Читать книгу Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 4 - - Страница 6

Простуда и смерть четырнадцатилетнего императора в тот самый день, когда назначена была его свадьба с княгиней Долгорукой, стало не только достойным возмездием для обезумевших от фавора Долгоруких, но и громовым ударом, глубоко потрясшим разные слои русского общества, для которых были не безразличны перевороты на троне. Событие произвело тем более сильное замешательство и волнение, что к нему никто не был подготовлен: ведь таким далеким казался жизненный путь молодого императора, что и в голову никому не приходило думать о преемнике. Замешательство усиливалось от того, что закон Петра I спутал все династические понятия и отношения, и со смертью Петра II прекращалась мужская линия Романовых на русском престоле. Завещания император не оставил, а в силу сфабрикованного Долгорукими завещания, в сторону Екатерины, откровенно не верили и сами Долгорукие172.

В этих непростых условиях логично было бы вернуться к завещанию предыдущего правления, т.е. к Екатерине I, которая незадолго до смерти подписала «тестамент» – завещание, определявшее последовательность наследования престола: ближайшим наследником в нем определялся сын царевича Алексея – Пётр II, за ним должны были следовать дочери Петра – Анна и ее наследники, Елизавета и ее наследники. Однако, несмотря на это, события избрания правителя пошли в совершенно другом русле: Екатерину и ее детей объявили вне закона, и остановились на выгодный для момента старшей линии династии – что в целом тоже являлось своей логичностью определенной точки зрения.

При всеобщем замешательстве за дело избрания нового императора взялся Верховный Тайный совет, как организация более значимая среди остальных, формально опекавшая и фактически управлявшая Россией при юном императоре; но избирательных и учредительных прав Совету никто не давал. Совет и сам, очевидно, это понимал, когда самовольно увеличил свой состав двумя влиятельными фигурами, фельдмаршалами кн. М. М. Голицыным и кн. В. В. Долгоруковым (поскольку они были бывшими подполковниками обоих гвардейских полков), и впоследствии искал санкции своему решению в «согласии собравшихся членов». В Москве в то время находились все выдающиеся в чиновном титулованном и служилом мире, приехавших со всех концов России на предполагаемую свадьбу императора, теперь в вопросе избрания нового монарха, вместе с московскими обывателями, оказались случайными выразителями мнения своей земли.

О ночном заседании Верховного Тайного совета, о подготовленности его членов и о тех кандидатурах на престол, которые всплыли, т.с. на скорую руку, рассказывает кн. П. В. Долгоруков на основании письменных фамильных преданий: Пока Остерман хлопотал с приготовлением тела своего царственного воспитанника, члены Верховного Тайного совета удалились во внутренние покои на предварительное совещание о преемнике. «Пошли просить и Остермана, но тот пришел только на минуту и со своей обычной тонкостью заявил, что он, как иностранец, не считает себя в праве принимать участие в совещании, в котором будут располагать короною Российской империи, прибавив, что подчинится мнению большинства. Сказав это, он опять ушел к телу императора. / Верховники разместились вокруг большого стола под председательством старого канцлера Головнина, кашлявшего, дрожавшего и боявшегося остановиться на каком бы то ни было решении. Правитель дел Верховного совета, Степанов, готовился писать протокол… / Заседание вел Дмитрий Михайлович Голицын. Смысл его речи был следующий: несколько часов перед тем угасла мужская линия императорской династии; законных наследников у императора Петра I больше нет; считаться с его незаконными детьми нечего; завещание Екатерины недействительно; Екатерина сама, как женщина низкаго происхождения (выражения его были крайне резки), не имела права занимать престол и тем менее располагать Российской короной. Завещание покойного императора [в пользу нареченной невесты], только что предъявленное, фальшиво. / Здесь Василий Лукич [Долгоруков] хотел его перебить, но фельдмаршал Долгоруков остановил его, заявив, что завещание это, действительно, фальшиво, что всего правильнее было бы возвести на престол царицу Евдокию [Лопухину] (фельдмаршал слыл личным другом царицы и был предан ей всецело). / Голицын продолжал. Довод в пользу Евдокии он отклонил, заявив, что, отдавая должное достоинствам царицы, не может не признать, что она только вдова государя, тогда как есть три дочери царя Ивана, за коими все законные права. Выбор Екатерины Ивановны затруднителен: за ней он признавал все достоинства, но супруга ея, герцога Мекленбургскаго, считал злым и опасным глупцом. Кандидатура герцогини Анны Ивановны, по его мнению, была наиболее желательна. / Кн. Василий Лукич поспешил согласиться. Он был одно время резидентом в Митаве, был в течение нескольких недель очень близок с герцогиней и надеялся, возобновив дружбу, подчинить ее своему влиянию. / Совет согласился на избрание Анны Ивановны. Тогда Голицын заявил, что на ком бы выбор не остановился, „надо бы себе полегчить – чтобы воли себе прибавить“. Осторожный Василий Лукич усомнился: „Хоть и зачнем это, но не удержим“. – „Неправда, удержим!“ воскликнул Голицын. Постановлено было избрать герцогиню курляндскую, ограничив ее власть»173.

