Читать книгу Император 2025. Изначальные. Книга первая - - Страница 4

1.

Год пролетал быстро в круговерти учебы, тренировок с ребятами из выведенного из пещеры взвода и уже капитаном Харлампиевым, еженедельных походах на плато к кошаре и деревянному срубу с кузней, где жил Игнат Ипатович с пятью собаками и кобылой. Мне некогда было замечать, как пролетали месяцы.

Первое откованное мною на день рождения Игната Ипатовича оружие – маленький, всего 26-сантиметровый нож – и поход за травами в горы на осенних каникулах – вот что больше всего запомнилось за осень.

Зима прошла еще незаметнее, хоть и не без происшествий. Сперва я учился ходить на лыжах, а потом и бегать. Важных событий было два. Одно из них – самое яркое за все десять лет моей жизни. Ленка, видно, устав, что я не уделяю ей должного внимания и даже пропускаю ставшие традиционными провожания домой, сначала обижалась на меня почти весь декабрь. И даже попросила пересадить ее. А потом, перед самым Новым годом, сама предложила дружить по – настоящему и дать клятву, что будем вместе навсегда. Я был счастлив и, конечно, согласился. А когда озвучил это на семейном совете, получил от Ирки подзатыльник и увидел раздосадованное лицо мамы. Папа только хмыкнул и заметил:

– Ты уверен, Расти, что уровень твоих чувств соответствует такой клятве?

– Ты так и не прочитал «Маленького Принца», Расть. А ведь обещал, – с сожалением добавила мама. – Ведь я тебе говорила, что мы навечно в ответе за тех, кого приручаем. Сапу ты приручил, не подумав, что будет с ней, если мы, к примеру, переедем. Мы же военные. Это может случиться в любой момент. А теперь Лена. Она хорошая. Я не спорю. И ты давно питаешь к ней добрые чувства, но чем могут закончиться эти ваши клятвы? Завтра папу и меня переведут куда-нибудь на Север или Дальний Восток – и что? Она ни с кем не сможет дружить? И ты тоже? Это же глупость – опутывать себя такими клятвами. Этим ты обрекаешь и ее, и себя на страдания и в итоге на нарушение клятвы одним из вас. Думай. Больше ничего не скажу. Жду от тебя взвешенных решений, Расти.

– Так вы и не сказали, мам, пап. Можно мне будет пойти к Лене на Новый год? Ее родители приглашают. Там не только я буду, еще и другие дети.

– Пусть идет, Люд. Иришка со своими одноклассниками будет. Ну и мы дома не планировали оставаться. В Доме офицеров бал. А на следующий день отпразднуем дома, – помог папа. – Растут дети. Говорил тебе, давай еще одного родим.

Мама только махнула рукой и ушла в спальню. Я так и не понял, разрешили мне идти или нет, но готовиться начал. В первую очередь нужно было повторить песни, которые я уже пел и играл, и выучить несколько новых. По плану, который озвучила Лена, мы должны были сначала поехать на Ангарский перевал, нарядить там елку и прямо на улице встретить Новый год. А потом ехать к ним домой и продолжать праздновать. Папа у нее был уже каким большим начальником в Симферополе и курировал кооперативное движение в области. Все это я узнал со слов Ромки Черненко, который, как всегда, знал все и обо всех. Причем сообщил он эту новость с придыханием, сопроводив фразой, что это в разы круче, чем даже командир дивизии, а, может быть, и корпуса. Перед самым праздником нам позвонили из «Березки» и сообщили, что «Волга 3102», которую мы заказывали, пришла и можно ее забрать. Это был подарок к новому, 1989 году. Мы с папой были готовы пешком идти за ней, но не понадобилось. Папин зампотех приехал за нами, и мы всей семьей покатили покупать первый в нашей жизни автомобиль, да еще какой!

– Эх, спасибо тебе, Агей Нилович! – задумчиво произнес папа. – Сколько хорошего сделал человек для нашей семьи, а что мы? После праздников нужно поехать памятник ему заказать. Деньги есть. Как раз снег сойдет – и установим.

Машина была – чудо. Нам предложили выбрать из восьми машин, но мама сразу подошла к белой и уже не отходила.

– Если эту будете брать, дамочка, придется доплачивать. Она под заказ шла. Экспортный вариант. У нее даже динамиков четыре штуки. И кассетный магнитофон уже установлен. И еще много всего. А тот, кто заказывал, отказался. Шишка какая.

– А сколько доплатить? – спросил папа.

– Доплата – пятьсот чеков. А если хотите коврики и все, что положено к ней, то мне лично еще двести – и тогда она ваша.

