Читать книгу Император 2025. Изначальные. Книга первая - - Страница 5

1.

Сон снился снова… Я вижу, как падает человек. Я точно знаю, кто этот человек. Это я. Вижу, как беспорядочно вращаюсь, пытаясь судорожно вздохнуть, но ничего не получается. Я держу в руках какую-то дубинку в виде палицы стального цвета. В этот раз я успеваю запомнить звезды, нет, не звезды, а Звезды. Рисунок их незнаком. Уверен. Я падаю на голубую планету, ее видно все лучше и лучше. Странно, что я вообще падаю, ведь в космосе нет притяжения. Падение длится долго. Дышать нечем. Глаза закрыты. Но вдруг на дубинке-палице загорается огонек сначала красного цвета, через секунду желтого, потом зеленый, и, видимо, получив какую-то команду, система внутри шлема наполняется кислородом, судя по широко открытому рту под прозрачным забралом черного обтягивающего костюма. И вдруг я вижу, как человек в скафандре резко открывает заплывшие от гематом глаза. И просыпаюсь.

Фух! Не проспал. Будильник показывает 7:05. Волной сбрасываю себя с кровати. Звонкий шлепок по будильнику, чтоб не успел заверещать. Папа с мамой привезли его мне из Москвы год назад, когда приезжали в отпуск летом. Они уже два года как учились в Академии Советской Армии на спецфакультете. А мы с сестрой живем там же – в гарнизоне, где расквартирована наша бригада спецназ ГРУ ГШ СССР, в которой служили папа и мама. Папа – командиром батальона, а мама – начальником отдела радиоразведки в штабе бригады, во всяком случае так я думал, хоть и недоумевал, почему у мамы такое же звание, как и у папы.

После резкого скачка с кровати и ярких разборок с ковбоем-будильником, который не успел заверещать, как иерихонский осел, я впрыгнул в штаны тренировочного костюма, правда, так их назвать уже было нельзя – так, портянка, которая когда-то была штанами белого цвета. Привыкал я к старым вещам и не мог с ними расставаться, тем более что штаны-тряпки все же закрывали часть того, что должны были закрыть.

Пока слетал с третьего этажа, перепрыгивая через три, а то и четыре ступеньки, подумал, что не мешало бы постирать штаны и залатать особо одиозные дыры. Ирку просить бесполезно. Один ответ и одна угроза: «Тебе уже тринадцать лет, ты уже взрослый, – и добавит еще: – Маме расскажу – вот она тебя к себе заберет». Вот же зараза! Знает, чем взять за кадык и не отпускать.

Зарядкой я занимался с папиным бывшим батальоном. Ничего нового. Пробежка в конце строя. Всего-то три километра по горной местности. Базовая полоса препятствий для частей спецаза и чуть силовой и дыхательной нагрузки. Все. Им ведь дальше по распорядку, а у меня каникулы. Еще чуть порастягивался. Прогнал базовые ката и комплексы из школы Шаолинь, Годзарю, Винчун, Ушу и армейского РБ и поскакал домой. На наручных командирских часах – часы, которые мне завещал Агей Нилович, я хранил совместно со всеми своими реликвиями, – было 8:30. Чуть размялся.

Сегодня было еще два мероприятия. Тренировка у Петровича в одиннадцать. Владимир Петрович, а точнее уже начальник боевой подготовки бригады Владимир Петрович Харлампиев, не создатель самбо, но очень крутой Воин, да и вообще крутой. В Афгане он три ордена Красной звезды получил и две медали «За отвагу», а эти награды просто так не получают. Тренировка обещала быть, как всегда, за гранью моих возможностей. Ножи, гибкий меч и посох. А-а-а-а, три часа издевательств над собой! А потом в 16:00 занятия по английскому у Анны Ивановны, маминой лучшей подруги, которая работала в штабе, где прежде работала мама.

Принял контрастный душ. Уже по-другому, не как четыре года назад, поплескался в еле холодной и чуть горячей воде, а вполне реальный – до покраснения и посинения кожи. Кто бы сказал тогда, что я стану таким? Все-таки спасибо Леле Генешвили за то, что тогда толстой грушей меня назвал при моей первой любви, Аленке. Так бы и сейчас ходил пухлым добрым мальчишкой с гитарой и потертым портфелем и не догадывался бы, что это Аленка влюблена в меня с того самого момента, как только пришла к нам в школу. И влюбилась она в меня, когда услышала, как я рассказывал про музыку и про то, что разучивал песни Высоцкого и Цоя в музыкальной школе. Да, это было не совсем типично для сына командира батальона спецназа ГРУ.

Нужно было быстро поесть, прочитать записку от сестры и бежать. Ира уехала на прыжки в ДОСААФ еще в четыре. Завтрак оказался на редкость разнообразным. Яблоко, помидор, огурец и два сваренных со вчерашнего вечера яйца. Чай я себе и сам сделаю и бутерброды со сгущенкой тоже – так, видимо, подумала сестра-зануда. Она пользовалась тем, что старше меня на шесть лет. И считала, что самая умная на свете, так как закончила школу с золотой медалью и учится в мединституте. А еще она увлекается альпинизмом, парашютным спортом, уже напрыгала двадцать прыжков и классно играет на фортепиано.

Моя непрекращающаяся битва с ее ухажерами была постоянной темой для обсуждения с мамой по телефону. Я в этой битве побеждал со счетом три к одному и гордился этим. С последним, собственно, завтра в мой тринадцатый день рождения я и собирался разобраться серьезно. Все было готово для этого. Я целую неделю вел себя с ним прилично, ожидая кульминации за праздничным ужином. Сначала он должен был выпить компот со снотворным, а потом было два варианта: либо минеральная вода, либо чай, но оба варианта со слабительным. А потом я планировал наблюдать свой триумф.

Внешне Вадик был хорош. Высокий, широкоплечий, голубоглазый, какой-то там великий спортсмен и лидер третьего курса все того же мединститута, но он был гражданским. И это сразу же его опускало на уровень ниже нашего. Но и это было не все. Он посмел неуважительно говорить о наших родителях. Обсуждать отсутствие заграничной машины, дома, импортного телевизора и видика, да еще много чего он Ирке объяснял. Он считал, что все военные – нищеброды, тупые, не способные ни к чему дельному человеки. Больше всего меня возмутило, что моя Ирка в ответ ничего не сказала. Просто промолчала. И именно поэтому мы с ней уже две недели не разговаривали и общались записками.

Звонок в дверь прозвучал резко. Кто это, интересно, так рано? За дверью оказалась почтальон Мария Тимофеевна. Сколько ее помню, она всегда была какая-то кругленькая, улыбающаяся и совсем не менялась. Все люди меняются – прически, одежда, цвет волос, настроение. А она нет. Когда-то я задал маме вопрос о ней. Мама вздохнула и сказала, что у Марии Тимофеевны редкий внутренний стержень. В одной из командировок в Афганистане в самом начале войны ее муж, командир роты, вместе с группой пропал без вести. Это было в восемьдесят первом. Она каждый день ходила к штабу и ждала, ждала. Высохла. Думали – помрет. А потом вдруг увидели ее с почтальонской сумкой. Она всем говорила, что ее муж жив и обязательно вернется. И теперь она будет первой сообщать всем о радостных событиях. Вот так и работает уже столько лет почтальоном и ждет вестей от пропавшего мужа.

– Телеграмма тебе, Растик, – сказала Мария Тимофеевна, улыбаясь. – Сестры нет дома?

– Нет. Она на прыжки в город уехала. Еще рано утром.

– А-а-а, ну ладно. Тогда расписывайся.

Я взял бланк. Расписался и забрал телеграмму. Она была от папы. Пробежал глазами текст и ошалело посмотрел на Марию Тимофеевну.

– Я сегодня вечером в Москву полечу. День рождения буду в Москве с родителями праздновать.

– О-о-о, как тебе повезло! – поддержала Мария Тимофеевна и разулыбалась. – Ну будь здоров и привет отцу с мамой передавай.

Дверь закрылась. А я так и остался стоять с телеграммой в руках, с открытым ртом и постепенно растягивающейся глупо-счастливой улыбкой. Чего стою-то? Тренировка через час – есть время собрать вещи. Собственно, мне много и не нужно. В сумку трусы, майки, пару футболок, одни штаны в запас, фонарик и швейцарский нож – подарок папы на прошлый день рождения. Два сюрикена из выкованных лично почти четыре года назад – в специальные гнезда. И нож-метатель – тоже в специальное гнездо. Кепку-бейсболку – мою гордость с эмблемой «Топ Ган» – сверху. Все. Собрался.