В 9 часов утра все высшее руководство собралось в Лефортовом дворце, где Д. М. Голицын произнес красноречивую речь и стал настаивать на составлении «пунктов», которые были написаны под диктовку Д. М. Голицына и вошедшего в его мысли В. Л. Долгорукого. Смысл этих «пунктов» состоял в обещании Анны не вступать в брак и не назначать себе наследника, а также в содержании Верховного Тайного совета в восьми персонах и без его согласия: «1) Ни с кем войны не вчинять; 2) Миру не заключать; 3) Верных нашим поданных никакими новыми податями не отягощать; 4) В знатные чины… выше полковничья ранга, не жаловать, ниже к знатным дела никого не определять. Гвардии и прочим полкам быть под ведением верховного тайного совета; 5) У шляхетства живота и имения без суда не отнимать; 6) Вотчины и деревни не жаловать; 7) В придворные чины… без совету верховнаго тайнаго совета не производить; 8) Государственные доходы в расход не употреблять… А буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны»174.

Сказанное выше вполне рисует роль Д. М. Голицына на заседании Верховного Тайного совета в ночь с 18 на 19 января 1730 г. В то время, когда одни «дрожали» от страха пред определенными решениями, другие неуверенно предлагали свои кандидатуры, третьи сомневались в своих способностях довести дело до конца, четвертые вовсе уклонились от опасной чести вершить судьбы русской короны, и, во всяком случае, вначале все «брели врозь», один только голос зазвучал уверенно и убежденно, отбрасывая с дерзкой смелостью одни кандидатуры за другой и быстро объединяя мнения на своем предложении с такой неотразимой силой, что на предложение Голицына все единогласно воскликнули: «Так, так, нечего больше рассуждать, мы выбираем Анну!»175 Не без продуманной связи этой кандидатуры, неожиданной для всех, стояло и второе предложение Голицына об ограничении самодержицы в пользу «верховников»: чтобы в два заседания в течение одной ночи объединить собрание с разными фамильными притязаниями на одном решении, для этого нужно было явиться на собрание с вполне разработанным планом действий, с продуманными речами и с всесторонне взвешенными интересами и переживаниями своих товарищей. Какие нервирующие перспективы пережил хотя бы один Василий Лукич во время речи Голицына – от роли временщика у трона племянницы до положения подделывателя завещания, а отсюда к перспективе фаворита при когда-то благосклонной кандидатки и до влиятельного положения в олигархическом учреждении, Верховном Тайном совете, где половина членов будет одной его фамилии! Или эта резкая реплика по адресу «незаконных детей Петра I», вызванная напоминанием архиереем Феофана о завещании Екатерины I в пользу малолетнего герцога Голштинского и его тетки великой княгини Елизаветы Петровны – разве не рисует образ Голицына, идущим напролом с сознанием правоты своего дела, неуверенности окружающих и продуманности «конъюнктур» этого для всех неожиданного выступления?

