Читать книгу Последнее дело Коршуна - - Страница 4

Дверь в кабинет следователя по уголовным делам Дубовой бесшумно приоткрылась, и посыльная сообщила:

– Нина Владимировна, вас междугородная вызывает.

Дубовая подняла голову на громкий шепот посыльной и улыбнулась. Ее улыбка, похожая на вспышку мягкого теплого света, озарила большие серые глаза под густыми бровями, четкую линию рта с темным пушком над верхней губой, крутой овал подбородка с рельефной ямочкой.

– Что там случилось?

– Из Пылкова звонят.

Дубовая с шумом отодвинула полумягкое кресло и тряхнула головой, откидывая с высокого лба упругие завитушки волос.

В кабинете прокурора ее ждала снятая с рычага телефонная трубка.

– Следователь Дубовая слушает… – Но тут же ее голос потеплел. – А… это ты, Виталий… Я сама хотела тебе звонить… Ну слушаю…

Она долго вслушивалась в отдаленные звуки знакомого голоса. Но вот лицо ее опечалилось.

– Сейчас не могу. Подожди немного… Да ты не сердись. Я знаю, что он и тебе нужен. Но пойми… Меня пригласили помочь разобраться в одном архиве. А дневник поможет мне припомнить кое-что из нашей партизанской жизни… Я тебе его сама привезу. Когда? Возможно, что перед ноябрьскими праздниками. Меня один старый знакомый в гости приглашает, и для него дневник будет небезынтересен.

Собеседник, должно быть, одобрил план Нины Владимировны, потому что она спросила:

– Так, значит, подождешь? Если я не приеду, то вышлю.

Дубовая повесила трубку и вернулась в свой кабинет. Но почти тотчас же в дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, порог переступил Леонид Алексеевич Валуев, один из сотрудников прокуратуры.

– Здравствуйте, Нина Владимировна! Я к вам уже заходил, но не застал.

– Здравствуй, Леня, – приветливо отозвалась Дубовая. – Ты уже просмотрел бумаги Кировского колхоза?

– Да. Мы, наверное, опять вместе поедем в Яблонивку. Дело несложное. До октябрьских праздников еще двадцать дней. Думаю, управимся.

– Должны управиться. Но мне кажется, что там дело не только в неправильном начислении трудодней.

– А что вы еще обнаружили?

– Вот кончу читать, – указала Дубовая на ворох бумаг на своем столе, – тогда и поговорим. Но только… смогу ли я поехать?

– А что вам может помешать?

– Предложили одну очень серьезную работу. Она, возможно, повлияет и на мою диссертацию.

– Но ведь диссертация у вас окончена. Неужели в третий раз будете переделывать?

– Боюсь, что придется. Богатейший материал попадает в мои руки. Вот справлюсь ли только?

– Конечно, справитесь! – уверенно ответил Валуев. Он помолчал. И без всякой связи с предыдущим спросил: – Нина Владимировна, вы вечером заняты?

– Опять билеты в кино взял?

– Взял.

– Не хочется мне тебя огорчать.

– Нина Владимировна! Это же «На дне». Мхатовский спектакль.

– Мхатовский, говоришь? – Дубовая переворошила бумаги. – Придется, видно, пойти.

– Вот и хорошо. Дочитывайте, а я побегу за билетами.

– Так ты еще не купил? Тогда…

Но Валуев уже выбежал из кабинета.

* * *

Трамвайный билет в руках опытного работника – это след в нужном направлении. Капитан рекомендовал лейтенанту Соколу начать поиски с трамвайного управления.

– Потолкуйте с начальником службы движения Попковым. Это старый балтийский матрос, коммунист с дореволюционным стажем.

Сокол так и сделал.

Трамвайное управление размещалось в конце города. Лейтенант без труда добрался до него и нашел конторку начальника службы движения. Попков, высокий старик с гладковыбритым подбородком, распекал кого-то по телефону за то, что тот «вышел из графика». В конторке было много народа, и бывший моряк не обратил внимания на вошедшего Сокола.

