимми вежливо кашлянул.

– Итак, идея заключается в том, чтобы создать синхронную карту региона в оптическом и радиодиапазонах. Проводящий такую работу астроном назначает обсерваториям по меньшей мере два или три пригодных для наблюдений момента времени. Нам приходится учитывать положение небесной сферы и погоду на Земле.

– Почему вы не используете орбитальные обсерватории?

– У Лиз не хватает для этого финансирования и влияния. Однако многое можно сделать и с данными, полученными на Земле. Значит, так. В любом случае мы договариваемся об общей схеме исследования, а потом остается надеяться на то, что не пойдет дождь или не случится чего-то такого, что может помешать наблюдениям. Иногда, если существует узкое окно, мы пренебрегаем им и производим наблюдение даже в плохих условиях. Вам рассказать об этом подробнее?

– Потом. Пока ограничимся общим обзором.

– Конечно. Итак, раз мы решили идти дальше, первым делом я должен проверить уровень шума. – София посмотрела на него. – Это значит, что я должен убедиться в том, что сигнал, исходящий от интересующего нас региона, обладает достаточной силой для того, чтобы его можно было выделить из общего фона. Все электрическое оборудование генерирует электрические шумы – электроны бомбардируют металлические конструкции самих приборов. Мы охлаждаем приемники жидким гелием, чтобы они остыли по-настоящему, так как холод замедляет движение электронов и это уменьшает… – Снова холодный взгляд. – Хорошо. Вам это известно. Если сигнал действительно очень слабый, мы начинаем осматриваться и отключаем компьютеры, которые не используются в эксперименте, свет, кондиционеры… все что угодно. Затем я выбираю калибровочный сигнал – известный источник радиоизлучения – и использую его для настройки системы.

– Как вы выбираете калибровочный сигнал? Вкратце, пожалуйста.

– Существует огромный каталог таких источников, и мы выбираем из их числа какой-нибудь расположенный рядом с изучаемым объектом. Обычно я проверяю сигнал с помощью виртуального осциллографа. Нам заранее известно, как должен выглядеть сигнал от калибровочного источника.

– А если сигнал отличается от ожидаемого?

Все по делу, как и говорил Эмилио. Что ж, ей придется проглотить…

– Мистер Куинн, так что произойдет, если сигнал будет отличаться от ожидаемого? – указывая шариковой ручкой, повторила она, хмуря темные брови.

– А тут уже начинается искусство. Любая из этих тарелок сделана вручную. У каждой свой норов – проблемы с проводами, с заземлением. На них влияют погода, время суток, шумы окружающей среды, то есть приходится хорошо знать свойства используемого тобой оборудования. A потом, после того как устранены все возможные источники ошибки, звать на помощь интуицию, чтобы понять, что еще может вызывать искажение сигналов. Однажды, – произнес он, опять заводясь, – мы решили, что получаем сигнал от внеземной цивилизации. Он приходил в течение нескольких месяцев, однако от других обсерваторий подтверждения не было. Оказалось, что этот сигнал давала система зажигания дряхлого школьного автобуса, и мы слушали его всякий раз, когда он привозил сюда детей из школы.

И снова Взгляд. На сей раз с заглавной буквы.

– Вот что, – сказал он самым серьезным тоном, – в данный момент я не трачу попусту ваше время на забавные истории. Вы должны знать подобные вещи, иначе ваша программа обнаружит разумную жизнь на Марсе. A ведь всем известно, что там живут одни австралийцы, правда?

София против воли улыбнулась.

– Ага, – проявил проницательность Джимми. – Вижу, вы работали с австралийцами.

Какое-то мгновение она пыталась сохранить серьезность, но все-таки рассмеялась.

– Пиво не может быть настолько теплым, чтобы его нельзя было выпить, – проговорила она с отменным австралийским акцентом.

Рассмеялся и Джимми, однако он разумным образом не стал развивать тему.

* * *

– И КАК ИДУТ ваши дела? – поинтересовался Джордж Эдвардс примерно через месяц после того, как она приступила к работе. Они часто встречались за ленчем, и София копила вопросы для того, чтобы задать, когда он появлялся у чаши радиотелескопа.

– Неспешно. Мистер Куинн очень квалифицированный консультант, – проговорила София, посмотрев на Джорджа поверх толстостенной кофейной чашки, которую держала обеими руками, – однако легко отвлекается.

– На вас, – предположил Джордж, которому было интересно увидеть ее реакцию, тем более что он знал, что Джимми самым жалким образом увлечен этой женщиной, заинтересованной лишь в том, чтобы безжалостно, клетка за клеткой препарировать его мозг. София, не думая краснеть, кивнула. Итак, никакого сочувствия, отметил Джордж. Не из романтичных натур, можно не сомневаться.

– А это усложняет работу. С враждебностью справиться проще, – проговорила она, глянув на столик, за которым сидела Пегги Сун. Джордж скривился: Пегги умела достать кого угодно. – Но, с другой стороны, увлеченность предпочтительнее снисхождения. Мне приятно, что вы относитесь ко мне как к профессионалу, мистер Эдвардс. И нравится работать без чьего-то покровительства. И без болтовни.

