Читать книгу Последнее дело Коршуна - - Страница 5

С утра в доме Куреневых царила невообразимая суета. Зиночка снаряжалась на праздничный вечер, где могли быть люди, которых она раньше видела только на трибуне. Пригласил ее туда Виталий Андреевич, бывший партизан, герой книги «Дорогою подвига», ее непосредственный начальник. Зиночка ни минуты не могла посидеть спокойно и веселым шариком металась из комнаты в кухню и обратно, наполняя маленькую квартиру шумом, суетой, смехом. С помощью старых щипцов она подновила завивку своей рыжеватой шевелюры. Чтобы приобрести томный вид и «таинственный блеск в глазах», она проглотила ложку уксуса. Но уксус, очевидно, не помогал. Щеки ее цвели полевым маком, зеленые глаза горели задором, приплюснутый носик смешно раздувался, выдавая веселый, простодушный характер.

– Ой, мамочка, родненькая, миленькая, скорее! – жалобным голосом просила она. – Виталий Андреевич вот-вот придет. А он не любит, когда опаздывают.

Ее мать, маленькая, худенькая женщина, подвижная, как и сама Зиночка, добродушно подтрунивала над дочерью:

– Да знаю, знаю. Все уши уже прожужжала.

– Мамочка, он же герой!

– Да уж на твоем Виталии Андреевиче весь свет клином сошелся.

– Нет, я, кажется, действительно опоздаю, – не унималась Зиночка.

– Не спеши в Лепеши, в Сандырях ночуешь. – Пелагея Зиновьевна сняла с рукава пальто высохшую под утюгом тряпку. – Вот и готово. Можешь надевать.

– А платье гладить?

– Новое-то? Это зачем же?

– Все равно надо подправить.

Но, как она ни торопилась, уверенный стук в дверь застал Зиночку еще не готовой.

– Мама, мама! – заволновалась девушка. – Это они! Откройте, а я быстренько… – и шмыгнула из кухни в комнату.

Пелагея Зиновьевна открыла дверь, и в кухню ворвалась шумная ватага веселых людей.

– С праздником, мамаша!..

– С праздником!..

– А где же Зиночка?

– Где она? Там?

Пелагея Зиновьевна не успела ответить, как один из гостей – высокий, красивый, в котором мать по описанию Зиночки сразу узнала Виталия Андреевича, – тремя шагами перемахнул кухоньку и взялся за ручку приоткрытой двери.

– Сейчас я раздобуду эту злодейку.

Приехавшая тоненькая женщина с комическим ужасом бросилась за ним.

– Виталий Андреевич! Разве можно? А вдруг она неодета.

Дробот изобразил на лице раскаяние, опустил руки по швам, как нашаливший школьник, и смиренно потупил глаза.

– Виноват, Вероника Антоновна, по младости, по глупости… Велите миловать.

– Что с ним делать, Павел Михайлович? – легко, как балерина, повернулась Калинович ко второму спутнику. – В самом деле, что ли, помиловать ради праздника? Так и быть, – она кокетливо улыбнулась Виталию Андреевичу. – Но если вы опять будете плохо вести себя, то, честное слово, пожалуюсь Марии Васильевне.

Дробот продолжал разыгрывать смирение:

– Исправлюсь. Подрасту и исправлюсь.

Пелагея Зиновьевна молча наблюдала за этой сценой. Виталий Андреевич дурачился и заигрывал с Вероникой – или как ее там? – и слава богу, что с ней, а не с Зинаидой. Такой ухарь кому хочешь голову заморочит.

Зиночка появилась перед гостями во всем блеске. Вероника Антоновна даже всплеснула руками.

– Хорошо! Очень хорошо, – крутила она Зиночку во все стороны. – Где ты шила? И складки у плеча, и вышивка – все к месту. Прелестно! Только зачем ты шею закрыла? В твоем возрасте я делала декольте…

Она хотела показать, какой вырез делала лет пятнадцать назад, но тут вмешались мужчины.

– Вероника Антоновна! Опаздываем, – застонал Павел Михайлович.

– Округляйте, округляйте сборы, – поддержал его Виталий Андреевич.

Вероника Антоновна одарила всех чудесной улыбкой, блеснув ровными, будто фарфоровыми зубами. Все в этой женщине было маленькое, подобранное и слегка искусственное. Длинные, загнутые ресницы. Пышные, почти естественные локоны, падавшие на плечи из-под модной шляпки; тонкие полукружия бровей и яркие, цвета моркови губы.

– Мы уже готовы!

Виталий Андреевич помог Зиночке надеть пальто. Возле дверей он бросил взгляд на ее ноги:

– А боты! В своих лаковых пропадешь.