Пообещав кому-то «срезать прогрессивку», Попков бросил на рычаг трубку и повернулся к пареньку в телогрейке:

– Давай, Гриша, выезжай. Скоро люди с работы пойдут. Каждому надо поскорее домой добраться. А на этом маршруте уже второй вагон в тупик загнали.

Лейтенант попал, должно быть, перед сменой. Попков рассылал людей. Звонил. Ругался. Сулил «накрутить хвоста». Сокол терпеливо ждал. Наконец в конторке остались только он и Попков.

– Вы ко мне, молодой человек? – спросил лейтенанта начальник службы движения.

– К вам. Моя фамилия Сокол.

– А, Сокол! – подобрело лицо Попкова. – Знаю, знаю, по какому делу вы пришли. Мне уже говорили об этом. Ну давайте ваш билет.

Лейтенант достал из кармана пиджака увеличенную копию билета. Попков положил ее на стол и разгладил рукой.

– Этот надрыв сделан на том же месте, что и в билете? – спросил он, показывая на цифру «5», которая стояла внизу билета за рамкой.

– Копия самая точная, – заверил Сокол.

– Это хорошо. По серии билета мы определим, какого числа он был выдан и на каком маршруте использован. По номеру приблизительно можно определить время выдачи. Кондуктор ведь записывает номера на каждой конечной остановке. А вот цифра, по которой разорван билет, укажет участок остановки «от и до».

Попков куда-то позвонил – «я тут, выйду», – кого-то предупредил «через минуту вернусь» – и вышел. Вернулся он минут через десять, и не один, а с широколицей женщиной, одетой в форменную шинель и серый платок.

– Ну, молодой человек, получайте свой билет обратно… Это контролер, – указал он на женщину. – Она работает на том маршруте, который вас интересует. Билет был реализован 10 октября на кольцевом маршруте, около девяти часов вечера. Остальное вам расскажет сама тетя Шура.

Тетя Шура была явно смущена. Она посматривала то на Попкова, то на Сокола.

– Вы не сможете, хотя бы ориентировочно, сказать, на какой остановке пассажир мог взять этот билет и где мог выйти?

– Могу. Надо будет посмотреть мои маршрутные листы, – оживилась контролер, доставая из сумки свои бумаги. – Вот. В двадцать один тридцать. Я на этом маршруте записала билет № 6842376. Это было на остановке «Почтамт». Ваш билет № 6842371, его реализовали между остановками «Водная станция» и «Почтамт». В половине десятого трамваи ходят почти пустые, и кондукторы обилечивают пассажиров без задержки.

Узнав, где сел Замбровский, лейтенант решил обследовать район водной станции.

От проспекта Коммунаров к водной станции и оттуда к почтамту трамвай поднимается в гору по длинной улице Коцюбинского. На протяжении всего этого большого маршрута не было ни одной боковой улицы, если не считать тупика Песчаного, который оканчивался воротами водной станции. От проспекта Коммунаров до почтамта вдоль всей улицы Коцюбинского тянулись учрежденческие дома, и только в тупике Песчаном было одиннадцать двухэтажных жилых домов.

С восьми утра до семи вечера на остановке «Водная станция» садились и выходили десятки рабочих и служащих. После семи вечера к трамвайной остановке могли выйти только из тупика Песчаного. Летом, когда работает водная станция «Медик», в тупике оживленнее, чем на центральной улице. Зимой здесь никто не появляется.

Когда Сокол рассказал обо всем этом капитану, Долотов поздравил своего ученика:

– Вы почти точно определили место, где искать квартиру-явку. Она где-то в одном из этих одиннадцати домов. Что ж, лейтенант, продолжайте поиски дальше. Необходимо установить, в каких квартирах с 26 сентября по 12 октября проживали или просто ночевали посторонние, не взятые на учет и непрописанные. Возьмите в помощь младшего лейтенанта Звягина. А когда что-нибудь найдете, для наблюдения еще выделим людей. Ну, желаю удачи.

* * *

Над массивными, кованными бронзой дверями областной прокуратуры висит огненный транспарант: «Да здравствует XXXV годовщина Октября!»