– Мы заплатим, Витя, – заявила мама. – Мне нужна только эта машина. Другие не обсуждаются.

– Нужна – значит, нужна, – улыбаясь, ответил папа.

Обратно ехали с музыкой, еще и сами пели. Возле нашего подъезда стояла Ленка со своим папой Владимиром Ильичом. Мы поздоровались.

– Поздравляю с покупкой, – весело поприветствовал нас Владимир Ильич. – Мы тут с Еленой ездили за подарками и решили заскочить. Как нехорошо получается, Растислав у нас на празднике будет, а вы – нет. Вот, приехали и вас пригласить. Уж не откажите, пожалуйста. И командир ваш будет. Когда дети дружат, и родители начинают чаще общаться. Да и пригляд за ними нужен, чтобы не нашалили, – засмеялся он.

– Ну папа, что ты такое говоришь, – менторским тоном возмутилась Лена, видимо, повторяя за своей мамой. – И мама просила, – обратилась она к моим родителям. – Мы на санках будем кататься, а папа салют обещал. Даже сани с бубенчиками будут. Пожалуйста.

Мои родители переглянулись.

– Спасибо за приглашение, мы будем, – ответил папа. – Может, чем нужно помочь?

– Нет, нет, нет, – замахал руками Владимир Ильич, – ничего не нужно. Ждем вас в 16:30 у нас. Выезжаем на заказном транспорте, чтобы можно было шампанского выпить. Ну и одеться нужно тепло, для пикника зимнего. А уж когда вернемся в час тридцать, тогда переоденемся для праздничного стола. Мы вас с нетерпением ждем!

Они уехали на своем шикарном, хоть и подержанном мерседесе, который им привезли из Германии какими правдами и неправдами. А папа удивленно смотрел вслед и покачивал головой.

– Интересно, зачем мы им понадобились, а, Люд? Ну не из-за детских же любовей они чужих людей в свой круг вводят?

– Посмотрим. Сама пока не пойму, но с удовольствием с ними пообщаюсь. А завтра придется снова ехать в «Березку» и покупать подарки. Одно дело, когда Расти шел один, а другое дело – всей семьей. Думаю, что общество там соберется серьезное. Кооператоры. Только вот слухи нехорошие про папу Елены ходят. С бандитами, говорят, дружбу водит. Хотя, может, и врут, конечно.

В предновогодний день мы с мамой и Ирой с утра съездили к открытию магазина «Березка», где купили на чеки подарки. Алениной маме – духи «Шанель» и французскую шаль, папе – ручку «Паркер» и блокнот в кожаном переплете, Алене – сухие французские духи и кожаную сумочку – подо всякие девчоночьи прибамбасы. Кроме того, накупили разных напитков, еды и сладостей, но это уже домой и по заданию папы, три фонарика, две бутылки дорогущего коньяка «Наполеон» в красивых коробках.

– Один с собой возьмем, а второй себе оставим, – сказала мама, прибавив к этому набору бутылку французского шампанского и подмигнув Ире.

Еще мы купили нам с мамой зимние болоньевые брюки и куртки.

– Жалко денег, а тем более – чеков на покупку в «Березке», но на барахолке этого просто не купишь. Еще тебе, папе и мне нужны теплые кожаные перчатки, – сказала мама.

Людей было много. На большой поляне накрыли столы. Жарился шашлык на мангалах, а на костре готовился баран на вертеле. По поводу напитков мы зря волновались. Все присутствующие, похоже, отоваривались в этом же магазине. Ничего советского на столах не было. Постоянно приезжали какие важные люди. Были и генералы, и адмиралы. Я в этом бедламе не участвовал: с самого приезда сразу попал в оруженосцы к Лене. Детей было немного. Но все они были такими же важными – не меньше, чем их родители. В первую очередь сообщали, кто у них папы и мамы, и поджимали губы, когда слышали, что мой папа комбат в бригаде спецназа. В итоге я озверел и, сославшись на желание поесть, ушел к костру. Родители мои, в отличие от меня, чувствовали себя совершенно комфортно. Из нашей бригады больше никого не было, комбриг обещал приехать в гости после торжественных поздравлений личного состава.

Среди разряженных теток мама выглядела шикарно. Папа возвышался над всеми, уверенно что рассказывал, и его слушали – с важным видом, но внимательно.

– Хочешь мяса? – предложил мне человек в мохнатой шапке и тулупе, готовивший барана на вертеле.

– Да, если можно, – ответил я. – Он уже готов?