В телеграмме написано, что билет меня ждет в аэропорту. Касса № 2. Наверное, воинские кассы. Так, свидетельство о рождении нужно не забыть. Главное, чтобы Ирка вернулась до моего отъезда. «Эх, не получится операцию с Вадиком провернуть, – думал я, несясь в спортзал бригады. – Ну ничего. Вернусь – еще круче придумаю».

Тренировка прошла легко. Владимир Петрович не зверствовал. Параллельно с нами занимались бойцы из только пришедшего пополнения. У них занятия вел старший лейтенант Васев (Вася). Небольшого роста, жилистый, с белесым ежиком волос, он шепелявил и поэтому сперва казался совсем не опасным. Ан нет! Опытный взгляд сразу видел набитые мозоли на кентах и плавную, перетекающую манеру двигаться.

Видимо, бойцы из нового пополнения этого не знали. Я стандартно тянулся после тренировки в углу зала. А Вася, то есть Васев, ходил перед строем из двух шеренг и объяснял молодым парням, которые были на голову выше его, что такое рукопашный бой спецназа ГРУ ГШ.

Больше всего балагурили в строю бойцы из второй шеренги. И, похоже, на мою тему, а также на тему практически одинакового со мной по росту Васева. Молодежь даже не подозревала, как близко от них сейчас ходит глубокий нокдаун или увечье. Но Васев не обращал внимания на непочтительное отношение. Спокойно закончил свой рассказ, окинул взглядом строй. Выбрал особо едко улыбающегося и жестикулирующего бойца, и поманил его к себе пальцем. Тот не понял.

– Иди сюда, девочка, – сказал Васев, продолжая подзывать пальцем, дожидаясь, пока тот выйдет из строя. – Фамилия, боец.

После нескольких секунд замешательства тот что-то промямлил.

– Я не услышал.

Я отвлекся, увидев, что в зал входит Петрович.

– Чего разлеживаемся? – спросил он, тут же сопроводив вопрос толчком боккэна, который держал в руках. – Вот так.

Только что стоял от меня в пятнадцати метрах, а уже стоит в боевой стойке и тычет мне в лоб. Ну не совсем в лоб. Не такой уж я беспомощный. Перекатом ушел с линии атаки, по ходу схватил свой боккэн и провел связку с обманным движением в пах, выцеливая правое колено. В том месте, где оно было, я его не нашел. Поискал бы, если б мне кто-нибудь времени дал. Замечтался и получил все же рукоятью боккэна по лбу. Перехватил боккэн в правую руку. Выпрямился и поклонился. Он кивнул.

– Растислав. Годы тебе твержу: воин всегда готов к бою, всегда, где бы он ни был, что бы он ни делал. Воин всегда готов отразить нападение. Пятьсот бросков сюрикенов, сто бросков метателей и окончим тренировку.

Вы когда-нибудь бросали с десяти метров в цель пятьсот раз сюрикен и сто раз метатель? Нет? Попробуйте. Каждая серия – десять сюрикенов и метателей. Столько, сколько у тебя на поясе и в перевязи. Пробежка к мишени и снова. Притормозишь – пожалеешь. А мне еще в Москву лететь.

Закончил метать. Поработал с одним и двумя боккэнами – это уже чтобы внутренний страх перед нагрузкой совсем заткнулся, получил раз двадцать по болевым точкам, легкие щелчки посохом от Петровича за ошибки и на этом закончил. Петрович с Васевым переговаривались и улыбались, глядя в сторону молодых бойцов, которые в кучке что-то обсуждали.

Пока Васев им что-то говорил, Петрович поманил меня пальцем.

– Будешь сегодня спаринговать на максимально скоростном уровне.

– С кем, Учитель?

– А вот с этими девочками, надо же с них платьица снимать.

Я молчал. Нет, я вот уже три года как спаринговал с бойцами роты разведки и далеко не всегда с отрицательным результатом. Но вот так, с двадцатью взрослыми парнями, самый маленький из которых выше меня на голову и тяжелее на тридцать килограммов? Это сложно. А ведь мне вечером в Москву лететь, и хочется туда попасть не на носилках и в бинтах.

Из мыслей о бедном мне и тяжкой судьбе меня вывел грохот смеха. Нет, не смеха – ржача. Ржали бойцы из группы Васева. И хотя их было всего на одного меньше, тот, которого в самом начале вызвал Васев из строя, по итогу общения ладненько так прикорнул, изображая из себя то ли спящую рыбу, то ли бревнышко, и вообще не шевелился за пределами татами.

Учитель кинул мне боккэны и направил к центру татами. Продолжая себя жалеть, я все же наблюдал за противником, который уже стоял и ждал, когда я подойду. Да уж, жалкое зрелище. Здоровый, реально здоровый бугай рыжего окраса поигрывал мышцами и улыбался. Тут меня пробрало на злость. Хоть и знаю, что нельзя.

«Чем больше злишься и не держишь баланс осознания боя, тем вероятнее проиграешь», – подумал и начал в темпе прогонять дыхательную практику по стабилизации эмоционального фона.

– Итак, бойцы, – заговорил Васев, – хоть вы еще и не заслужили этого звания. Для того чтобы вступить в рукопашный бой, боец спецназа должен потерять на поле боя автомат, пистолет, нож, поясной ремень, лопатку, каску и еще множество убивающих предметов. Найти ровную площадку, на которой бродит такое же расхлябанное тело врага, и вступить с ним в жестокую схватку. Будем считать, что с вами это произошло. Но вам не повезло, и вы встретили не расхлябанное тело, а сына бывшего командира нашего разведбата. Давайте проверим, на что вы способны, – закончил он.

Правила, которые озвучил Петрович, а по совместительству мой Учитель, пытатель и просто человеконенавистник, были просты: кто первый падает на татами, тот проиграл. Участникам выдаются боккэны, учебные мечи, которыми они могут пользоваться по своему усмотрению.

И тут же прозвучал резкий свисток. Рыжий тупо бросился ко мне, видимо, искренне веря, что сможет меня найти на рельсах своего рыжего бронепоезда, но не так все было просто. Я спокойно ушел от атаки, заплел его ножищи и крутанул вихревой круг, даже не воспользовавшись боккэнами. Бум. Тупой звук громко известил меня о том, что бронепоезд сошел с рельс и лежит. Добивать я не стал, дабы не нарушить дыхание.

В основном все бои закончились так же. Я старался никого особо не обижать и не делать больно. Один то ли осетин, то ли грузин так зло вращал глазами, что я от ужаса мягко скользнул во второй внутренний круг и двумя тычками в солнечное сплетение и в подбородок еле-еле остановил у него быстро развивающуюся проблему с глазными нервами или с вестибулярным аппаратом, а может, и со всем вместе.

Если честно, то больше ничего интересного не было. Петрович и Васев хитро переглянулись, и потом оба кивнули мне.

– Отцу передавай привет. А это тебе подарок, раз завтра не увидимся. С Днем рождения. – Петрович протянул мне скрученный клинок с длинным многоколенчатым лезвием из вороненого металла.

Гибкий клинок был сложен в изготовлении и использовался адептами тайного общества убийц в Китае, а значительно раньше – избранной тысячей телохранителей Императора Поднебесной. Я тренировался с подобными, но этот был просто шедевр. Петрович сместил пластину на рукояти и махнул прямо от себя. Клинок с шелестом распрямился. В длину он был чуть длиннее стандартного боккэна. Создавалось впечатление, что он мерцает. Клинок завораживал, как кончик языка у змеи. Он был способен рубить и колоть. Научиться держать баланс было невероятно трудно, но можно, зная секретную технику.

– Приедешь – начнем тренировать в обоеруком варианте. Этому клинку более шестисот лет. Свое имя он тебе сам подскажет. Для того, чтобы тебе его сегодня подарить, собирался большой совет носителей этого искусства и принимал решение, достоин ты или нет. Приняли. Надеюсь на тебя и уверен, что не подведешь. А это тебе для него специальный аксессуар, – он развернул сверток, и я увидел обычные штаны серого цвета. С карманами, нашитыми в области бедер и икр. Ткань была легкой, но какой-то излишне жесткой.

– Спецткань. Опытный образец. Еле достали для тебя. Не промокает, прямой огонь держит до пяти минут. Не рвется. И в правом шве сделаны ножны для твоего клинка. Владей с честью этим достойным мечом.

Я схватил клинок, штаны и ошарашенно пролепетал: «Спасибо, дядя Володя!»