Князь Д. М. Голицын был строгим сторонником «законной семьи» Петра Великого, он стал открыто во главе немногих против Екатерины I при ее воцарении, вызвал панику в рядах господствующей партии в царствование Екатерины и достиг одной только своей угрожающей, но не проявленной открыто оппозицией создания Верховного Тайного совета. Одинокие представитель своей партии в Совете, он перетянул временщика на свою сторону и достиг торжества законного наследника Петра I; но и тут успехами его воспользовались другие выскочки, способные идти на все, лишь бы добиться фавора, а через него – власти.

Уязвленный в своих вельможных чувствах, поруганный еще при Петре I и игнорируемый в два следующих царствования, кн. Д. М. Голицын задумывался, несомненно, не один раз над порядками своей родины и не один раз сравнивал их с порядками других стран, более цивилизованных, т.е. правильных, во всех отношениях, где вельможность играет роль не столь унизительную как в России, и по праву рождения, как и по дарованьям вершить дела государственные, не допуская верховную власть злоупотреблять ее болезнями и слабостями – фавором и произволом. Эти мысли рождались в голове Д. М. Голицына, когда он в роли президента камер-коллегии приспосабливал «по своему соображению» пункты шведского регламента областного и центрального управления, если они были «несходны с ситуацией сего государства». Недаром он приказал перевести для личного употребления со шведского языка все материалы по государственному праву Швеции, которые удалось достать, по поручению Петра Великого, гамбуржцу Фику. Не один раз этот республиканец на службе у самого неограниченного монарха, каким был Пётр Великий, являлся в дом своего непосредственного начальника Д. М. Голицына, чтобы за трубкой табака, попросту, без чинов, побеседовать с ним, столпом старобоярской партии, «о старой и новой истории, также о различиях между религиями». Не только практика государственного устройства Запада, но и ее теория политической мысли занимали ум «не обретавшагося в авантаже» при Петре вельможи. В его архангельской библиотеке находилось 334 книги только «на российском языке – исторических, гражданских и прочих светских рукописных», которые вошли в реестр при конфискации имущества Д. М. Голицына; но кроме того, при описи его имущества было «отобрано книг голландского, испанского, английского и шведского языков, из которых имеющиеся при разборе книг переводчики объявили, что они показанных языков не знают»176; небезынтересно отметить, что на «высший суд», сооруженный над Д. М. Голицыным было доставлено только одних сочинений Макиавелли – 16 книг, Баккалили – 4, а также сочинения Томазия, Гроция и Локка. Это лучше всего объясняет как подготовленность, так и находчивость Д. М. Голицына в то время, когда смерть Петра II всех его товарищей выбила из колеи, как и то, почему продиктованные им «кондиции» ограничения Анны Ивановны являются простым сколком со шведских государственных актов 1720 года в той их части, где они воспроизводят долю конституционного участия шведского государственного совета в верховной власти. Швеция, при посредстве Фика, дала не только абсолютному Петру I образцы центрального и областного управления, но и его подданным, при содействии того же Фика, показала способ ограничения оставленной Петром власти для своих не совсем счастливых преемников.

Но если сказанное объясняет блестящий успех выступления Голицына в Верховном Тайном совете и в приемной Курляндской герцогини, то для выяснения конечной неудачи этого выступления следует обратиться к иным сферам русской жизни. В Митаву к Анне Ивановне с «кондициями» был направлен Василий Лукич Долгоруков как личность, являвшаяся на тот момент центром Верховного Тайного совета, к кондициям было добавлено ложное письмо, что все это одобрено Сенатом, Синодом и генералитетом, чего на самом деле не было, и потому на опережение Долгорукова в Митаву и Ягужинским, и Прокоповичем, и Остерманом с предупреждением были отправлены свои посланцы; зная, что на данный момент сила за Верховным Тайным советом 28 января Анна подписала «кондиции».