– Воину разве важно? Главное – чтобы горячий был, – засмеялся он, срезая несколько увесистых пластов с корочкой и заматывая их в тонкий самодельный лаваш. – Ты держись подальше от вон тех бандитов. Они что нехорошее задумали. Я тебя узнал. Это ты из пещеры людей вывел. Молодец. Воин. Здесь мало хороших людей. Гнилые все. Вот, держи. И отцу своему скажи, чтобы подальше держался от них. Чую я, что нехорошее задумали.

Нехорошее случилось во время новогоднего фейерверка. Мы с папой стояли, а мама сидела на теплой подстилке и наслаждалась вкусным шашлыком. На столе был включен большой телевизор, и генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев что вещал из него. Я давно наблюдал за теми пятью жуликами, на которых указал мне шашлычник. Папа тоже заинтересовался ими, как только я ему рассказал о разговоре возле костра.

– Готов, Расть? – тихо спросил папа.

– Готов, – не очень уверенно ответил я. – А у них точно оружие?

– Да, я в таких вещах не ошибаюсь, да и мама твоя тоже. Она мне об этом сказала еще до того, как ты подошел. И по лицам, дерганым движениям видно – они что задумали. Люди, приехавшие отдыхать, так себя не ведут. Скорее всего, будут кидать гранаты, а потом стрелять. Еще раз повторю – на гранаты внимания не обращай. Твоя задача – отметать ножи. Целься в лица, в левый или правый глаз. На тренировках ты это делал множество раз. Плохо, что у тебя всего четыре метателя. Столовый, пятый, не сбалансирован. Ладно. Уж как получится. Дыши ровно. Отстранись от окружающего и наблюдай. Начинаешь метать, как только скажу: «Бой».

Команда прозвучала через двадцать секунд после того, как закончили бить куранты и начался фейерверк. Краем глаза я видел, как в мою сторону направилась Ленка, отбросив руки какого парня. На вид он был старше нас и пытался ее обнять. Именно в этот момент все и началось. Я увидел три кругляша и папу, метнувшего в эти кругляши какие диски, в итоге оказавшиеся алюминиевыми мисками. Кругляши, встретившись с мисками в полете, улетели за бугор в овраг, и там хлопками рванули, разбрасывая в стороны снег и мерзлую землю с камнями. Пятерка бандитов в это время доставала из-под объемных кожаных плащей АКСУ. Я начал метать ножи в тот момент, когда первый, который не бросал гранату, уже передернул затвор и начал поднимать автомат. Между нами было около десяти метров – на тренировках с этой дистанции я попадал в трехкопеечную монету из любого положения. Но то тренировки, а тут живой человек…

Первый нож вошел бандиту в горло. Он успел выпустить очередь длиной в половину магазина, но вбок и в землю. Второму я попал точно в правую глазницу, третьему тоже, а вот в четвертого промахнулся, и, если бы не папа, метнувший столовый нож и попавший в цель, нас бы скосило очередью. Последний бандит заметался. Уж что там у него произошло с автоматом, не знаю, но передернуть затворную раму он не смог. Я краем уха услышал мамин голос: «Я сама, страхуй», – и увидел метнувшуюся в сторону бандита тень. На все ушло не более пятнадцати секунд. Кто истошно кричал, кто звал на помощь, видимо, все-таки были раненые.

Папа быстро навел порядок командирским рыком. Двум раненым оказали помощь, нескольких женщин, похлестав по щекам, напоили коньяком. Все удивленно поглядывали на нас, особенно после того, как сходили посмотреть на воронки от трех гранат за земляным валом.

Быстро приехали несколько нарядов милиции. Оказывается, среди генералов был заместитель начальника областного УВД. Он и организовал все так, что нас никуда не повезли, а, быстро опросив, уехали, увозя трупы и пятого живого бандита.

Вечер продолжился, но уже совсем не весело. Мы с Ленкой сидели возле костра, прижавшись друг к другу боками и держась за руки.

– Представляешь, что бы было, если бы не ты и твои родители? Нас бы всех убили.

– Не знаю, Лен. Но точно было бы нехорошо.

– А ты когда-нибудь целовался по-настоящему, Расть? – вдруг спросила она.

– Нет, – честно ответил я.

– Вон уже все собираются ехать. Пойдем? – после паузы произнесла она и поднялась на ноги. – А ты снова герой. Даже все пацаны – задаваки сказали, что я правильный выбор сделала между тобой и Владом. Ну это тот взрослый парень, который меня все за руку хватал.