На этом все разошлись, и я остался в зале один. Чуть успокоился. Нашел ножны, которые были настолько хорошо замаскированы строчками швов, что совершенно не ощущались. Вставил туда клинок. Переоделся и пошел домой. Нужно было поторопиться, чтобы успеть на английский, а потом написать записку Ирке и ехать в аэропорт.

Рейс был в 23:00. В аэропорт я решил приехать за два часа и погулять там. С английского вернулся рано, и время до отъезда еще было. Анна Ивановна тоже подарила мне подарок. Кожаный ремень с кармашками, как у ковбоев. Кармашки были заполнены конфетами, и я решил их не трогать до аэропорта.

Пообещав передать привет родителям, я распрощался и решил заскочить к своему другу Ромке, чтоб от него позвонить Аленке. Но Ромки дома не было. Они с отцом уехали на стрельбище. Ромкин отец был заместителем командира бригады. К своим тринадцати годам Ромка стрелял из всего, что только стреляет, причем очень недурно. Я написал ему записку. Посетовав, что не успел похвастаться клинком, ремнем и штанами, побрел домой.

Делать было нечего. До Аленки не дозвонился. Никто не брал трубку. И я, весь в расстроенных чувствах и в мыслях о несправедливости мира, пригреб домой.

Есть не хотелось, хотя обычно после тренировки я готов был быка стрескать и еще на поросенка засматривался бы. Шучу. Ни разу не ел поросенка. Но по фильму «Иван Васильевич меняет профессию» знал, как он выглядит.

Написал короткую записку Ирке. Так, мол, и так. Телеграмма – аэропорт – Москва; приеду – расскажу, как мы с мамой и папой повеселились. Злой на нее. Не до сантиментов.

Забросил в сумку мыльно-рыльные и задумался – сколько брать денег? Решил взять на все про все двадцать рублей. Из копилки вытащил то, что сумел, не разбивая, – еще семь рублей пятнадцать копеек и решил, что хватит. Слышал, что самый дорогой билет стоит рублей восемнадцать. Закинул сумку на плечо. Дверь закрыл, а ключ положил под коврик.

Приключение начиналось. Но настроение было какое-то не под стать событию. В Москву я уже летал. Один. На новогодние праздники. Поэтому особой новизны не было. Что-то мешало и грызло под ложечкой. Состояние было как будто на тебя накатывает тяжелая, влажная, холодная туча на плато.

Сел в троллейбус «Ялта – аэропорт». Даже в окно не было желания смотреть. На небе не было ни облачка, и солнце заливало ярким светом горы, леса и долины. Но внутренняя туча не проходила. Наоборот, разбухала и давила. Это потом я узнал, что такое состояние бывает перед опасностью. И каждый Воин знает, что в таком случае делать: остановиться, осмотреться и ждать опасности. Готовиться!

А я попытался отвлечься. Достал плеер с кассетой «Кино» и постарался улететь в музыку. От «Скованных одной цепью» стало еще неприятнее. Достал из кармана на ремне конфету. Съел. Стало как будто легче. Так и съел все восемь конфет из восьми карманчиков. Кинул взгляд на часы – подарок папы. 19:47. Время было и на мороженое, и на поглазеть.

Вообще люблю наблюдать за людьми. Как будто проживаешь вместе с ними мгновение, прикасаешься к их жизни и ненадолго становишься ее частью.

Первым делом – билет. Я не совсем представлял, как подойду и попрошу билет в этой кассе № 2, но все оказалось просто. Подошел. Спросил. Мол, мне нужно выкупить билет до Москвы на фамилию Гаврилевский. Девушка, какая-то невзрачная, с волосами как пакля, зыркнула, натянуто улыбнулась и ответила: конечно, пожалуйста.

– Вот твой билет – за него уже заплачено.

Я удивился, но не настолько, чтобы спрашивать, кем заплачено. Решил, что папа как-то оплатил билет. Да и мороженого хотелось. До посадки я то и дело жевал мороженое с малиновым вареньем и шоколадом, закусывая двумя пирожными «Картошка» и запивая бутылкой «Байкала», стараясь понять, почему еда в аэропорту всегда такая вкусная.

Самолет, обычный ТУ-154, был заполнен на треть. Люди заходили, рассаживались и как-то сразу затихали: кто-то пытался заснуть, а кто-то и засыпал. Недолго порулив, самолет чуть приостановился на торце взлетно-посадочной полосы и, разогнавшись, оторвался от земли. В момент, когда убиралось шасси, просел, но, добавив сил движкам, начал быстро набирать высоту и одновременно резко накренился влево.

Через одно кресло от меня сидел странный дед. Он то ли дремал, то ли молился. Глаза его были закрыты. На лысой голове – тюбетейка, а вся одежда – и рубашка, и мятый пиджак – у него топорщилась.

– Ну и ладно. Конечно, лучше, чтобы я сидел у окна, но и в проходе неплохо. Скоро Москва. И мама с папой.

Как только загорелось табло, разрешавшее расстегнуть ремни, я полез за сумкой. Подумал, что с плеером время пролетит быстрее. Но не успел я раскрыть сумку, как прозвучал выстрел. Это был именно выстрел. Девушка-стюардесса упала, а на ее месте появился бородатый мужик с автоматом. Тут же заголосили несколько людей. Какие-то мужчина и женщина направили пистолеты в сторону голосящих, и раздалось еще несколько выстрелов. Крик прервался.

– Самолет захвачен и будет следовать в Афганистан, – прозвучал спокойный картавый голос по внутренней связи.

В нашем салоне остались двое с пистолетами, стрелявшие в людей. Все произошло так быстро, что я все еще находился в состоянии поиска плеера и наушников в сумке, а руки автоматически начали подбирать средства защиты. Даже не понимая, что делаю, я нащупал сюрикены и метатель. В правую сюрикены между пальцев. Кидать придется кистью от груди, а метатель – в левую. Эх, мне бы посмотреть в этот момент на деда! Но я не посмотрел.

Как во сне, я метнул один сюрикен, затем второй, отметил взглядом, что попал точно туда, куда целился, в горло одному и второй. Повернулся и без замаха отправил в полет метательный нож. Мужик с бородой и автоматом то ли почувствовал, то ли услышал что-то и начал поворачиваться. Но с девяти метров, которые нас разделяли (он стоял лицом ко второму салону, а ко мне спиной), я бы не промахнулся и в темноте на звук. Учили все же четыре года. Стало совсем тихо.

Яркая боль – вспышка в районе затылка, и все. Удивленно раскрытые глаза женщины с соседнего ряда – это последнее, что я запомнил. Дальше была чернота.

2.

Проснулся я от жажды. Нет, не от того, что хочется пить. А от ощущения, что начинаешь задыхаться, потому что распухший язык скоро заполнит все пространство во рту. Руки скованы сзади, и я их не особо чувствую. Ноги тоже связаны, причем и в щиколотках, и в коленках. От щиколоток идет удавка к шее. Шевельнулся – затягивается. Я тоже такие схемы обездвиживания знаю. Попробовал накопить слюну чтоб хоть чуть-чуть протолкнуть в глотку влаги. Нет, слюны не было. Попробовал открыть глаза. Не открываются.

Рядом разговаривают – вроде по-арабски. Хлопнула дверь. Ко мне подошли, пнули в живот. И еще раз. Боль где-то внутри, но какая! Я даже не понял, что это было. У меня ж повышенный болевой порог. Так постоянно говорил мой учитель Харлампиев. Не похоже на то. Как будто что-то во мне колючее шевелится и разрывает внутренности. Потом я услышал верещащий голос с истерическими нотками. Колющая боль внутри остановилась, но ощущение инородного и холодного внутри меня не пропало. Потом что-то кольнуло в шею и все.

Что-то мне совсем было плохо. Мысли ползали в черепной коробке как осы в меде. Попробовал шевелиться. Стало еще хуже. Пробую открыть глаза. Правый чуть разлепился. Даже что-то различает через муть. Левый не видит. Или выбили, или заплыл так, что не открывается. На шее что-то жесткое и тяжелое. Руки связаны с этим жестким напрямую. Это колода, вот что это – приходит мысль и ускользает вместе с сознанием. Меня чем-то облили. Я это ощутил. Потом пришла вонь. Воняет помоями и фекалиями. На улице светло. Приоткрыл еще раз правый глаз. Тяжелая колода. В нее продеты мои руки и голова. Я лежу. И ног от поясницы не ощущаю. Их нет. Снова выключилось сознание.