Если решение Верховного Тайного совета избрать императрицей Анну Ивановну встретила почти единодушное одобрение – Анна уже 15 лет жила в Курляндии и не имела в России фаворитов и партии, тем и устраивала всех, она казалась вельможам послушной и управляемой, не склонной к деспотизму, – то ограничительные «затейки» и «обманное ловительство» «верховников», как стали называть современники «кондиции», вызвали если не всеобщий протест, то испепеляющую критику, исходящих из разных партийных соображений. Здесь сразу наметилась партия неограниченного самодержавия, враждебная по принципу «затейкам» «верховников». Ее лозунгом было: «Старое и от прародителей возпринятое государства правило, удержать непременно»177. Под этим знаменем объединились довольно пестрые элементы. В их числе стали родственники и фамильные доброжелатели Анны Ивановны, рассчитывающие при ее самодержавном управлении выдвинуться в качестве родственников и ближайших доверенных лиц, таковы: Салтыковы, Ромодановские, родственники Анны по женской линии, и их приятели Трубецкие, Головнины и пр. «Хмурились иностранцы и немцы» русской службы при вести о «затейке». Это была партия, которая ничего доброго не ожидала для себя от ограничения самодержавия учреждением, в состав которого входило 6 лиц, принадлежавших к двум вельможным фамилиям, известным своею оппозицией к «немецкому» направлению предшествующих царствований. Для них было важным симптомом, что в число «верховников» попало только два «птенца Петра»: Остерман и Головнин, и господствующая при Петре и Екатерине I, партия становилась в еще более ограничительное положение, чем партия старины при Екатерине I.

К лицам, которые не ожидали для себя от «затейки» «верховников» ничего доброго в будущем, прибавилась влиятельная группа, которая так или иначе уже потерпела притеснение от «верховников» или не получила ожидаемого. К числу таких относится третий фельдмаршал кн. И. Ю. Трубецкой и бывший обер-прокурор петровского Сената.

Ягужинские, которые очень рассчитывали попасть в Верховный совет, и до этого сочувствовали «прибавке воли» боярству, но когда очутились за бортом командующего учреждения, то всеми силами возненавидели «верховников» и их «затейку». В числе недовольных по фамильным счетам были Антиох Кантемир и гр. Матвеев. Первый из ненависти к Голицыным, лишившим его наследства, второй – оскорбленный временщиками Долгорукими.

Синодальное духовенство во главе с Феофаном Прокоповичем также враждебно относилось к «кондициям». С торжеством Голицыных и Долгоруких синодальному строю грозила опасность: стоит вспомнить о проекте Долгоруких восстановить патриаршество; кроме этого, партия старины не могла забыть участия Ф. Прокоповича в отстранении семьи Алексея от престола, заодно трактовала его как еретика и лютера, продавшего церковь; кн. Д. М. Голицын не скрывал своего презрения к духовенству за его радение Екатерине I и дочерям Петра Великого: с осуществлением «кондиций» в церковной сфере наблюдался бы еще больший застой, приспешничество и проявление пороков.

В отличие от других партий, в руках синодального духовенства были сильные средства противодействия провалить «обманное ловительство». Феофан служил молебен и как бы по традиционное форме всенародно молился за «самодержицу» Анну; поднимает целую бурю из-за перемены формы присяги, готовый с амвона отказаться приводить народ к присяге по нововымышленной «верховниками» небывалой формуле; в преподнесенной Анне речи, которую произнести ему не позволили «верховники», Прокопович умиляется милостью Божией, награждающей императрицу за перенесенные ею «страх, тесноту и неслыханное гонение от неблагодарных рабов и весьма безбожных злодеев»178. Строгий контроль, которым «верховники» стремились изолировать Анну от приверженцев ее самодержавия, духовенство использовало как агитационное средство против «затей» «верховников»: «Смотрите, – говорили они, – она никуда не показывается, народ не видит ея, не встречает радостными криками: князь Василий Лукич стережет ее, как дракон; неизвестно, жива ли она, и если жива, то насилу дышит… Сим и сим подобныя, когда везде говорено, – рассказывает Феофан о своей агитации, – другой компании (противной „верховникам“) ревность жесточае воспламенялась; видать было на многих, что нечто весьма страшное умышляют»179. Феофан ухитрялся провести самого «дракона», когда передавали Анне записки от ее приверженцев, в преподнесенных ей часах.