Я только пожал плечами. Самое интересное, что я ничего не чувствовал. Уничтожил бандитов и все. У меня не было никаких эмоций. Совсем. Будто мух прихлопнул…

За праздничным столом собрались уже не все. Примерно половина. Из детей тоже остались немногие. Сначала нас хотели разместить отдельно, а потом все же решили, что можно поместиться всем вместе. Половина тостов за столом были за нас с папой. Мама счастливо улыбалась. У нее уже были назначены встречи почти со всеми, с кем она общалась, и она четко представляла, что и с кем будет обсуждать. На вопрос папы, зачем это нужно, она спокойно ответила: «Для расширения кругозора».

– Да и нам с тобой пора в академию поступать. Войска из Афганистана выведут. И начнут отправлять в Африку. Не хочу, чтобы ты там с лихорадкой мучился.

– Ну и как ты себе это представляешь? Мы в академию, а дети?

– А дети у нас взрослые. Ира в мединститут. И Растик пусть здесь учится. Есть кому за ним присматривать. И Игнат Ипатович, и соседи, и Харлампиев. В общем, хватит по горам да джунглям бегать. Пора уже остепениться. Вот об этом я и поговорю с женой командира Симферопольского корпуса. Она пообещала меня познакомить с их друзьями из Генерального штаба.

Мы с Леной пошли к ней в комнату смотреть подарки и процеловались до утра. Я даже не понял, как услышал, что в дверь стучатся, а потом не помнил, как дошел с родителями домой. Дома, уже увидев мамино понимающее лицо, осознал, что все всё поняли, и покрылся пунцовым цветом, как мне казалось, даже на пятках.

– Всегда помни о моих словах: ты в ответе за тех, кого приручаешь, – спокойно сказала мама. – С Новым годом тебя, родной! Иди спи. Вечером все будем обсуждать.

2.

Учебный год я закончил на отлично. Лена тоже. Больше мы так и не целовались, но отношения стали близкими, да и уроки в основном мы теперь делали вместе. Она хорошо разбиралась в математических дисциплинах, а я в гуманитарных, и вместе мы разбирались на отлично во всем.

На лето у нас были свои планы, но их без сожаления разрушили родители. Она уезжала в «Артек» в конце мая на сорок пять дней, а потом еще на тридцать – в пионерский лагерь в Болгарии и вернуться должна была только к середине августа. Мои родители поступили в Академию Советской Армии на специальный факультет, который выпускал разведчиков. А я с двадцать шестого мая ушел жить к Игнату Ипатовичу, чтобы заниматься там кузнечным искусством и изучать лечебные травы, составы различных снадобий и настоек. Сапа была счастлива. Ни на шаг от меня не отходила. И использовала каждую возможность облизать мне лицо своим огромным шершавыми языком.

Весь прошедший год я пять дней в неделю по вечерам занимался с Харлампиевым, а на лето получил задание работать самостоятельно.

В июне Игнат Ипатович начал со мной заниматься по системе шаолиньских монахов, объединив задания Харлампиева со своей тренировкой.

– Не помешает тебе моя учеба. Только толка добавит, – заявил он в первый день. И с этого момента я занимался под его руководством по четыре часа в день. Потом мы шли в кузню, а вечером, сидя в беседке, разбирали и смешивали растолченные растения и обсуждали все, до чего доходил разговор. Больше всего меня, само собой, интересовала история, а в этом Игнату Ипатовичу уступил бы даже Агей Нилович. Он в первую очередь был путешественником, а уж потом – историком.

Однажды мы обсуждали разные культуры, и я спросил об Изначальных. Игнат Ипатович внимательно посмотрел на меня, будто пытаясь понять, насколько я серьезен. Кивнул.

– Я, будучи далеко не классическим историком, конечно же, интересовался этой темой, особенно когда был в командировках в Тибете, Китае, Японии, Вьетнаме. Но получить хоть какие подтверждения мне удалось лишь в Афганистане. Более самобытных и закрытых племен я не встречал. У пуштунов все просто кричит об их принадлежности к богоизбранному народу. Столько артефактов, сколько у них, я не видел ни разу. Кстати, гибкие клинки из звездного металла, такого же, как ты нашел в пещере, я видел у них. Есть среди них и двурукие бойцы с этими клинками. В каждом этносе существуют сказания, легенды и другие доказательства существования на Земле расы с высочайшим развитием. У многих сохранились рисунки и статуи людей со звезд. Именно они играли роль Изначального Божества, а потом наделяли божественными силами более низших, а сами устранялись. Множество тысячелетий это было естественно, а потом стало мешать управляющим кланам.