Реальность вернулась махом от боли в районе позвоночника. Как будто туда вошел шип. А может, так и есть. Напротив, в позе лотоса сидел китаец и смотрел в мой правый открытый глаз. Видимо, галлюцинация, раз молчит. Снова боль в позвоночнике. Снова теряю сознание. Так день, ночь, день, ночь. Приехал бородатый седой мужик. Судя по тому, как вокруг него все вертятся, – начальник. Подошел ко мне. Посмотрел. Что-то сказал китайцу. Тот кивнул. Потом замахнулся ногой. Взрыв в голове – и снова ничего не чувствую.

Пришел в себя снова от вспышки боли в позвоночнике, отдававшей колоколом в голову. Открываю уже привычно правый глаз и не могу. Чувствую шероховатую поверхность бинта, намазанного чем-то холодным и жирным. Колодок нет. И солнца нет. Судя по эху – пещера или большой подвал.

– Лежи и не шевелись. Будем тебя лечить, а потом посмотрим, что с тобой дальше делать.

Это было по-русски. Но ответить я не могу. Вся голова замотана. Ощущение, как будто все тело обложено кусками холодного мяса и обмотано простыней. Шевелиться не могу, хоть и пробую. Снова улетаю в небытие.

Сколько времени прошло с момента моего последнего пробуждения – не знаю. Но то, что мне лучше, знаю точно. У меня есть ноги. Я их чувствую. И они болят. Очень сильно болят, а значит, они есть. То же самое я чувствовал четыре года назад, в первые месяцы тренировок с учителем, когда в конце каждой тренировки не мог даже шевельнуться.

Повязок на глазах уже не было. Открывая глаза, почувствовал резкую, как вспышка, боль. Как будто разорвал по живому веки. Белый потолок, стены из камня. Непонятный флаг, висящий на стене. В голове при попытке движения взрыв острой боли. Где я? Точно не в СССР. Китаец. Человек, говорящий по-русски, – бородатый мужик с крючковатым носом в белой рубахе, шароварах и смешной грязно-серой шапке…

Неужели Афганистан? Говорил же тот террорист в самолете про Афганистан. «Уже мертвый террорист», – злорадно подумал я. «Ох, и влетит мне от папы», – запоздалая мысль. И ни одной – о том, что недавно убил трех человек. Вообще. Не люди это. Так и буду дальше думать.

В дверь вошел мужчина, даже, скорее, дед. Но дед громадный. Как дуб. И идет, как будто переваливается с одного толстого корня на другой. Серая шапка волос, седая борода. Черные глаза – как угли. Одет в белую рубаху, шаровары заправлены в сапоги. Взгляд деда уперся в меня. Аж до часотки захотелось спрятаться – все равно куда. Взгляд этого деда как будто разорвал какую-то внутреннюю преграду.

«Не хочу! – кричало все внутри меня. – И вообще – хочу домой!»

Холодный и жесткий взгляд как будто прорывал давно копившуюся плотину отчаяния и страха. Связки выдали непонятный звук. То ли хрип, то ли писк. Губы от этого разлепились. Во рту появился соленый вкус крови. Я его почувствовал, и вал, захлестывающий сознание, остановился. Так со мной всегда бывало и раньше. Жалеешь себя, бедного, жалеешь, а чуть кровь почувствовал – как чистой и ледяной водой окатывает. Только своя кровь. Чужая так не действует.

Попытался облизать губы. Фу! Губ нет. Одна сплошная корка. А дед все наблюдает. Ни один мускул не шевельнется. Как маска. Я читал, что в Японии, Китае и даже в Венеции делали маски из человеческих лиц, так что отлепить их без желания носящего человека невозможно.

О чем я думаю…

– Вставай, смердишь сильно, – сказал дед.

«Как же вставать? – подумал я. – Шевельнуться не могу».

Попробовать подтянуть колено. А-а-а… Все тот же скрипучий хрип известил меня, что делать этого не стоит. Закрыл глаза. Шиплю. Пошипеть не удалось. Меня ухватил острыми клыками большой экскаватор и поволок куда-то. От резкого рывка в голове заревела сирена, но быстро замолкла. Потому что сознания нет – сирены нет. Сколько меня тащил этот дикий дуб-экскаватор, я узнал потом, но очнулся от того, что захлебывался ледяной водой, а зубы стучали от озноба, который пробирал все тело. Зубы стучали везде. В голове, в животе, в ногах…

Удалось сфокусировать взгляд. Устроился так, чтобы вода не заливалась в рот, а обтекала лицо и толкала в затылок. От этого ощущения стало лучше и моему сплошному синяку – голове. Так бы лежал и лежал, а потом заснул и уже бы не просыпался. Махом решил бы проблему. Перестало бы все болеть. Очень хотелось спать. Глаза стали самопроизвольно закрываться. И тут снова дикий дуб-экскаватор ухватил меня за плечи и выкинул на галечный пятак.

Прошло пять, десять или тридцать минут, и я потихоньку начал приходить в себя. Правый глаз открылся. Левый открывался, но щелочкой и слезился так, что я все равно ничего не видел. Чуть огляделся. Горная речка. Серо-белые валуны. С одной стороны скала, уходящая вверх так, что не видно, где она переходит в плато. Альпинисты бы невзлюбили эту скалу. Отрицательный угол метров до ста, а может быть, и больше. Я лежал на покатом берегу, покрытом слоем пыли, с крапинками коричнево-серых кустов. Белая пыль была везде. На растениях, камнях, скале, и даже вода была какого-то мутного белого цвета.

Ощущение постепенного возвращения к реальности накатило холодной волной. Ныло все. Но я точно мог двигать всеми конечностями, и, похоже, кроме ребер у меня ничего не было сломано. Ребра я и раньше ломал, когда дважды падал с тарзанки. Ощущения были похожие. Глубоко вздохнуть не могу. Дышу короткими вздохами. Чувствую, что на мне ничего нет. Вообще ничего. Я посмотрел на деда-дуба. Да, монументальный человек. Квадратный. Ростом, наверное, под два метра. Громадные покатые плечи, руки как мои бедра – с маленькими пальчиками на широченной ладони. Почувствовав мой взгляд на себе, он плавно сместил туловище и, точно рентгеном, осмотрел меня.

Кивнул, как будто своим мыслям, мотнул головой. Рассматривать этот жест можно было только в одном варианте. Идти за ним. Поднявшись и утвердившись в вертикальном положении, я понял, что все возможно, если сильно бояться. А я по какой-то абсолютно непонятной причине боялся. Боялся этих серо-белых скал. Этой холодной белой воды в горной речке. Деда-дуба с серой шапкой волос на голове, седой бородой и глазами-льдинами, что просвечивали меня насквозь. А еще больше я боялся понять, что это не сон.

Для себя я решил, что буду считать все это сном, а потом, когда захочу, раз – и проснусь. На вопрос, почему я до сих пор не проснулся, у меня ответа не было, и я не стал продолжать эту мысль.

«Когда надо будет, проснусь. И все, точка», – решил я для себя снова. Так говорил Петрович, мой учитель, когда не хотел говорить или обсуждать что-либо дальше.

«Как же я, голый-то пойду?» – промелькнула мысль.

Но пошел. Идти за фигурой деда-дуба пришлось далеко. Однако то ли молодой организм не мог долго находиться в состоянии «болен», то ли меня все же подлечили, но чем дольше я шел, тем легче мне становилось. Шли километров пять. Странная мысль пришла по ходу ковыляния босиком по грунтовой дороге: я подумал, что нелегко было меня нести на руках к речке деду-дубу.

Наконец, из-за поворота стали слышны звуки селения, и я увидел, куда попал. Начало долины в окружении горных массивов со сверкающими снежными верхушками вызывало если не восхищение, то уважение к древним громадам, которые видели еще самого Александра Македонского.

«Почему Македонского? – спросил я себя и сам же ответил: – Потому что это точно Афганистан», – и чуть не взвыл. Проснулся.

3.

Горное селение было большим. Одно- и двухэтажные дома вполне обычного вида. Блюдца спутниковых антенн и оконные кондиционеры. Бросался в глаза двухэтажный дом с плоской крышей и примыкающим к нему минаретом. Огороженый высокой стеной из дикого камня с гладкой и практически без зазоров кладкой. Это было самое большое строение в селении.

Дед-дуб скрылся в проеме кованой калитки, и я не стал дожидаться особого приглашения, вошел тоже. Ого-го, аж выдохнул! Мощенный мраморными плитами внутренний двор, несколько фонтанов, расположенных каскадом, зелень. Где-то далеко, в глубине дворовых построек, гудел электрогенератор. И было пусто. Ни единой души. Нет, кто-то все же был. Скрипнула дверь метрах в двадцати от места, где я стоял, и на порожек вышел мальчишка, судя по одежде, – а она была, по моим последующим наблюдениям, вся одинаковая. Мужчины носили длинные белые или бело-серые рубахи поверх штанов более темного цвета. Штаны были заправлены либо в сапоги, либо в берцы.