Праздничный вечер в прокуратуре окончился. Тяжелая дверь бесшумно выпускает на улицу радостно оживленных людей.

– Так я провожу вас, Нина Владимировна?

Дубовая вздохнула:

– Мне, Леня, надо побыть одной.

– Вовсе вам не надо быть одной. – Валуев решительно взял се под руку. – Что вас мучает? С недавнего времени вы стали совершенно неузнаваемой. Неужели вам не с кем поделиться вашей печалью?

Дубовая ответила не сразу. Ее лицо при матовом свете уличных фонарей выглядело усталым, даже скорбным.

– Жизнь меня обманула, Леня.

– Вы не похожи на человека, который подчиняется событиям. У меня всегда было убеждение, что вы строите жизнь такой, какой она вам нужна.

– Какой ты все-таки романтик! Двадцать девять лет, а восхищаешься как мальчишка…

Леонид Алексеевич не отважился продолжать. В ее словах ему почудился упрек. Но в чем? Он осторожно вел спутницу, приноравливая к ней свой шаг.

Нина Владимировна заговорила сама:

– Помнишь, Леня, ты как-то рассказывал о том, как ваша рота попала под огневой вал своих же орудий. То ли вы поторопились, то ли артиллеристы напутали… Как это было?

Удивленный вопросом, он искоса взглянул на нее. Зачем это ей нужно? И неуверенно начал:

– Наша рота шла в атаку за огневым валом…

– Подожди, подожди, – перебила его Нина Владимировна. – Я не то хотела спросить. О чем ты думал в это время? Что чувствовал? Вот бывает во сне… Поднимаешься на высокую гору. И не один. Тебе кто-то помогает. Еще два шага – и ты на вершине, освещенной солнцем. Вдруг… спутник исчезает, и ты летишь в пропасть… Летишь и чувствуешь, что сейчас разобьешься об острые камни… Бывало такое с тобою?

– Нина Владимировна, – Валуев остановил свою спутницу. Заглянул ей в глаза. – Поделитесь со мною вашими мыслями!

– Страшные они, Леня. Зачеркивают прошлое, а может быть, и будущее. Я им… еще и сама не верю.

– Любое горе вдвоем всегда переносить легче. А я все время… – но, взглянув в окаменевшее лицо Дубовой, Леонид Алексеевич осекся. Такие глаза он видел только у человека, раненного смертельно.

Вот и улица Стефаника. Темная, узкая, как и большинство улиц в Рымниках, похожая на коридор без крыши, освещенная редкими газовыми фонарями, повсюду ставшими музейной редкостью, но почему-то еще сохранившимися в этом большом городе.

– Невеселая улица, – проговорил Валуев.

– Только осенней ночью. А летом она преображается в зеленую аллею. И здесь всегда полно ребятишек.

Они остановились у подъезда. Дубовая достала ключ и вставила его в замочную скважину.

– Нина Владимировна, я давно хочу вам сказать…

– Прости, Леня. Уже поздно. Я устала. – Она нашла его руку, мягко пожала ее, и Леонид Алексеевич вынужден был опять отложить разговор, к которому готовился столько времени.

Несмотря на поздний час, пани Полонская, как называла себя старая полячка, еще не спала. Прежде чем открыть дверь, она долго смотрела в глазок. Дубовая терпеливо ждала окончания неизбежной процедуры.

– Цо так скоро? Юш по свенту?[2] – спросила хозяйка, пропуская Нину Владимировну в переднюю.

– Да, уже…

В крошечной комнате, которую пани Полонская упорно называла гостиной, все было вычищено до блеска. Маленький диванчик – странное смешение всевозможных стилей, – столь же древний, как и его обладательница, – был покрыт накрахмаленным чехлом; старинный полуразвалившийся шкаф сиял полировкой; буфет улыбался стеклами и пестрыми тарелочками; лихой улан, как всегда, браво посматривал с большой фотографии на стене.