– Надеюсь, что вы не воспримете мое предложение как стремление заболтать вас, – сухо промолвил Джордж, – однако приглашение на обед остается в силе. Что скажете?

Поразмыслив, она уже решила принять его приглашение, если он его повторит.

Окружающие часто относились враждебно к ее деятельности, а как следствие и к ней самой; а уж к кому-то домой ее не приглашали с самого детства.

– Буду рада побывать у вас дома, мистер Эдвардс.

– Хорошо. Энн хочет познакомиться с вами. В воскресенье днем? Около двух?

– Отлично. Благодарю вас. У меня есть еще несколько вопросов по поводу влияния погоды на радиоприем, если вы не против, – проговорила она, отставляя в сторону тарелку и доставая блокнот. И они приступили к делу.

* * *

В ВОСКРЕСЕНЬЕ София заранее отправилась в Сан-Хуан, с запасом времени на неизбежные пробки. Припарковалась она не без труда, а цветочный киоск отыскала мгновенно и купила там букет для доктора Эдвардс. В Пуэрто-Рико на деле ей нравилось, и она с удовольствием отмечала сходство между испанским языком и ладино. Существовала разница в произношении, различался словарь, однако основные слова и грамматика часто совпадали. Она спросила у продавца цветов, как пройти к дому Эдвардсов, и поднялась по ступеням, служившим здесь улицей, к желтовато-розовому дому, адрес которого ей указали. Двери на железный балкон, выходящий на улицу, были открыты, как и окна, так что она ясно услышала женский голос:

– Джордж? А ты починил тот насос в клинике?

– Нет, совсем забыл о нем. – Она узнала голос мистера Эдвардса. – Черт. Надо взяться. Он у меня в списке.

Прозвучал переливчатый смех:

– Как и мир во всем мире. Насос будет нужен мне завтра.

София постучала. Дверь открыла Энн Эдвардс, седые волосы которой были забраны на затылке в неаккуратный пучок.

– О нет! – воскликнула она. – Не только умница, но еще и красавица. Надеюсь, что в порядке компенсации у вас жуткий характер, моя дорогая. Иначе я потеряю веру в божественную справедливость.

София не знала, что на это сказать, однако из кухни донесся голос Джорджа Эдвардса:

– София, не верьте ей. Веру в справедливого Бога она потеряла в прошлом году, когда Кливленд продул «Мировую серию»[29]. И молится она только на девятом иннинге.

– И в ночь перед президентскими выборами, если на то пошло. Бог – республиканец и родом из Техаса, – заявила Энн, провожая Софию в гостиную.

– Заходите в кухню и составьте нам компанию. Обед практически готов. Цветы очаровательны, моя дорогая, и вы тоже.

Они прошли гостиную, являвшую приятное для глаз, хоть и хаотичное, смешение книг, акварелей и гравюр с разношерстной, но тем не менее уютной мебелью и вполне качественным турецким ковром. Заметив внимательный взгляд Софии, Энн удрученно всплеснула руками.

– Мы живем здесь всего только год. Я все думаю, что в этой комнате надо навести порядок, однако всякий раз не нахожу времени. Ну, разве что когда-нибудь…

– А мне нравится так как есть, – искренне произнесла София. – В этой комнате легко просто уснуть на софе.

– Вы действительно великолепны! – восторженным тоном воскликнула Энн. Эмилио часто дремал здесь. – Вы правы, много приятнее воспринимать эту комнату как место для отдыха, чем как обыкновенный хаос!

Они присоединились к Джорджу в кухне. Он усадил Софию на так называемый в этой семье Табурет Кибитцера[30], вмешивающегося в любую игру и дающего непрошеные советы, и подал ей бокал вина, которое она попивала, пока Джордж заканчивал нарезать овощи для салата, а Энн вернулась к своему занятию, связанному с мукой.

– Всякие нарезки – дело Джорджа, – объяснила Энн. – Я не могу позволить себе ни одного пореза. Слишком большой риск заработать какую-нибудь инфекцию. Находясь в кабинете первой помощи или в клинике, я одеваюсь как астронавт, однако лучше не делать руками ничего опасного. Это печенье, случайно, не кажется вам знакомым?

– Отчего же… Моя мама пекла такое, – произнесла София, несколько удивленная воспоминанием о печенье, покрытом меренгами.

– Значит, угадала, – пробормотала Энн. Меню было для нее легким, и Энн получила удовольствие, составляя его. Сефардская кухня по природе своей являлась разновидностью средиземноморской – легкой и сложной, подчеркивающей овощи и специи.

Она отыскала рецепт pandericas, «хлеба богатой дамы», который сефарды выставляли на стол на Рош Хашана[31] и по случаю других праздников. Мороженое с кусочками персика и взбитыми сливками и печенье пошли на десерт.

– Скажите мне, если рецепт вам понравится, я нашла его в книге.