Но главную силу этой «другой компании» составляло враждебное «верховникам» настроение части гвардии, привыкшее видеть себя лицом самодержавия. Заслуг абсолютного монарха России Петра I в деле преобразования страны никто не отменял. Теперь же самые недалекие из армии видели, как использовали выступление гвардии в свою пользу честолюбивцы, бывшие при Петре Великом «не в авантаже», а теперь беззаконно и нагло третирующие полки и их офицеров.

Свежо еще было у всех на памяти как, например, в день обручения Петра II с княжною Долгорукой фаворит Иван Долгорукий дал приказ подполковнику Г. Юсупову ввести целый батальон Преображенского полка в Лефортовский дворец для предотвращения ожидаемых протестов, и Юсупов, позволявший себя унижать и отзывавшийся на грубый окрик Алексея Долгорукова – «Эй ты, татарин!»180 – поторопился исполнить незаконное требование фаворита без разрешения фельдмаршала, старшего подполковника полка.

Н. Б. Долгорукова вспоминает, как в день встречи Анны часть гвардейцев кричала ей вслед, узнавши в ней родственницу фаворита Ивана Долгорукова: «Прошло ваше время, теперь не старая пора!»181

Если верить Лефорту, гвардия явно выразилась против «затейки». Когда фельдмаршал В. В. Долгоруков предложил Преображенскому полку присягнуть государыне и Верховному Тайному совету, то он получил отказ: являясь правой рукой монарха, гвардия, помимо различных обид стояла на стороне ситуации, сложившейся в России, передовой централизованной власти.

Общие возражения военщины ясно сформулировал в своем письме казанский губернатор Волынский: «Боже сохрани, чтоб не сделалось, вместо одного самодержавнаго государя, десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадаем и принуждены будем горше прежняго идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще сыскать будет трудно… один будет миловать, а другие, на того яряся, вредить и грубить станут…»182 Олигархия вредна и для военного успеха: «Не допусти Боже, если [при „верховниках“] война на нас будет»: где потребуется быстрое принятие одного решения, там будут руководить многие: в распоряжениях «голосов сообразить никак невозможно будет, и что надобно сделать и расположить в неделю, – того в полгода или в год не сделают»183.

К тому же, при правлении знати, шляхетству грозят повышенные налоги и поборы: «что положено будет [подати или рекрут], то будет на главных всегда в доимках [недоимках], и мы, средние, одни будем оставаться в платежах и во всех тягостях»184. Опасения эти разделялись более или менее всем шляхетством, и, следовательно, служилым цветом – его гвардией. Поэтому поддержка самодержавия против «затейки» «верховников» вытекала, в первую очередь, из чувства самосохранения.

Ограничительная попытка «верховников» не встретила поддержки даже в тех кругах чиновного люда и шляхетства, которые в принципе были не против ограничения самодержавия. Даже самые талантливые адвокаты «верховников» согласны в том, что их т.н. конституционный проект был строго олигархическим: верховная власть ограничивалась только лицами, из которых шесть были представителями двух вельможных фамилий. Для всех было налицо попытка узурпация власти «верховниками», учредительных прав, с игнорированием мнения «общенародия»: «Хотя бы они [„верховники“] преполезное нечто усмотрели, однако же скрывать то перед другими [стали, а наипаче и правительствующим особам [Сенату] не сообщать, неприятно то и смрадно пахнет»185. Правда, существует мнение, что у Голицына была мысль создать в России систему наподобие шведского Риксдага, палату шляхетства, палату горожан, увенчанное аристократическим Верховным Тайным советом, но в момент безвластия «нагружать» общество такими сложными задумками было чревато волнениями, и потому он решил пока ограничиться кондициями.

Конституционалисты из генералитета, по сообщениям историка-инженера Татищева, потребовали включения в состав ограничивающего самодержавия учреждения генералитета и вообще высших чинов: на место Верховного Тайного совета должен был стать Сенат в числе 21 члена, включая состав Верховного Совета – это «высшее правительство». Для занятия «внутренней экономией» должно было организоваться «нижнее правительство» из 100 членов. Соединение того и другого образовало бы «высшее собрание», которое ведало бы важнейшими вопросами государственной жизни (войны, провозглашения государя и т.п.) Выборы в эти собрания, как и на высшие должности, должны были происходить в «высшем собрании» при участии всех генералов или всех президентов коллегий, смотря по характеру замещаемой должности.