На столе, на белой штопаной скатерти, стояла сахарница – пузатый китайский мандарин, потерявший за долгие годы службы свою шапочку вместе с головой, – и огромная синяя чашка с недопитым чаем. И безголовый мандарин, и синяя чашка появлялись только в особо торжественных случаях.

Хотя в квартире было тепло, Нина Владимировна накинула на плечи пуховый платок.

– Я бы тоже чаю выпила. У нас, кажется, была бутылка портвейна. Давайте ее сюда. Сегодня большой праздник, пани Полонская.

– Так, так… большой праздник.

– Вот мы его и отметим.

Пани Полонская захлопотала возле буфета:

– Я сейчас, сейчас…

Женщины засиделись до утра. Нина Владимировна молчала, думая о чем-то своем, а ветхозаветная старушка рассказывала – в который уже раз – о платьях, сшитых ею для графини Замойской, и о том, какой фурор производила в них вельможная пани среди своих поклонников.

Вот чихнул не выключенный с вечера репродуктор. Маленькую комнатку залила мелодия Гимна. Мимо окна с песней прошла ватага веселых людей. Должно быть, с праздничного вечера. В небесной выси, кутаясь в сумерки, начали мигать угасающие звезды.

Пани Полонская задремала в старомодном кресле. Сквозь дрему она слышала, как Нина вышла из комнаты. На какое-то мгновение перед нею все затуманилось, и она вдруг увидела Нину в платье графини Замойской…

Очнулась Полонская от тонкого звона ложки в стакане.

– А? Кто то? – всполошилась хозяйка.

– Это я, пани Полонская. Поздно уже. Давайте провожу вас в спальню. Да и я устала.

Так начался день. Встали поздно. Днем Нина сидела у себя. Заглянув несколько раз в комнату своей жилицы, Полонская видела, что Нина читает какие-то листы, отпечатанные на машинке.

За обедом пани Полонская рассказывала о том, как ее отец – улан Кшетинский (ее девичья фамилия Кшетинская, это по мужу она Полонская) восставал вместе со всеми поляками против царя.

Обычно Нина с удовольствием слушала эти рассказы, похожие уже на сказку, расспрашивала о подробностях и беззлобно посмеивалась над приключениями отчаянного улана. Но сегодня они не занимали ее.

Полонская осторожно спросила:

– Нина больна?

– Нет, пани Полонская.

– Может, Нину кто обидел?

– Нет.

– А почему Нина грустит?

– Я просто устала.

«Воспаленные глаза, рассеянность – нет, это не усталость». Никогда Полонская не видела такой «дочку Нину», как она привыкла называть свою квартирантку. Она подошла к Нине и пригладила морщинистой рукой ее короткие локоны.

– Напрасно Нина не хочет сказать о своем горе старой женщине, которая ее любит, как родную дочь. Нине чуть больше тридцати лет. Может быть, она кого-нибудь полюбила? Я сама когда-то была молодой и тоже любила.

В ответ Нина привлекла к себе маленькую старушку и поцеловала. От этой ласки на черных старческих глазах блеснули непрошеные росинки. «Сглазили», – решила про себя полячка и незаметно для «дочки» перекрестила ее спину.

– Пани Полонская, успею я на поезд? – вдруг оживилась Дубовая. – Я поеду в Пылков, – метнулась Нина Владимировна в переднюю. Достала пальто и остановилась.

– Поезжай, – одобрила старушка, – может быть, легче станет твоему голубиному сердцу. Ты к брату?

– К брату? Нет… не к брату.

В голосе Нины пани Полонская уловила что-то странное. «Вот напасть, – перекрестилась она. – К кому же тогда, если не к брату?» Никогда раньше она не замечала за Ниной ничего плохого. Правда, месяца четыре назад был один случай. Нина пришла с работы поздно вечером не одна, а с каким-то мужчиной. Пани Полонская было оскорбилась за Нину. Но Ян, как звали этого человека, при встрече поцеловал руку хозяйки, говорил с нею по-польски, вел себя благородно. На ночь она его устроила в комнате Нины, а Нина перешла к Полонской. Утром он ушел и с тех пор не появлялся.