Мальчишка стоял, не двигаясь, внимательно меня разглядывая. Причем настолько внимательно, что мне стало не по себе, и я прикрылся руками, насколько мог, двинувшись в его сторону. Не успел я дойти, как он развернулся и пошел в глубину строения. Проход был сквозным, и мы вышли на задний двор, пошли наискосок к дальнему правому углу.

«О-о-о, так вот где я сидел в колодках», – подумал, проходя мимо. Квадратная двухметровая яма с нечистотами и посреди столб. На нем висели те самые колодки, которые были на мне. Я запнулся от мерзости воспоминаний и врезался голым пальцем в торчащий из земли камень. Зашипел и пошел дальше за мелькающим уже далеко мальчиком.

«Дал бы ему лет десять-двенадцать, – прикинул я его возраст. – Почти ровесники».

Быстро темнело. Вообще в горах обычно быстро и резко темнеет. Особенно в долинах. Солнце только светило, и вдруг как будто его выключили, и сразу стало ощутимо холоднее.

«Думаю, что ночью даже могут быть заморозки», – продолжил анализировать я и, увидев, куда шмыгнул мой проводник, пригибаясь, вошел в полуземлянку-полудом.

На самом деле, все оказалось не так плохо. Каменный пол, ступеньки, ведущие вниз. Средних размеров комната. Очаг, ковры на небольшом возвышении, большой шкаф с какими-то книгами в половину длинной стены, стол и два маленьких стульчика, явно самодельные – больше ничего не было.

Я не понял, а куда подевался дедодуб? Мальчик все так же молча закрыл дверь на массивный засов, подойдя к шкафу, открыл платяное отделение и вошел в него. Я последовал за ним.

– Ну ничего себе!

В шкафу была фальшивая стенка, а с обратной стороны – вполне благоустроенное жилище. То ли подземная река за многие столетия пробила такой большой зал, а потом ушла в другое русло, то ли изначально это была просторная полость в горе, но выглядело помещение солидно. В глубине была сложена русская печь. Настоящая. Я такую видел в Горьком у бабушки с дедушкой, когда ездил к ним зимой с мамой и папой незадолго до их смерти. И даже горшки были похожими. Там же, рядом, стоял самодельный стол с шестью резными стульями и посудный шкаф, тоже самодельный.

Вообще, вся мебель, и, похоже, вся посуда были сделаны своими руками, но мастерски и даже изысканно. В разных концах пещеры были видны кровати, столы, шкафы, отгороженные от общего пространства затейливыми ширмами. Пол был частично каменный, частично песчаный – возле протекающего по пещере родника или подземной речки. И что удивительно – было совсем не сыро.

Свод у пещеры был куполом. Начинался метров с четырех, а заканчивался на высоте восемь-десять метров. И вообще, несмотря на то что я был голым и успел на улице чуть продрогнуть, было тепло. В пещере оказалось три человека. Мальчик, дед-дуб и то ли китаец, то ли кореец, а может быть, вообще вьетнамец – невысокого роста, сухопарый, но, что сразу бросалось в глаза по выверенным и плавным движениям, Боец.

Последний подошел ко мне, ростом он оказался чуть менее 170 сантиметров, то есть даже чуть ниже меня, с бритой наголо головой и очень подвижными темными глазами. Брови седые и кустистые, как будто специально выбритые для создания идеальных загогулин в виде перевернутой латинской буквы «V». Сухопарый, как будто высохший, он казался древним.

Это ощущение сразу пропало, как только я услышал его голос. Голос был молодым. Китаец хорошо говорил на английском, а я неплохо его понимал. Все же впрок пошли мои занятия с маминой коллегой. Меня посадили за стол. Мальчик принес миску с овощным рагу и большими сочными кусками мяса, а рядом положил деревянную ложку. Порция была как на семью из четырех человек. А к ней еще полагалась лепешка, настолько ароматная, что я, кроме еды, думать ни о чем больше не мог, рот заполнился слюной так, что я чуть было не поперхнулся.

Быстро начать есть мне не дали. Китаец сказал, что есть я должен по одной ложке в минуту. И мальчик, которого, как оказалось, звали Лян, будет переворачивать песочные часы, чтоб я мог понимать, когда эта минута заканчивается. А еще мне приказали именно приказным тоном, не допускающим возражений, сидеть и слушать. От того, что я узнал, можно было сойти с ума или еще что-нибудь сделать нехорошее.

Оказалось, я находился в Гнезде «Черных Аистов», карательного отряда моджахедов, на границе Афганистана с Пакистаном. В этом месте учили будущих воинов этого отряда, еще в этом секретном поселении находился штаб данного отряда и маковый перерабатывающий цех, производящий наркотик – опиум. В поселении постоянно проживало около четырехсот человек, а периодически приезжало до одной тысячи – на праздники и на ритуальный выпуск «Черных Аистов» из школы подготовки.

В школе обучалось почти триста человек, а учеба длилась два года. За это время они должны были стать неустрашимыми воинами, ненавидящими всех, кроме своих братьев, «Черных Аистов». Школа заканчивалась экзаменами по арабскому языку, истории ислама, тактике, огневой и физической подготовке и еще многими другими предметам. Самым главным экзаменом было знание Священной книги – Корана – и ее толкования.

Завершалось все зловещим и кровавым испытанием – пыткой рабов с последующим снятием кожи с еще живых людей. Если раб умирал при пытках или при снятии кожи, то считалось, что тот, кто это допустил, не достоин быть в священном сообществе воинов ислама и не угоден Аллаху. Ему выкалывали глаза, вырывали язык, отрубали пальцы, чтобы не мог рассказать, написать и привести в Гнездо никого чужого.

– Здесь же, по разговорам и слухам, они хранят свои богатства, – добавил дед-дуб. – Ну а ты приготовлен как подарок внуку полевого командира этого отряда, который учится первый год. Именно тебя будет пытать любимый внук Исмаил-хана – Арслан, – добавил он.

– Конечно, ты об этом не должен знать. Ты раб. В твои обязанности входит смиренно убирать выгребную яму, в которой ты сидел в колодках, очищать овчарню и возить воду с реки рабам в зиндан, подземную тюрьму. Им не разрешено пить из источника и колодцев. Поэтому сколько ты им привезешь воды, столько они и выпьют. Ближняя точка для набора воды от зиндана находится почти в пяти километрах. Ходить ты будешь голым, с ошейником и набедренной повязкой. Босиком летом и зимой, – продолжил рассказывать китаец. – Спать будешь в комнате за пещерой на коврике. И смиренно ждать, когда Арслан выполнит с твоим телом то, что должен. Наша задача сделать так, чтобы ты выдержал все пытки и удивил всех живучестью после того, как тебя посадят на кол, а еще лучше, если ты доживешь до момента, когда Арслан, сидя на коне, накинет на тебя, сидящего на колу, но еще живого, аркан, сдернув тебя оттуда, утянет в горы и сбросит в пропасть. Такое было всего один раз в 1983 году. Офицер-десантник из шурави, как-то дожил до того момента, когда его скинули в пропасть.

– Вот такая у тебя должна быть недолгая, но яркая и насыщенная событиями жизнь. А мы тебе ее еще усложним, – с жесткой улыбкой сказал снова вмешавшийся дед-дуб. – Александр Всеволодович Морозов, воин для тебя, честный кузнец и ювелирных дел мастер, а также плотник-краснодеревщик, – представился он. – Хватит пугать паренька, Боджинг. Видишь, не сомлел он от твоего красочного рассказа о своей судьбе и героической кончине. Смотри, как за ложку ухватился и сосредоточенно жует, а мордочка вся красная. Это о чем говорит?

– Знаю, Саша, знаю! – ответил китаец деду-дубу.

– Говорит это о том, что парень – боец, – продолжил дед-дуб, похоже не для китайца-вьетнамца, а для меня. – Небось уже думает, как сбежать. Или еще чего удумать. И злится на себя, и на тебя, и вообще на всех. Ты уже знаки на груди у него видел? Они просто так из ниоткуда взяться не могли. Значит, ничего не закончено.

– Это я тебе, парень, говорю – сказал он, обращаясь снова ко мне, отвернувшись от китайца. – То, что сказано, правда, и ты будешь готовиться к этому дню максимально прилежно. Днем – выполняя положенное, а ночью – выполняя то, что скажем тебе мы с дедушкой Боджингом. Он тебе больше прапрадедушка, но это опустим. Да и я тоже уже девятый десяток разменял. Поэтому ты ешь и про себя, и про родителей по чуть-чуть рассказывай.