Проект генералитета явно выражал узкие интересы того круга, из которого он вышел – высших государственных чинов, генералитета и Сената. Он одинаково «скверно пах» как для «верховников», растворяя их «право» в массе «правительствующих особ», так и для среднего шляхетства, которое отстранялось генералитетом и высшими чинами даже от того влияния на государственное управление, какое уступалось ему «верховниками».

Немудрено, что шляхетство выступило со своим проектом, в котором «Верховный совет» состоял из 21 члена, Сенат оставался в его подчиненном положении; для обсуждения дел государственной важности было предусмотрено особое собрание из «высшего правительства» – Сената, генералитета и шляхетства. На высшие государственные должности должен был выбирать особое сточленное собрание, куда входили бы генералитет и представители от шляхетства.

И проект генералитета, и проект шляхетства согласны в одном – в уничтожении Верховного совета в его настоящем виде и в расширении его состава в пользу генералитета и шляхетства. Поэтому-то Верховный Тайный совет, в корне не заинтересованный в предлагаемых проектах, должен был, таким образом, отстаивать свое положение и против конституционалистов, и против партии самодержавия: он не выдержал, когда эти два лагеря объединились в борьбе против «верховников», и Анне не представляло большого труда разорвать ограничительную грамоту. Это было сделать еще тем легче, что все группы, на которые делились конституционалисты, представляли взаимоисключающие друг друга проекты, следовательно, не удовлетворить ни один из них значило удовлетворить всех, поскольку ни одна группа не получила предпочтение; с другой стороны все партии, на которое распалось все мыслящее и сильное в это время части общества, выставляли удивительно согласное требование, удовлетворение которого, не посягая на прерогативы верховной власти, было вполне в ее воле и силе и, вместе с тем, явилось бы наградой за восстановление самодержавия, это служебные и сословная привилегии шляхетству, сводившиеся по требованию всех проектов:

К сокращению срока государственной службы, первоначально пожизненной;

К отмене ненавистного закона о единонаследии;

К заведению Шляхетского корпуса, откуда дворянские дети выходили бы в службу сразу в офицерских чинах (минуя унизительное для них службу солдатами).

Был так же включен пункт об окончательном переносе столицы в Москву.

Анна в течение своего царствования удовлетворила это единодушное желание разных степеней шляхетства и чинов (кроме переноса столицы), как удовлетворила и другое единодушное требование тех же групп и партий в уничтожении Верховного Тайного совета.

В петиции, преподнесенной Анне 25 февраля, акт, подписанный 87 дворянами и возглавляемый фельдмаршалом кн. И. Ю. Трубецким, говорилось: «Ваше императорское величество всемилостивейше изволили… наше прошение своеручно, для лучшаго утверждения и пользы отечества нашего, сего числа подписать… в знак нашего благодарства всеподданейше просим и всепокорно просим всемилостивейше принять САМОДЕРЖАВСТВО такого, какого Ваши славные и достохвальные предки имели…»186 Петиция шляхетства о восстановлении самодержавия «развязала» Анне руки. Она с недоумевающим видом обратилась к Долгорукову: «„Как, разве не по желанию всего народа я подписала поднесенный мне в Митаве акт?“ – „Нет“ – отвечало собрание единодушно. Тогда она обратилась к князю Долгорукову со словами: „Так ты меня, князь обманул, князь Василий Лукич?“ Затем она приказала великому канцлеру принести подписанныя ею бумаги; заставив его прочесть содержание вслух, она останавливала его после каждаго пункта, спрашивая присутствующих, удовлетворяет-ли это условие? Но когда на каждый такой вопрос собрание отвечало отрицательно, императрица взяла бумаги из рук канцлера и, изорвав их, сказала: „Так как до сих пор русским государством постоянно управляло одно лицо, то и она требует тех же преимуществ, какими пользовались ея предки, что она вступает на престол не по выбору, как объявлял Совет, а по праву наследства, и что всякий, кто осмелиться возставать против единовластия, будет наказан как государственный изменник“»187. Эти слова нашли одобрение у всех находившихся и во всем городе раздавались крики «ура!»