Вспомнив об этом, пани Полонская по-своему объяснила беспокойство дочки.

– Если не к брату, то, может быть, ты к своему… к Яну? – допытывалась она.

Нина грустно покачала головой:

– Если бы вы только знали, как мне сейчас тяжело. Я так ошиблась… так ошиблась…

Она закрыла глаза рукой. Какое-то мгновение Полонской казалось, что Нина теряет сознание и падает. Но нет. Нина опустила руку и заставила себя улыбнуться, чтобы успокоить встревоженную хозяйку.

– Я же опоздаю!

Она присела около этажерки, вытащила из-под стопки книг какую-то тетрадь и сунула ее в сумочку.

– Чуть самого главного не забыла.

Запирая за Ниной дверь, пани Полонская подумала: «И я была молодой. Брат братом остается, а женское сердце хочет и другой любви».

Дождь, по-осеннему надоедливый, мелкий и густой, омывал улицы. Через полчаса вымокшая до нитки Нина Владимировна была на вокзале. Около кассы возбужденно шумело несколько человек. Над закрытым окошечком виднелось объявление: «На поезд № 83 все билеты проданы».

Нина Владимировна кинулась к начальнику станции. Показывая свой депутатский мандат, она просила:

– Всего один билет! У меня срочное дело.

Но и в кассе брони билетов уже не было.

На выходе из здания вокзала ее чуть было не сбил с ног мужчина. Он торопливо извинился:

– Простите… На московский опаздываю. Не ушел еще?

– Нет, но билеты все проданы, – ответила Нина Владимировна.

– Ух, а я-то боялся. Билет у меня есть. Даже один лишний. Приятель не поехал.

– Лишний?! – с надеждой переспросила Нина Владимировна. – А вы мне его не уступите?

– Сделайте одолжение, – обрадовался тот в свою очередь. Он поставил чемоданчик, достал из кармана два билета и один из них протянул Нине Владимировне: – Мягкий вагон… седьмое место.

Она раскрыла сумочку, но спутник заторопился:

– Опаздываем. Берите свои вещи, и в вагон. Там успеете расплатиться.

В купе он помог ей снять намокшее пальто и повесил его на складные «плечики», оживленно приговаривая:

– Незаменимая вещь для командировки. Вот так. Теперь, пока мы доедем, ваше пальто высохнет. Вам далеко ехать?

– В Пылков.

– Скажите, пожалуйста! Я тоже в Пылков. Давайте знакомиться. Все-таки вместе ехать почти семь часов. – Он представился: – Стефан Мартынович. Юрист.

– Нина Владимировна. Тоже юрист.

Узнав, что Нина Владимировна три года назад окончила Пылковский юридический институт, а сейчас работает следователем в Рымниках, Стефан Мартынович обрадовался:

– В таком случае у нас с вами, наверно, есть общие знакомые и в Рымниках, и в Пылкове.

Общие знакомые, конечно, нашлись.

Стефан Мартынович оказался веселым, общительным человеком. Он организовал чай и легкую закуску, смешил соседей по купе, рассказывая разные забавные истории из своей жизни, с увлечением играл в подкидного дурака, искренне огорчаясь проигрышу и шумно радуясь выигрышу. В обществе такого спутника невольно забываются все горечи и печали.

У Стефана Мартыновича были живые глаза, пышная грива черных волос, которую он то и дело откидывал назад привычным движением руки. Только длинный хищный нос странно не гармонировал со всем его добродушным обликом.

На вокзале в Пылкове Стефан Мартынович вышел вместе с Дубовой на крытый перрон.

– Куда прикажете вас проводить?

– Благодарю. Я сама доберусь.

Он вежливо поцеловал протянутую руку.

– До свидания. Надеюсь, что встретимся. – Не выпуская из своей ладони теплой женской руки, он еще раз спросил: – Может быть, все-таки проводить?

– Нет, нет. Благодарю.

Он поднял воротник широкого серого пальто, надвинул на глаза шляпу и шагнул навстречу осеннему дождю.

Дубовая осталась одна.