Я вкратце рассказал про себя, маму и папу – здесь мне пришлось много уточнять и более подробно рассказывать о гарнизоне, людях, которых знал, событиях, происходивших со мной в детстве и в доме на плато у кузнеца-пастуха, про тренировки и обучение. Особенно дотошно расспрашивали про ритуал, когда мне выжгли два рисунка на груди. Это произошло после того удивительного случая в кузне у Игната Ипатовича, когда я выковал себе нож-ботгадер особой формы и потерял счет времени, а подмастерьем все двое суток у меня был сам кузнец.

Как оказалось, мне удалось получить особый рисунок на клинке, который назывался рунным, и именно после этого Игнат Ипатович выжег мне два клейма с пятикопеечную монету на груди специальными клеймами. Тогда я этого не почувствовал – потерял сознание, как только стукнул, правя край клинка в последний раз.

После этого страшного и зловещего для меня разговора мне, поевшему и разморенному едой и трепом, выпившему специального, по словам китайца, отвара для лучшей работы желудка, сказали идти в дальний конец пещеры за кухню и хорошенько выспаться. Но прежде искупаться и пройти необходимые процедуры для восстановления сил и здоровья.

За большой пещерой, в которой мы были, находился природный бассейн с теплой водой примерно три на три метра. Я залез в него и, провалявшись минут шесть, практически заснул. Но поспать мне снова не дали. Боджинг позвал меня и, жестом указав на странный стол с подставкой со всякими склянками и предметами, сказал ложиться.

Меня пристегнули так, что я не мог пошевелиться.

– Закрой глаза и расслабься. Дыши глубоко, волной, знаешь, как это?

Я угукнул.

– Жди, когда услышишь музыку, все равно какую. Но ты ее обязательно услышишь.

После этого меня натерли каким-то маслом, которое вкусно пахло розой, и начали втыкать иглы. С акупунктурой я был знаком, и меня не пугало начало постановки системы начиная с пальцев рук, а вот длиннющие иглы, вставляемые в ноздри, лоб и глаза – да, глаза! – впечатлили не на шутку. Я попытался дернуться, но не смог. Пристегнутое накрепко тело налилось тяжестью, двигаться не хотелось, а сквозь туман в голове запел Виктор Цой.

Сколько я лежал, не могу сказать, все время летал где-то. Но когда я почувствовал, что ремни ослабли, и встал со стола, состояние, было такое, как будто я проспал часов двенадцать. Хотелось есть, и, если бы был жареный слон, – обглодал бы до косточки.

– Все, иди поешь. На столе стоит чугунок. А потом – спать. Завтра первый день. Подъем в четыре утра.

В пещере уже везде был приглушен свет. Я дошел до скрытого шкафа-двери, вышел в комнату, отведенную мне для сна и, упав на коврик, мгновенно заснул. Если мне что-то и снилось, то ничего не запомнилось. Растущий организм отсекал ненужную информацию. Подъем был короткий. Я почувствовал, что кто-то трогает меня за плечо, и тут же открыл глаза. Встал. Рядом стоял внук деда Боджинга, Лян, именно так его представили вчера. Он потребовал подчиняться его словам так, как будто это говорит сам китаец.

Первый из множества одинаковых дней начался большой горячей лепешкой, куском мяса, по величине не уступающим лепешке, и литровой кружкой козьего молока. Потом Лян дал мне надеть небольшой передник-трусы из грубой ткани серого цвета и кожаный ошейник раба. Он взял миску с чем-то вроде клейстера, намазал мне ступни и ноги до колен. Масса была прозрачной, но быстро застывала, образуя невидимую эластичную корку. Ощущение было такое, как будто надел невидимый носок, и Лян объяснил, что рабам обувь носить запрещено, как и одежду, поэтому придется в зависимости от погоды мазаться этим гелем. Он защитит от холода и острых камней.

Я быстро дожевал лепешку с мясом, допил молоко – они оказались удивительно вкусными – и пошел за Ляном. Он должен был сегодня показать, что и в какой последовательности нужно делать и как себя вести. Пока мы шли за ведрами, он начал меня инструктировать.

– Что бы ни происходило, ни в коем случае не смотри туда. Видишь любого человека без рабского ошейника – смотришь в землю и быстро обходишь его как можно дальше. Лучше вообще избегать с встречаться кем-либо. С рабами не разговаривать. Услышат – того раба убьют, а тебя посадят на цепь в выгребной яме. Заканчивать работу должен к заходу солнца. Как только стемнеет, выходить за пределы сарая, где живешь, запрещено.

За то, чтобы я не убежал, своей жизнью отвечали дедушка Боджинг и дед-дуб Александр. До полудня я чистил ту самую выгребную яму, в которой, как рассказал Лян, я провел две недели с дырой от колючей проволоки в боку. Сначала я вытаскивал все из нее ведрами, а потом промывал ее чистой водой до тех пор, пока камни не очистились от налета. Пару раз приходили тетки, одетые в паранджу, и выливали ведра с отходами, норовя попасть в меня зловонной массой. Мне приходилось чуть смещаться, но все равно часть отходов попадала на тело, отчего они радостно каркали на своем языке. Я терпел. И вообще, как сказал дед Александр: «Хочешь выжить здесь и вернуться домой, терпи». Я и терпел, потому что домой я хотел так, что зубы скрипели.

После того как очистил яму, Лян сказал, что теперь я должен взять арбу с бочкой и тащить ее к речке. Из реки ведром набрать в бочку воды и тащить ее к зиндану. Там вылить в колоду перед входом и снова идти набирать, и так пока хватит сил.

Легко было сказать! Арба на двух больших деревянных колесах была более-менее легкой, а бочка оказалась литров на триста. Я даже не представлял, как потащу ее с моим ростом 170 сантиметров и весом чуть более 55 килограммов, а теперь уже и того меньше. Для своего возраста я был неплохо физически развит, но не для того, чтобы умудриться поднять такой вес. Все это я сказал Ляну, но он твердил: «Так сказал дедушка».

Набрав в речке бочку, я попробовал ее сдвинуть. Арба стояла намертво и даже не собиралась шевелиться. Поупиравшись в нее со всех сторон, я решил слить половину воды и попробовать снова. Арба пошевелилась, но тащить ее в горку по каменистой дороге я и подумать не мог. Слил еще воды.

«Вроде теперь получится», – подумал и потащил.

Удавалось протащить десять, редко двадцать метров, и надо было останавливаться, чтобы отдохнуть и отдышаться. Мышцы ног дрожали. Спина не разгибалась и ныла тягучей, вязкой болью, а солнце постепенно шло к закату. Уже два или три часа я тащил эту арбу. Ступни и пальцы ног, несмотря на защитный гель, были сбиты в кровь. Пот тек ручьем по спине и груди. В полном отупении я делал шаг, дышал, переносил весь вес на другую ногу и делал рывок. Наконец я увидел окончание подъема, а за ним было поселение.

Когда арба перевалила взгорок, она стала толкать меня, норовя переехать через мое измученное тело, скатиться вниз и сбросить с себя ненавистную бочку. Уж не знаю как, но мне удалось спуститься без разрушения арбы и вылитой бочки. Я посмотрел на солнце. Оно почти скрылось за отрогами ущелья, и через двадцать минут в долину должна была прийти ночь. А это для меня была верная смерть.

«В выгребной яме еще как-то жить можно, а вот с пулей в голове не получится», – пронеслось в голове. По этому поводу мне и Лян, и дедушка сказали однозначно: «Увидят часовые после захода солнца – пристрелят, не задумываясь, а уж потом будут разбираться, кто ты и зачем ходил в темноте». Это правило касалось всех рабов в поселении и выполнялось неукоснительно.

Я дотащил арбу последние двести метров по прямой дороге до большой каменной колоды, из каких обычно поят скот, и, не глядя на железные решетки, которыми были закрыты ямы с людьми, начал таскать из бочки воду выливая ее в колоду с идущими сквозь решетки трубами. Вычерпав все, я понял, что вода в колоде покрывает дно лишь на пару сантиметров и до труб не достает, но обдумывать этот факт не стал. Нужно было еще дотащить арбу до загородки, где она стояла, и срочно бежать в землянку-сарай. Я успел. В сарае горела керосиновая лампа. Лян меня ждал. Он запер дверь на щеколду и повел в пещеру. Дедушки, принявшие домашний вид, ожидали моего появления.