Совет оказался уместным. На улице им в лицо дохнуло мокрым холодом.

– Собачья погода, – пробурчал Виталий Андреевич, отворачиваясь от ветра.

На земле был праздник. Дома сверкали огнями. Сквозь слезившиеся окна прорывались песни и звуки баянов. Несмотря на дождь, по улице сновала масса прохожих.

А в хмуром небе доживала свой век нудная осень. Угрюмые тучи прижимались к самой земле и роняли мелкие, частые слезинки на сияющие дома, на радостно возбужденных людей. Вода омывала крыши, тротуары и мутными потоками мчалась по каменной мостовой, проваливаясь сквозь решетки водостоков.

* * *

Веселая компания наполнила шумом квартиру заведующего промышленным отделом обкома партии. Николай Севастьянович, здороваясь с гостями, шутливо упрекнул их:

– Дом народного творчества без опозданий не может. Порядочные люди уже давно первый бокал осушили.

Пропустив гостей в столовую, он задержал Виталия Андреевича в коридоре:

– А почему Мария Васильевна не приехала?

– Ты же знаешь, она стойкая домоседка. Звал, не пошла. Да и Татьяну не с кем оставить. Домработница уехала в деревню.

– Напрасно ты без жены. И дочка не помешала бы. Может быть, съездить за ними?

– Ерунда. Не поедет, да еще и обидится. Я, мол, говорила, а ты свое.

– Ну, тебе видней, – неохотно согласился Николай Севастьянович.

Виталий Андреевич дружески потрепал его по плечу:

– Не делай из этого истории. Пойдем. В компании секретов не бывает. Гости могут обидеться, – и он первым прошел в комнату, навстречу приветливо улыбавшейся хозяйке.

Вечер удался на славу, – так, по крайней мере, казалось Зиночке. Справа от нее сидел лейтенант с ниточкой черных усов над тонкой верхней губой. Но, отвечая на шутливые вопросы своего соседа, Зиночка не переставала смотреть на Виталия Андреевича, сидевшего напротив нее, рядом с Вероникой Антоновной.

Сегодня он был в ударе. Его рассказам, шуткам, остротам не было конца. Принимая самое деятельное участие в общем веселье, он ни на минуту не переставал игриво ухаживать за своей соседкой. Следил, чтобы у нее не пустовали рюмка и тарелка. Должно быть поэтому раскрасневшаяся Вероника Антоновна смеялась особенно охотно. Вот Виталий Андреевич, наклонившись к ее уху, начал что-то нашептывать. Калинович громче обычного смеялась, отрицательно качая головой и заслоняя ладонью свой бокал.

Зиночка немного завидовала Веронике Антоновне и не могла понять, как можно в чем-то отказывать, если на тебя так смотрят его глаза.

Виталий Андреевич все продолжал говорить что-то. Теперь его лицо казалось обиженным. Вероника Антоновна тоже перестала улыбаться. Она сняла руку с бокала и рассеянно теребила тонкую нитку жемчуга на черном шелке платья.

Видимо забыв, что он уже налил из одной бутылки, Виталий Андреевич долил бокал своей дамы из графина, в котором плавали корочки лимона.

Заиграла музыка. Услышав звуки вальса, Дробот встал, отодвинул свой стул и широким жестом протянул руки соседке:

– Первый вальс, Вероника Антоновна?

Он легко кружил свою даму, ни на секунду не замедляя движения. Танцуя с лейтенантом, Зиночка следила глазами за этой парой.

Танец сменялся танцем. Вероника Антоновна, должно быть, устала. На ее лице появились тонкие морщинки, углы губ вяло опустились.

– Больше не могу.

Первая волна всеобщего веселья схлынула, и гости вновь сели за стол. Чокались. Смеялись. Зиночка оказалась рядом с Дроботом. Набравшись храбрости, она попросила:

– Виталий Андреевич, расскажите что-нибудь из своей боевой жизни.

– Ведь я уже рассказывал. А Лимаренко в книге все описал. Неинтересно повторяться.

– А вы что-нибудь такое, о чем нет в книге…

Все притихли в ожидании интересного рассказа.