– Если наши боги не самые главные, то это подрывает устои и веру, считали они. Всегда можно сказать: «Ты не главный Бог – есть те, кто тебя назначил». Именно это заставило управленческую верхушку сделать так, что постепенно об этом стали забывать. Я утрирую, конечно, но не сильно, – улыбнулся Игнат Ипатович. – Потом пришла эра христианства. Ватикан два тысячелетия одной из главных своих задач считал уничтожение и сокрытие доказательств существования Изначальных. И не только Ватикан. Византия, а потом и мы тоже занимались тем же. Быстрое изъятие всего, что ты нашел, активный поиск выкраденного дневника Скуратова, даже лишение абсолютно законного наследства – и то говорит, что любую информационную цепочку прерывают. Ты в пещере когда был последний раз?

– Да с того раза и не был. С папой сходили в привратный зал, где у нас с Агеем Ниловичем хранились вещи, чтобы не таскать. Как туда добраться, только я знал – мы и забрали все. Альпинистское снаряжение, фонари, снаряжение для прохода через сифоны, ну и так, по мелочи, и в гараж отнесли. Папу особенно попросили до проведения экспедиции по исследованию находок меня в пещеру не пускать. Ну я и не ходил, раз попросили.

– А между тем в пещеру за полтора года, прошедшие после твоей находки, так никто и не пошел. И если мы с тобой, к примеру, завтра туда пойдем, а мы пойдем, – серьезно заявил он, – то я почти гарантирую, что там все проходы на нижние уровни взорваны так, что хоть закопайся, а не попадешь. Официально это будет называться «зона повышенной сейсмической опасности».

На следующее утро мы действительно сходили к пещере. Все известные мне входы были завалены, а возле центрального появилась сторожка, где странный мужчина рассказывал, что пока туда ходить опасно, но скоро здесь появится целый туристический благоустроенный и безопасный участок, куда можно будет ходить с проводником. На мой вопрос, где будет проходить участок и по каким зонам пещеры, он не ответил, зато начал интересоваться, откуда мы, как зовут. Игнат Ипатович представился моим дедушкой, обозвав Саньком, а себя представил, как Петра Васильевича, отставного военного из Севастополя. На том и расстались.

– Ну что, прав я был, Расть. Это глобальная, общемировая система по сокрытию реальной исторической правды, то есть кривда. А они реально существовали. Может, и сейчас существуют, кто их знает. Для меня это уже не станет целью в жизни, а вот для тебя – да. Ради такой разгадки стоит жить. Да и Скуратов определил тебе дорогу. Дорога Рюрика – это дорога Воина, Охранителя и Созидателя. Но воинская стезя – главная. Видимо, без воинской стези невозможно разгадать эту многотысячелетнюю загадку, – задумчиво проговорил он.

– И что же мне делать? Для разгадки тайны? Мне же всего одиннадцатый год. Уже, правда, почти одиннадцать, – поправился я.

– Учиться, Расти. Постигать. Быть лучшим во всем. Становиться воином. Получать максимальное количество компетенций и знаний, они потом помогут в жизни – она у тебя точно простой не будет. Ну и главное, оставаться независимо ни от чего Человеком. Это запомни. Это тебе мой наказ. Запомни это раз и навсегда. Ты не вправе нарушать свои личные моральные правила. Свое моральное право.

– А что за правила? У меня их и нет, правил.

– Будут, Расть. Одно ты уже можешь себе записать – всегда оставаться Человеком.

– Ну тогда два, Игнат Ипатович, – улыбаясь, погладил я Сапу. – Я в ответе за тех, кого приручил.

– Правильно. У Экзюпери много можно почерпнуть. Эх, жаль, погиб за штурвалом в сорок четвертом. Много бы еще написал достойного, летчик-писатель, – отвлекся он. – Вот и пиши свои правила. Всю жизнь пиши. Тогда все получится. И Изначальных найдешь. И потомком Рюриков станешь, раз уж в тебе его кровь угадывается. Скуратов ведь совсем не простым человеком был. Ведуном был. Ведал он то, что другие не понимали. Да и прожил на удивление долго. Вот как ты думаешь, сколько ему было лет?

– Ну когда мы познакомились, было восемьдесят девять, он сам так говорил, а умер в девяносто один. Я точно знаю.

– А вот у меня другая информация. Мой товарищ занимался историей Тибета, он и сейчас там живет. Так вот он, по идее, ровесник Агея Ниловича, ан нет. Он заявляет, что был его учеником еще до революции и Скуратов уже был пожилым, хоть и активным мужчиной. И фото показывал. Я сравнил с вашими специально. Один в один совпадают. Так. Мы живем в мире, о котором толком ничего не знаем. Вот разобраться в этом и стоит жизни.