Когда я вымылся, оказалось, что запах никуда не девается. Он проник уже, казалось, везде, и так будет всегда. Дед-дуб поморщил нос, но ничего не сказал, только кинул внимательный взгляд на деда Боджинга, но тот даже глазом не повел. Кивнул на стол и жестом показал – ешь.

Большой казанок мяса с кашей и две лепешки исчезли у меня в брюхе за пятнадцать ударов сердца. Большая кружка молока тоже была проглочена махом. Я бы и саму кружку сжевал, будь она съедобной. Обвел голодным взглядом стол и понял, что добавки не будет. Посмотрел на сидящего напротив дедушку.

– Хватит пока. У тебя еще много дел. Пойдем, я приведу тебя в порядок и начнем.

Меня снова положили на стол. Привязали, обмазали маслом, не обращая внимания на раны на ступнях.

– Какой ты нежный, – только приговаривал дедушка Боджинг и аккуратно массировал пульсирующие мышцы. От этого массажа все тело расслабилось, а в местах, где он давил на какие-то специальные точки, вспыхивала резкая боль, которая тут же проходила. После получасового массажа снова последовал сеанс акупунктуры. Когда я пришел в себя, то был готов снова взяться за арбу с бочкой, если бы потребовалось, и притащить ее хоть дважды. Силы переполняли!

4.

– Пойдем, – сказал дедушка Боджинг и повел меня в темный угол пещеры. Оказалось, что там находится проход в соседнюю пещеру. Войдя, я долго озирался, но ничего не мог рассмотреть в темноте. Под ногами чувствовался какой-то липкий песок или мелкий-мелкий гравий. Но я уже не так болезненно реагировал, когда что-либо впивалось мне в ступни.

– Твоя задача – добежать до конца этого тоннеля и принести из выемки над естественной ванной, то, что там будет лежать.

– Хм… А, как я его увижу и вообще, как дойду до конца в такой темноте?

– Твои боги тебе помогут или не помогут. Посмотрим. И будь осторожен – через два часа с небольшим, пространство пещеры начнет заполняться водой из горячих вулканических пазух. Ты можешь утонуть или задохнуться от газов, идущих вместе с водой на поверхность. Иди и помни об этом. Убери из головы любые мысли, верь в себя, и все должно получиться. Ну а если нет, и мы в тебе ошиблись, то так тому и быть, – добавил он. – Все лучше, чем ожидать пыток и умирать долго и мучительно. Хотя я бы выбрал все же пытку, – буркнул он. – А когда вернешься, я отвечу на все твои вопросы, – уже громче закончил Боджинг и легко скользнул к еле видимому проходу.

Я остался один. Пещера жила своей жизнью. Я это слышал и чувствовал. Чтобы перенастроить зрение, нужно сильно зажмуриться несколько раз подряд. Так я и сделал. После этого появилась возможность хоть как-то различать темное и светлое и на ощупь убедиться: то, что темнее, – это препятствия в виде валунов или каменных наростов сверху и снизу – сталактитов и сталагмитов. Надо же. Еще вспоминается что-то из моей прошлой жизни…

И тут меня снова накрыло. От безысходности скрутило болью все тело. Все, что я старательно заталкивал в глубь сознания, прорывалось через плотину и приносило ощущение безнадеги. Я завыл. Слезы текли из глаз и тут же высыхали. Долго я так выл или нет – не определить. Мне казалось, что это происходило целую вечность. Время как будто остановилось. Но через боль, обручем сковавшую голову, тело и душу, через переставшее биться сердце, пришла мысль: борись. Борись и, возможно, победишь.

Эта мысль ширилась, вытесняя боль и отчаяние, принося облегчение и ярость. Белую, холодную ярость. Обруч распался. Сердце застучало в висках, как колокол. И я пошел.

«Я найду эту ванну. Я принесу им то, что будет лежать возле природного колодца. Я буду ждать, когда стану готов, и сбегу из этой долины. Доберусь до посольства СССР, вернусь домой, и никто меня не остановит», – просто орал мой внутренний голос.

Я шел, считая шаги, как когда-то исследуя Красную. Несколько раз ноги проваливались в теплую глину, а голова ударялась о каменные наросты. Я шипел, но знал, что это не страшно. Я все равно сбегу отсюда и вернусь домой, к сестре, маме, папе, Аленке, друзьям – домой. На три тысячи восьмисотом шаге я почувствовал – дальше дороги нет. Что-то булькало в двух шагах впереди меня и запах был не из приятных. Чуть приблизившись, я ощутил под ногами пузырящуюся зловонными газами воду. Самое интересное – я видел. Видел желтый камень, лежащий на небольшом карнизе над природной ванной в виде прямоугольного колодца. Забрав камень, я чуть было не уронил его от неожиданной тяжести. Весил он килограммов десять. Но долго размышлять над этим не смог.

Пузыри из колодца пошли без остановки, появлялось ощущение давления снизу. Дабы не попасть под водяной – да еще и горячий, судя по идущему пару, душ, я развернулся спиной к жаркому колодцу, поудобнее ухватил тяжелый, неудобный камень и потрусил в ту сторону, откуда пришел. С каждым шагом становилось жутко. Очень уж не хотелось попасть под выброс вонючего газа и горячей воды. Пришлось ускориться, но и это, похоже, не помогало – вода, пар и газ меня догоняли. Повезло мне только в одном. Я преодолел уже 3047 шагов и различал не только сгустки темных и светлых пятен, но и очертания. Когда я почувствовал первый выброс, а за ним – стремительно бегущую по полу воду, мне пришлось еще больше ускориться. Легкие разрывались. Дыхания не хватало. Хорошо, что я не сбился со счета. 3728, 3729, 3730…

Я несся и чувствовал, что под ногами течет горячая вода. Считаю шаги… И где же проход? Его не было. Я поднялся выше, чтоб не обваривать ноги. Горячая вода доставала до щиколоток и быстро прибывала. Ошпаренные ноги разрывались от жгучей боли. Ощущение было такое, как будто кожа вместе с мясом слезает и идти приходится оголенными костями. Я поднимался все выше и выше. Дышать от серного запаха было невозможно. Я пытался нащупать проход, но не мог. Воды становилось все больше. Вот она покрыла каменную глыбу, в которую я уперся, когда начал идти в сторону колодца. Значит, проход чуть дальше. Где я ошибся в счете? Еще 10, 11 шагов по небольшому карнизу, и я нащупал проход, буквально вываливаясь в такую родную, такую желанную для меня пещеру. Фу-у-у-ух! Выдохнул. Получилось. Но зачем? Я же мог обвариться там. Задержись я хоть на минуту – и все. Аж зло пробрало, выталкивая все остальные мысли.

«Пойду и спрошу у этих странных стариков. Зачем все это?» – думал я, пытаясь унять боль в обожженных ногах, выдавливая ее ментальным посылом, как учил Харлампиев. – «Почему просто не помочь мне сбежать, а еще лучше сбежать вместе со мной? Зачем они сидят здесь, причем, видимо, уже давно?»

Все эти и многие другие вопросы крутились у меня в голове, пока я не вышел из-за ширмы, укрывающей умывальную теплую ванну из какого-то темно-пепельного гладкого камня.

За празднично накрытом столом сидели оба деда в странных одеждах, а Лян, одетый в белые штаны и рубашку из ткани, похожей на шелк, стоял столбиком, смотря перед собой. Пуговицы на его рубашке были снизу доверху застегнуты так, что стоячий воротник закрывал всю шею. На ногах были кожаные мягкие туфли рыжего цвета.

Лян стоял возле печи и вел себя странно, как будто кол проглотил. Оба деда были одеты в длинные белые рубахи с неизвестными мне рунами по стоячим воротникам и подпоясаны широкими наборными поясами. Штаны, похожие на шаровары, были синие и, видимо, тоже шелковые. На поясах у обоих дедов с каждого боку в черных ножнах с черными же рукоятями висели длинные кинжалы. В навершие каждого кинжала был вставлен камень своего цвета.

«Красный, похожий на рубин, зеленый, напоминающий изумруд, синий с голубым – явно сапфир, а желтый – видимо, топаз или янтарь», – про себя озвучил я, вспоминая уроки Агея Ниловича.

По краям рун на ножнах сверкали в свете свечей камни, похожие на брил лианты. «Ого-го!» – подумал я, забыв закрыть рот от удивления.

– Садись, Ученик Воина, мы ждали тебя сорок лет – сказал дед-дуб Александр Всеволодович и поклонился мне. – Я твой новый учитель на этом пути. Отныне зови меня Сруб. А для меня ты Ученик до тех пор, пока я не поведаю тебе то, что должен.