* * *

ОТОБЕДАВ и взяв с собой кофе по-турецки, они перешли в гостиную, и разговор обратился к музыке. Заметив, что София посматривает на стоящее у стены старое пианино, Джордж проговорил:

– Мы не часто пользуемся этим инструментом. Его оставил здесь предыдущий жилец. Мы хотели отдать его кому-нибудь, однако вдруг оказалось, что Джимми Куинн умеет играть, и на той неделе мы настроили пианино.

– А вы, София, умеете играть? – спросила Энн. Простой вопрос неожиданно заставил девушку задуматься.

– Моя мама преподавала музыку, так что в детстве она учила играть и меня, – наконец произнесла София. – Даже не помню, когда я в последний раз садилась за пианино.

Тем не менее она помнила. И время дня, и косые солнечные лучи, проникающие сквозь окно музыкальной комнаты, и мать, кивавшую, объяснявшую и присаживавшуюся за инструмент, чтобы показать, как надо играть фразу; кошку, вспрыгнувшую на клавиатуру затем лишь, чтобы ее бесцеремонно ссадили на ковер, перестрелки и грохот минометного снаряда, разорвавшегося неподалеку. Она могла бы вспомнить все, если бы только позволила себе.

– А если попробовать, – предложил Джордж.

– Всякий человек, умеющий создавать музыку своими руками, для меня недостижимый авторитет. Сама я умею только включать и выключать радиоприемник. Садитесь же, София, – попросила Энн, радуясь тому, что какое-то действие может заменить неловкий разговор. София оказалась благодарным, но тихим гостем, и обед прошел в более спокойном ключе, чем привычный Энн и удовлетворяющий ее. – И как настройщик сделал свое дело – вполне благопристойно или же в духе всепобеждающей пуэрториканской коррупции?

– Нет, я действительно ничего не помню, – попросила пощады София.

Возражения ее были отвергнуты решительно, но любезно, и хотя она была несколько недовольна этим, стали вспоминаться какие-то музыкальные отрывки. На несколько минут она забылась, привыкая к инструменту, но только на несколько минут. Поднявшись, она была уже готова откланяться, но Джордж напомнил ей о мороженом, и она решила еще немного задержаться.

Пока они ели десерт, Энн пригласила ее приходить в любое время и пользоваться пианино, но, зная настроение Софии, добавила:

– Однако должна предупредить вас. Джимми Куинн нередко заходит к нам пообедать, так что в итоге вы можете рано или поздно столкнуться с ним. – A потом непринужденно, как будто она и не намеревалась сказать это с самого начала знакомства, произнесла: – Кстати говоря, у нас бывает еще один общий знакомый. Эмилио Сандос, помните такого?

– Лингвиста? Конечно.

– Вы имели полное право сказать: тесен мир! На самом деле мы находимся здесь из-за него, – сказал Джордж, вкратце набросав историю их появления в Пуэрто-Рико.

– Так, значит, вы тоже миссионеры, – проговорила София, пытаясь не выдать голосом овладевший ею ужас.

– Нет, нет, упаси боже! Мы всего лишь полные сочувствия к ближним и дальним, до боли в заду добродетельные либеральные благотворители, – пояснила Энн. – Я родилась в католической семье, но давным-давно отошла от церкви.

– Энн еще может изобразить католичку после пары кружек пива, но я сам абсолютный атеист. Однако, – признал Джордж, – иезуиты делают много добра…

Они поговорили какое-то время о клинике и Иезуитском центре. Однако потом разговор как-то сам собой перешел на радиотелескоп и работу Софии, и Энн самым нехарактерным для себя образом примолкла, пока Джордж объяснял технические тонкости молодой женщине, проявлявшей молниеносную быстроту мышления во время работы, интересным образом контрастировавшую с милой неловкостью в обычном общении.

Да, думала Энн, наблюдая за ней, теперь я вижу ее притягательную силу.

* * *

ПОЗЖЕ, УЖЕ В ПОСТЕЛИ, Энн устроилась под боком несколько запыхавшегося Джорджа. Черт, подумал он, надо снова начинать бегать.

– «O, сладкая тайна бытия, наконец я нашла тебя»[32], – пропела Энн.

Джордж рассмеялся.

– Очаровательная девочка, – отметила Энн, мысли которой вдруг переключились на Софию, с точки зрения Энн принадлежавшую к числу тех немногих женщин, которых можно назвать роскошными… крошечная и совершенная. Но такая замкнутая. Такая настороженная. Она ожидала найти больше тепла в девушке, очаровавшей Эмилио и Джимми. И, кажется, и Джорджа, насколько она может судить, а она разбиралась в таких делах.

– Теперь понятно, каким образом она сумела произвести такое впечатление на Эмилио. И на Джимми тоже, – добавила она напоследок.

– Гм-м-м, – пробормотал, уже засыпая, Джордж.

– Если бы я захотела, то вполне могла бы стать еврейской мамеле. Иисуса на самом деле подвело то, что он не сумел найти для себя хорошей еврейской девочки, – рассудила Энн, – и создать с ней семью. Но это же чистое богохульство, правда?

Приподнявшись на локте, Джордж посмотрел на нее:

– Держись подальше от этой темы, Энн.

– Ладно, ладно тебе. Я пошутила. Давай спать.

Однако оба заснули не сразу, размышляя о своем в темноте.