Родители приехали в конце августа. Привезли грустную новость. Они переезжают в Москву в Академию на учебу, а мы с сестрой, которая только поступила в Симферопольский мединститут, пока этот год оставались жить в Крыму в надежде, что папе с мамой выделят квартиру и можно будет переехать. Когда мы с Ирой и соседями провожали их, я плакал. Тихо, стараясь никому не показать, но слезы катились, и я ничего с этим поделать не мог.

Дни мчались по накатанной колее. Тренировки, учеба, субботние и воскресные посиделки у Игната Ипатовича на кошаре. На Новый год меня опять пригласили домой к Лене, но я не смог – полетел к родителям в Москву.

Москва мне пришлась по душе. Мне нравилось в ней все. Даже какая особая – с натянутым нервом – суета. Люди все время куда бежали, но не праздно, а по делам. А еще я обалдел от запаха истории и причастности к ней. В общем, это была столица, а столицы, по словам Игната Ипатовича, строились только в местах силы, чтобы питать энергией государей и правителей. Вот и я, видимо, почувствовал эту энергию и отдался ей.

В день я посещал три, а то и четыре музея, и все равно было мало. Мы с мамой сходили в Большой Театр аж два раза, а еще, простояв огромную очередь, посетили Мавзолей. Но мне стало жалко человека, которого не похоронили, а выставили на всеобщее обозрение. Да и по ощущениям там было плохо. Поэтому я, не останавливаясь, постарался быстрее проскочить и оказаться на морозном воздухе.

– Расть, хоть погрелись бы. Ты куда ускакал?

– Мам, да не мог я там находиться. Мне там дышать было нечем, – серьезно ответил я. – Энергетика там такая. Мертвая.

– А-а-а, ну ладно. Пойдем тогда туда, где дышится хорошо и пирожные есть. Надеюсь, там энергетика тебе подойдет, – лукаво заметила мама и, обняв, поцеловала в бровь, когда-то рассеченную и поэтому всегда целуемую мамой, чтобы не было больно. У меня снова защемило в груди – как перед очень, очень долгой разлукой.

– Ты чего, Расть. Плачешь? Что случилось?

– Да нет, ничего, мам. Все хорошо. Это от ветра.

Она посмотрела внимательно, так, как умела смотреть только моя мама.

– А, ну ладно. Пошли. Покажу тебе, где тут лучшие пирожные и торт «Птичье молоко». Папа приедет туда же, и вместе пойдем в кинотеатр на Новом Арбате. Согласен?

– Конечно, мам. С вами хоть куда! – я снова прижался к ней и почему отчетливо ощутил, что это последние разы, когда я могу так сделать.

Я мотнул головой, отгоняя от себя эти мысли.

Улетать не хотелось. Мне понравилась Москва и нравилось быть с родителями. Идя к самолету в аэропорту «Шереметьево», я хотел выть от безысходности. Мысли о том, что я вижу родителей в последний раз, не покидали.

В Симферополе было тепло. После Москвы с ее минус двадцатью и снегопадом, из-за которого несколько раз отменяли вылет ТУ-154, на полуострове казалось, что такого и быть не может. Ира встречала меня в джинсах, рубашке и кофте. Даже трава была зеленой.

– Раздевайся, Расть, быстрее, упреешь, – смеялась она. – Пойдем, телеграмму дадим, что ты долетел. Родители переживают небось.

Мы дали телеграмму и, усевшись в троллейбус, двинулись домой. Иришка всю дорогу выспрашивала про Москву и со вздохом сетовала, что из-за сессии не смогла слетать со мной.

– Вот было бы здорово там жить, да, Расть? Представляешь? Я бы в Первом или Втором меде училась.

– Да, Ириш. Было бы круто. Я по маме с папой скучаю. И семейных советов мне не хватает. И вообще, – я шмыгнул носом, – у меня плохие предчувствия.

В оставшиеся два дня зимних каникул я пропадал у Игната Ипатовича, а вечерами – у Ленки дома.

Началась учеба. Мне все легче и легче давалось все, что мы изучали. Я заметил за собой новую особенность. Откуда ни возьмись появилась просто фотографическая память. Все, что я прочитывал, мог пересказать почти слово в слово. Готовить уроки практически не было смысла, и постепенно наши совместные с Леной подготовки домашнего задания сошли на нет.

Весенние каникулы начались на даче Лениных родителей под Ай-Петри со стороны Ялты. Вечером мы гуляли по набережной. Все было отлично – и вечер, и настроение, но с того момента, как я вышел из машины возле гостиницы «Ореанда», меня не покидало ощущение постоянно следящего и полного ненависти взгляда. Бывает такое. Ни с чего вдруг по затылку пробегают холодные мурашки, и волосы на макушке встают.