– Хорошо, – согласился он. – Слушайте… об одной любви. Войну я начал в Брестской крепости. После ее падения раненый попал в плен. Поместили нас в концлагерь… Голое поле, обнесенное колючей проволокой…

Решение бежать возникло стихийно. Никто ничего не организовывал. Поэтому и кончилось все это неудачей. Когда смельчаки прорвали два колючих ряда, за ними хлынул весь лагерь. Захлебывались сторожевые пулеметы. Завывали собаки. Но мы, не чувствуя ног, рвались вперед. Без плана… без цели… лишь бы подальше от страшного лагеря. Но через два-три дня бежавшие вновь очутились под замком. На этот раз проволоку заменили решеткой. Это был ад. Зачинщиков побега ждал расстрел. Терять было нечего. Мы стали готовиться к новому побегу. Но между нами оказался подлец, который струсил и предал.

Воспоминания бередили в душе Виталия Андреевича старые раны. Он замолчал, нервно покусывая нижнюю губу. Прищуренные глаза смотрели в далекое прошлое.

– Да, подлец! – с ударением повторил он. – Говорят, с детства искал легкой жизни. Окончил техникум – пошел продавать газированную воду. В армии, как в наряд, – у него освобождение. На работу – у него расстройство желудка. А здоровенный верзила. В первый же день обороны крепости его царапнуло осколком, и он забился в подвал, где размешалась санчасть. Как он потом попал в плен – не знаю. Пытался бежать вместе с нами. Струсил и… выкупил свою шкуру ценой жизни товарищей.

Виталий Андреевич потерял нить рассказа и замолчал, но ему напомнили:

– Так вам тогда бежать и не удалось?

– Нет. Нас взяли в последнюю минуту. Нe буду говорить об ужасах, которые выпали на долю беглецов. В числе прочих я оказался наименее пострадавшим. Но вот следы тех дней.

Резким движением он протянул над столом левую руку. Первые суставы пальцев были обрублены, и ладонь казалась непомерно широкой. Кто-то тихо ахнул. Зиночка онемела. Она не впервые видела эти изуродованные пальцы, но сейчас, над праздничным столом, они выглядели особенно страшно. В ее сердце неожиданно вспыхнула тоскливая девичья жалость.

Виталий Андреевич продолжал:

– Вырваться на свободу мне удалось только через год, когда на военные заводы потребовались выносливые рабы. Бежало с поезда много, уцелело трое. Почти неделю мы скитались по лесу, боясь появиться в селе. Голод заставил нас выйти из чащи. Двое моих товарищей погибло от полицейских пуль. А я забился в дебри леса и приготовился к смерти. Но мне суждено было жить.

Замечательная девушка, связной партизанского отряда, Ниночка Дубовая, нашла в лесу теряющего сознание человека. Протащив меня на своих худеньких плечах километров двадцать, она добралась до базы отряда. Но я бы все равно умер от потери крови, если бы не она. Ниночка дала мне свою кровь и буквально вынянчила меня. Да разве одного меня? Для многих в отряде она была сестрой, матерью, а по авторитету – чуть ли не второй командир отряда.

Выздоровев, я вместе с Ниной работал в разведке. Полтора года плечо к плечу.

Нину я полюбил с первого дня. Потом и она меня… Мы должны были пожениться, но… Нина пропала без вести вместе с группой партизан.

Он замолчал. В тишине медленно пробили одиннадцать ударов большие кабинетные часы.

– Но Нина Владимировна не погибла! – воскликнула Зиночка, которая знала судьбу всех героев любимой книги.

– Да! Когда Лимаренко писал повесть «Дорогою подвига», Нину считали погибшей. Только позже мы узнали, что группа партизан, где была и она, попала в засаду бандеровской банды. Нину тяжело ранило и контузило взрывом гранаты. К счастью, бой постепенно отошел в сторону от этого места, и бандеровцы не добили ее, как это они обычно делали с пленными. Ниночку подобрали жители соседнего села и выходили. Три года назад она окончила юридический институт и сейчас работает следователем в Рымниках.

Оптимистическое окончание рассказа вернуло веселое настроение. Зиночка, улыбаясь, поднялась из-за стола с рюмкой вина.

– Говори, говори, Зиночка, – подбадривали ее со всех сторон.

– Я… я сегодня такая смелая, что прошу меня извинить. Давайте выпьем за героя-партизана, за нашего дорогого Виталия Андреевича и…

– Шампанского!

– Выпьем!

– Ур-ра Зиночке и Виталию Андреевичу!

– …и за Нину Владимировну Дубовую.

Растроганный рассказчик встал, хотел что-то сказать, но вместо этого повернулся к девушке и поцеловал ее в лоб.

– Спасибо вам всем за внимание, но, право, я этого не заслужил…

– Скромничаешь, Виталий, скромничаешь, – рокотал бас Николая Севастьяновича. – За героев-партизан! Все и до дна. Вероника Антоновна…

– Я не могу больше. Право…

– Нельзя. Такой тост…

Вероника Антоновна вынуждена была выпить. Еще чокались, еще шумели. Снова начались танцы. Виталий Андреевич подошел к Веронике Антоновне:

– Отдохнули? Разрешите пригласить…

Калинович попыталась встать, но у нее закружилась голова. Глаза стали мутными.