Происшедшее во дворце 1730 г. 25 февраля нашло себе образную оценку в устах всё потерявшего кн. Д. М. Голицына, который выходя из дворца сказал товарищам: «Пир был готов, но званые не захотели притти. Знаю, что головой отвечу за все, что произошло, но я стар, жить мне не долго. Те, кто переживут меня, натерпятся вволю»188.

Голицыну не нужно было быть пророком, чтобы предсказать будущее царствование Анны; для этого нужно было помнить прошедшее, знать русскую среду, ее нравы и характер внезапной самодержицы. Анна Ивановна, столь неожиданно для всех, не исключая самой себя, получившая корону русской империи, ценою ограничения власти, и еще неожиданнее одним движением своих рук разорвавшая «кондиции», достигла восстановления самодержавия не в силу какой-либо придворной интриги, ни тем менее в силу своих личных планов и способностей, а по обстоятельствам, на первый взгляд, крайне курьезного свойства. Благородное шляхетство, испугавшись перспективы иметь «восемь тиранов вместо одного деспота» и не сумевшее занять место в «уготовленной» для них другими трапезе, предложило Анне неограниченное самодержавие в благодарность за «милостивое» с ее стороны согласие изменить некоторые положения, введенные ее предками.

Анна Ивановна 10 февраля 1730 г. прибыла в село Всесвятское под Москвой, и оставалась там несколько дней, желая, чтобы погребение Петра II совершилось в ее отсутствие. В Всесвятское тотчас явился батальон Преображенского полка и отряд кавалергардов. Анна объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов и собственноручно угостила всех водкой.

На следующий день состоялись похороны Петра II. Тело его погребли в Архангельском соборе. Мероприятие похорон откладывалось из-за неясности: от Верховного совета дожидались определения, где и как быть в церемонии покойного государя невесте, Екатерине Долгоруковой, поскольку она требовала себе как места, так и наряда и всей славы императорской. Дело закончилось тем, что ее просто-напросто не подпустили к покойному, и она в слезах уехала из дворца к себе домой; ее брат Иван был поставлен в середину процессии, хотя как ближайших друг покойного порывался встать сразу за гробом. Все это говорило, что звезда Долгоруких закатилась.

14 февраля во Всесвятском новой императрице представлялись члены Верховного Тайного совета. Между собой «верховники» с удовольствием отметили, что ее любовник Бирон не приехал с нею вместе, о чем специально просил ее В. Л. Долгорукий. Зато жена Бирона и его ребенок были рядом с ней, что являлось дурным предзнаменованием: вслед за женой в Москве мог появиться ее муж. Анна Ивановна приняла членов Совета вежливо, но сухо. Канцлер Головнин поднес ей орден св. Андрея Первозванного. Очевидно, Анне не понравилось получение этого ордена из рук Совета еще даже не доехав до Москвы, что носило характер подкупа, умилостивления к ним, и не одела его: «Да, ведь, я и забыла надеть его»189, как бы спохватившись, сказала императрица, и приказала кому-то из своей свиты прикрепить этот орден, продемонстрировав этим свое независимое положение. На другой день, 15 февраля она переехала в Москву. С нее не спускали глаз, но родственники могли свободно с ней общаться, делались уловки, посылались письма, например, императрице приносили маленького Кала Бирона, а в его одежде постоянно были письма с планами действия.

В пятницу, 20 февраля, в Успенском соборе Кремля Анна приняла присягу высших сановников империи и иерархов церкви. В новой по форме присяге некоторые прежние выражения, означавшие самодержавие, были исключены, однако не было и выражений, означавшие новую форму управления, ничего не упоминалось о правах Верховного Тайного совета и подтвержденных императрицей условиях. Перемена состояла в том, что присягали государыне императрице. 25 февраля при большом стечении московских дворян и гвардейских офицеров (по разным сведениям от 150 до 800 чел.) Анна разодрала «кондиция», но, по заранее составленному плану, пригласила членов Верховного Совета вместе со своими сторонниками к пиршественному столу, накрытому в Грановитой палате.