Я пытался избавиться от глупого ощущения, но безрезультатно. Осматривался, стараясь разглядеть хоть кого-нибудь, но тщетно. Только один раз в толпе возле очередного барда, играющего на гитаре, мелькнул подспудно знакомый образ, но как раз его тут быть не могло.

Он сидел где-то далеко и еще долго не должен быть выйти, хотя лицо, а особенно наглый жесткий взгляд были похожи. Но был он почему-то не белобрысым, а шатеном. В этот момент Лена потянула меня к картинам, и я плюнул на ощущения, тем более что картины меня тоже увлекали, да и она начала задавать вопросы: «Что с тобой?»

Ночевали на даче. Долго сидели в беседке и смотрели на плещущийся в мангале огонь. Владимир Ильич с мамой Лены ушли спать, строго погрозив пальцем: «Глупостями всякими не заниматься».

Где уж там, как только они скрылись в доме, Ленка перелезла ко мне на колени и заявила: «Раньше, согласно твоей любимой истории, девушки в двенадцать лет уже выходили замуж, а в пятнадцать рожали детей. Кстати, все мои подруги рассказывают, не скрывая, что они уже спали с парнями, правда, постарше их. А мы не то что не спали, еще толком и не целовались, и еще я решила, что теперь буду Аленой. Папа пообещал даже в свидетельстве о рождении изменить имя. Зови меня так, ладно?»

Я молча кивнул. Да и что говорить, когда от переживания горло перехватило.

– Ну Расть. Не сиди ты как истукан. Обними меня хоть.

Я погладил ее по спине.

– Да не здесь. Ну грудь мне погладь, а лучше поцелуй. Или нет. Пойдем ко мне в комнату. Я стащила у родителей из секретного места видеокассету, а видик еще с утра стоит в комнате. Я тебе кое-что покажу.

– Так ты к этому готовилась, хитрая, – расслабился я. – Ну хоть посмотрю, как нужно, а то, со слов других пацанов, выходило уж совсем все коряво и некрасиво.

Мы устроились смотреть видик на полу перед телевизором. Звук был почти выключен. Кассета была немецкой, и там показывали такое, что я впал в полный ступор. И не только от самого действа, но и от сравнения физических параметров. По сравнению с действующими лицами на экране я был лилипутом, да и все, кого я видел из мужчин в гарнизонной бане по субботам, тоже.

– Расть, – шепотом заговорила Алена, – ну чего ты сидишь с открытым ртом. Голых женщин, что ли, не видел?

Я кивнул. На самом деле, я несколько раз видел голую Ирку и маму, но это было совсем другое. Алена подсела ближе и скинула с себя футболку, оставшись в одном бюстгальтере. Развернулась ко мне спиной.

– Поможешь расстегнуть?

Утром Лена, то есть теперь Алена, вела себя так, как будто ничего не произошло, хоть особо ничего такого и не было, но мне было не по себе. После завтрака мы собрались ехать домой. Как только сели на заднее сиденье, она спокойно положила мне руку на колено и стала поглаживать, а сама в это время рассказывала родителям, сидящим впереди, про подругу Лику, которая влюбилась в Талькова и везде носит медальон с его фото. Как я удержался, чтобы не вскрикивать, когда она периодически впивалась ногтями мне в ногу, даже объяснить не смогу.

– Я теперь знаю, как нужно тренировать тебя и как лучше делать мне, – шепнула она, – приедем, покажу. Я ночью попробовала. Все получилось.

Перед перевалом она убрала руку и краем губ улыбнулась, мол, пока тебе хватит. Но так подумал только я. По приезду она потащила меня к себе в комнату якобы позаниматься английским. Владимир Ильич уехал сразу по делам, а Аленкина мама пошла на кухню со словами: «Обед в четырнадцать, а пока позанимайтесь, конечно, если Растислава сестра не потеряет».

– Мам. Ира до вечера в институте, так что Расти спокойно может побыть у нас. Правда, Расть?

Я промычал что-то невразумительное, пытаясь скрыть пунцовое лицо. В комнате Аленка быстро разделась, как будто вообще не стесняясь, чего было не сказать про меня. Все, что было потом, я бы не пересказал и под гипнозом. От неловкости и стеснения, хотелось сбежать, но в то же самое время, хотелось быть рядом.

– Понял, как нужно? – тихо спросила она через минуту. – Попробуешь? А потом я попробую с тобой кое-что новое.

Домой добрался уже затемно. На кухонном столе была записка от Иры, в которой говорилось о том, что сегодня и завтра она дома не появится – будет ночевать в общежитии у подруги и готовиться к экзаменам. Меня это ничуть не расстроило – я с самого утра собирался к Игнату Ипатовичу на старую кошару. С вечера собрал рюкзак и завалился спать.