– Н-не м-могу!

– Выпейте нарзану и идемте. Все пройдет.

Она послушно выпила из поданного стакана, но осталась сидеть.

– Нет, не могу… Иди… Я потом…

– Не могу же я так вас оставить. Может быть, отвести в соседнюю комнату? Там отдохнете.

– Н-нет.

Виталий Андреевич направился к Зиночке. Теперь все внимание он уделял ей. Танцевали танго. Виталий Андреевич взглянул на часы. Поморщился. Схватился за грудь:

– Зиночка, мне немножко не по себе.

Девушка заволновалась:

– Надо выйти на свежий воздух. Я вас провожу.

– Нет, нет. Я один. Неудобно будет. Еще что-нибудь подумают. Лучше всего, если моего отсутствия не заметят. Постарайся, котик, – и вышел.

Маятник часов отсчитывал секунды, минуты. Но Виталий Андреевич не возвращался. Зиночку начало одолевать беспокойство: «А вдруг с ним что-нибудь случилось?»

Постояла. Подумала. Вышла в коридор, но около входной двери остановилась. В голове шумело, и девушка никак не могла сообразить, чего ей не хватало. Сердце выбивало тревогу. Вернулась в комнату.

Наконец дверь распахнулась, и вошел бледный Виталий Андреевич. У девушки отлегло от сердца: «Слава богу!»

– Голова кружится. Еле отдышался, – сказал он Зиночке, которая бросилась ему навстречу.

– Вот, Виталий Андреевич, костюм свой запачкали, – показала она на рукав. – Теперь в чистку придется отдавать.

– Ерунда. Вычистится Это, Зиночка, не жизнь человеческая…

Веселье продолжалось. Вечер затянулся. Вернее, это был уже не вечер, а ночь. Потом утро. Светом и уличным шумом проник в комнаты новый день.

– Семь часов! Расходись по домам! – объявил Виталий Андреевич.

Все вдруг почувствовали усталость. Гостей потянуло на отдых. Зиночка волновалась больше всех:

– Я обещала маме, что буду не позже часа ночи.

– Меня Мария, поди, тоже заждалась, – вздохнул Виталий Андреевич.

– Это только у плохого хозяина гости раньше утра разбегаются, – шутил Николай Севастьянович. – А у меня все в идеальном порядке. Вина еще на один вечер хватит. Закуска есть, музыка не умолкает. Может быть, останетесь? По глазам вижу, что Зиночка согласна.

– Нет, нет! – поспешно запротестовала Зиночка. – Мама будет беспокоиться. Спасибо, Николай Севастьянович, большое спасибо за все. Я сейчас такая счастливая, такая счастливая… просто глупая.

Взволнованная речь Зиночки вызвала дружный смех.

Виталий Андреевич развез своих сотрудников по домам. Зиночка жила дальше всех, поэтому Дробот отвозил ее последней. Она сидела рядом с Виталием Андреевичем, притихшая, украдкой поглядывая на него. Он почувствовал ее взгляд.

– Что смотришь, котик? Седины мои считаешь?

Зиночка молча положила руку на руль рядом с его исковерканной ладонью.

* * *

Входная дверь в квартиру Куреневых оказалась запертой, Зиночка силилась отпереть ее, но руки отказывались ей повиноваться.

– Дай-ка я попробую, – мягко отстранил ее Виталий Андреевич.

Он легко, без усилий повернул ключ, и они вошли в полутемную кухоньку.

– Можно, я посижу у тебя немного? – ласково спросил Дробот.

– Конечно, Виталий Андреевич. – Зиночка протянула руку за его плащом.

Виталий Андреевич присел на самодельную кушетку. Здесь днем обычно отдыхала Пелагея Зиновьевна.

Зиночка хотела зажечь свет, но он перехватил ее руку:

– Не надо, пусть будет так.

Не выпуская руки Зиночки, он медленно наклонился и коснулся губами ее ладони. У девушки затрепетало сердце, щеки запылали, в голове зашумело. Она инстинктивно сделала шаг назад.

Неожиданно Виталий Андреевич притянул ее к себе. Его рука обхватила мягкую шею, рот впился в Зиночкины губы.

На секунду она вырвалась из объятий.

– Виталий Андреевич… Виталий Андреевич… – чуть слышно говорила она, не то моля отпустить ее, не то подчиняясь…