3.

Снился мне сон. Я находился в каком-то металлическом громадном ангаре. В нем стояли странные летательные аппараты. Человек в черном комбинезоне с белой шевелюрой и длинными старомодными бакенбардами обращался ко мне и еще двоим людям, если их так можно было назвать. Цвет кожи у них был серым, а волосы медными.

– Итак, ты, стажер, заявил, что имеешь высший уровень компетенций по пилотированию штурмовиков?

– Так точно, – ответил я, – и не только их. Я способен управлять всеми летательными аппаратами – от сверхлегких до тяжелых крейсеров класса «А».

– Что ты слушаешь этого лгуна, Бахт? Не понимаю. Ни один разумный такого не умеет. Разве что Изначальные, но он точно не Изначальный. Выкинь его за борт и дело с концом, – заявил один из серых.

– Думаю, что так я и сделаю. Но сначала проверим. А ты, – он сделал паузу, – заткнись. Что-то ты рано решил начать давать мне советы. Смотри, чтобы самому не прогуляться к мусорному шлюзу. Смотри мне. А ты, – обратился беловолосый ко мне, – марш к имитатору. Посмотрим, что ты умеешь. Бой со мной. До смерти машины. Условно. И не дай тебе Всевышний меня обмануть.

Сон оборвался. Но забытье осталось. В этом забытье мне виделся кордон Игната Ипатовича в огне. Лежащая возле кошары мертвая Сапа – моя собака – и стоящий возле кухни Игнат Ипатович, с ненавистью смотрящий на подходящих к нему людей с оружием. Один из них поднял укороченный АКСУ со сложенным прикладом. Щербато улыбнулся. И выпустил очередь по тому месту, где только что стоял хозяин кордона на кошаре. В том месте его уже не было. Зато он был среди этих людей. Он разрубал их пополам гибким клинком. Я теперь точно знал, как выглядит бой с гибким клинком отряда телохранителей Китайских Императоров. Точнее, это не бой. Это кровавое убийство одним мастером множества людей. После того, как все закончилось и врагов не осталось, Игнат Ипатович сел у кузни, положил на колени руки вверх ладонями с лежащим на них гибким клинком и застыл.

Проснулся я резко. Мысль была одна. Мне необходимо на кордон к старой кошаре. Срочно. Я прикинул, что даже бегом доберусь до места через два с половиной часа. Нужна машина. На часах было 5:35, и Харлампиева, о котором я подумал в первую очередь, можно было найти в спортзале, где он, как правило, тренировался с пяти до семи утра.

Рассказывать долго не пришлось. Два УАЗа и Урал, накрытый полутентом, выскочили, разгоняясь по грунтовой дороге в сторону плато, через каких-то пять-шесть минут.

Меня снедало предчувствие чего-то очень плохого. Не было даже сомнений в правильности подъема взвода по тревоге. Напротив, была твердая уверенность, что я прав. Урал отстал, а УАЗы неслись в лучах восходящего над скалами Северного Демерджи солнца.

– Расть. Заезжаем тихо или быстро? – уточнил Владимир Петрович на подъезде.

– Смысла уже нет. Чувствую, – ответил я и засопел. – Похоже, я опоздал.

Дом горел. Огонь постепенно подбирался к сараю, конюшне, кузне. В живых никого не оказалось. Игнат Ипатович дорого продал свою жизнь и уничтожил двенадцать врагов. Сам он сидел на коленях возле кузни, закрыв глаза и даже не завалившись ни влево, ни вправо.

– Расть, – проговорил Харлампиев, – он мертв. Четыре пули в грудь и две в живот. Как он бился с ними? Удивлен и поражен. Воин. Уважаю. Вечная память Игнату Ипатовичу. Пошел я.

– Вечная память, – повторил я и пошел к кошаре, где должна была лежать Сапа. Теперь я точно знал, что моя собака мертва. Сапа лежала возле навеса, где я обычно ночевал. Что со мной случилось после того, как издали увидел Сапу мертвой, вспомнить не получалось, как ни старался. Выпал у меня из памяти оставшийся день. Помню, что сел рядом с мертвой Сапой и просто горько завыл. Как потом попал домой – не помнил. Как разделся и лег спать – тоже.

Проснулся лишь к обеду следующего дня и обнаружил хозяйничавшего на кухне Владимира Петровича.

– Привет, Растислав. Садись за стол. Буду тебя кормить. Вчера пришлось тебе три дозы успокоительного вколоть, уж больно страшно ты выл.

– Уже все. Не переживайте, – тихо сказал я. – Больше не буду.