Челюсть у меня опустилась еще ниже. Я так и стоял с открытым ртом.

– Садись, Ученик Воина, мы ждали тебя долгих сорок лет, – повторил, как формулу из какого-то ритуала, дедушка Боджинг и поклонился. – Я твой новый учитель на этом пути. Отныне зови меня Смотритель или Учитель Бо.

Я плюхнулся на стул и замер, переваривая услышанное. Оказывается, меня ждали. Да еще и так долго. Как они могли знать за двадцать семь лет до моего рождения, что я здесь появлюсь? Бред! Я тихонько ущипнул себя за руку. Вот же ж! Больно. Чуть не зашипел. Александр Всеволодович, он же Сруб, заливисто заухал в голос, видимо ему было смешно.

– Говорил я тебе, Боджингушка. Гони железку, как обещал.

Боджинг, он же Смотритель или Учитель Бо, улыбаясь, полез под стол и передвинул к Срубу часы с цепочкой. На крышке удалось разглядеть сову, держащую в одной лапе меч, а в другой – шар. Выполнена работа была настолько филигранно, что можно было разглядеть каждую черточку на перьях.

– Нравятся? – спросил меня Сруб. – Бери, дарю.

Я ошалело посмотрел на него, на массивные часы, по всей видимости, серебряные, на деда Боджинга – Смотрителя. Тот кивал и улыбался.

– Бери, бери. Все равно собирался тебе их подарить. Они изготовлены в мастерских Фаберже для императорского дома из цельного самородка платины. Ни к одному императору не попали. Об истории этих часов можно написать книгу. Сначала часы «Победоносец» предназначались для Его Императорского Величества Александра III, но так и не попали к нему. Потом должны были достаться Николаю II и снова не дошли до получателя. После, их хотели подарить английскому королю из дома «Саксен-Кобург-Гота», сыну английской Императрицы Виктории – Эдуарду VII. Но и тогда часы не захотели идти и показать победу рыцаря над драконом. Появилась легенда. Кому часы, дойдя до цифры двенадцать, будут показывать картину победы рыцаря в алом плаще над золотым драконом, тому быть Великим Императором. До того, как эти часы попали к Боджингу и заняли на полке артефактов свое место, они еще несколько раз бывали в руках власть имущих. Но ни разу не захотели показать эту сцену. Боджинг утверждает, что их привозили из логова Ананербе даже Гитлеру и за деньги, большие деньги, давали на сутки Муссолини. Но никому они не подчинились. Смотрителю верить в этом можно. Он ведь и работал там с тридцать восьмого по сорок четвертый год, в этой самой Ананербе. А потом забрал, что хотел, и ушел. Сколько его искали… Личным врагом у фюрера числился, так ведь, Боджингушка?

– Так, так, – закивал дед-Смотритель.

– Это ж сколько ему лет-то, интересно? – подумал я вслух и поперхнулся. – Может, и нельзя задавать таких вопросов? – снова вслух… Да, что ж со мной такое, обалдел я, что ли?

– Скоро 121 год будет, Ученик – сказал дедушка Боджинг, – Скоро. А вопросы задавай. Я ж тебе перед испытанием сказал, что отвечу на все твои вопросы, если вернешься.

– Александр Всеволодович, а вам сколько лет? – спросил я невпопад.

– Так почитай, я на пять лет помладше Боджинга – 106 мне минуло.

– А кто вы, откуда, и почему ждете кого-то сорок лет? Здесь, в пещере живете? И что такое Ананербе?

– Стоп, – сказал Александр, – так мы все вопросы не упомним, – заулыбался он. – Ты, Боджинг, может, чаек предложишь? А я начну рассказывать помаленьку. Родился я в Москве, в семье потомственных военных высокого дворянского чина в 1885 году, при правлении Его Императорского Величества Александра III. Служить начал Императору Николаю II. В 1921 из Севастополя, раненым, меня увезли в Стамбул, а потом я перебрался в Париж. Там меня нашли люди Мальтийского Ордена и предложили познакомиться с Великим Магистром Гелеаццо фон Туд унд Гогенштейном. Это было в двадцать четвертом. Мне было предложено, как потомственному поручику Великого Приорства, восстанавливать деятельность Великого Приорства Российского.

– Вообще, – сделал паузу и, увидев, что я не перебиваю вопросом, продолжил, – что ты знаешь о Мальтийском Ордене, а если быть точным – об Ордене Госпитальеров? – спросил у меня Александр Всеволодович.

– Ничего не знаю, – честно ответил я, теребя тяжелую цепочку часов, лежащих на столе.

– Эх, молодежь! Учить вас и не переучить. А ведь между тем, это величайший и самый древний рыцарский и военный Орден в мире, влияющий на политику, экономику, монархические династии, революции, а потом и демократическую обманку власти во все времена. Ладно, быстро и кратко расскажу.

Я слушал внимательно, стараясь запомнить каждое слово, чувствуя, что моя судьба как-то напрямую связана с этим рассказом.

– Суверенный Иерусалимский военно-монашеский Орден Госпитальеров имени Святого Иоанна, Родоса и Мальты, – продолжил дед Сруб, – был основан в 1080 году от Рождества Христова. Последние 150 лет он является и государством, которым руководит Князь и Великий Магистр. В первом крестовом походе был создан амальфийский госпиталь для заботы о неимущих, больных и раненых в Святой Земле. После 1099 года амальфийский госпиталь превратился в религиозно-военный орден. Рыцари Ордена охраняли и защищали Святую Землю. Когда же ее захватили мусульмане, Орден перебрался на Родос, а после падения Родоса в 1522 году начал действовать с Мальты.

После захвата Наполеоном Мальты Российский Император Павел I, единственный из монархов Европы, предоставил рыцарям убежище в Санкт-Петербурге, не побоявшись Великого Корсиканца. Предательство тогдашнего Великого Магистра Фердинанда фон Гомпеш, рыцари Ордена посчитали оскорблением. Они объявили, что Фердинанд фон Гомпеш низложен, а Император Павел I был избран новым Великим Магистром. Решение Ордена было утверждено Папой Римским. В 1802 году Пажеский корпус был расширен до военной Академии, основанной на идеалах ордена Святого Иоанна. До самой революции она растила военную элиту государства. Так или иначе, все великие люди девятнадцатого века в России принадлежали к этому Ордену. А Императоры Павел I и Александр I были Великими Магистрами, протекторами. Николай Иванович Салтыков был поручиком Великого Магистра.

После Русского периода Орден вернулся в новую штаб-квартиру в Риме. А уже к 1880 году вернулся в свой замок на Мальте.

В 1905 году я закончил именно эту Академию и был потомственным рыцарем Ордена Святого Иоанна Иерусалимского, поручиком, обязанностью которого было созидать во благо, по завету еще первого Русского Великого Магистра Павла I. Именно поэтому мне предложили озаботиться созданием Приорства. Я и еще четырнадцать потомков рыцарей Госпитальеров восстановили Великое Приорство Российское и признали над собой власть Великого князя Александра Михайловича, а потом князя Андрея Владимировича и приняли название «Приорат Дация». Ну и хватит тебе пока для понимания, – закончил он свой рассказ. – Если захочешь узнать больше, книг у нас много, читай и познавай.

– Боджинг. Дашь ты чаю нам сегодня или совсем высохнуть придется? – жалостливо и с улыбкой проговорил Александр Всеволодович. И, дождавшись чуть ли не литровой чаши, сказал мне: – Ты, вот что, ешь и слушай. Нам много тебе еще всего рассказать нужно.

Подошел Дед Боджинг, он принес две большие кружки с отваром каких-то трав с запахом гвоздики. «Папа тоже любил добавлять в чай гвоздику», – мелькнула у меня мысль. Я ухватился за пирожок, лежавший сверху кучки на большой сине-белой тарелке.

– У-у-у! С мясом.

Так, треская пирожки, запивая их кисло-сладким отваром из неизвестных мне вкусных трав, я продолжил слушать.

– При вскрытии дальних штолен мальтийского замка в 1890 году, – продолжил дед Сруб, – была найдена небольшая библиотека, состоящая из тридцати кожаных книг. Там же были найдены четыре кинжала из неизвестного сплава, который резал все и никогда не тупился. Все эти находки забрал себе Великий Магистр Джованни Батиста Чески а Санта Кроче. Через месяц из десяти человек, участвовавших во вскрытии хранилища, которое оставили предшественники, осталось четверо, считая и самого Великого Магистра. Что случилось с каждым из погибших и умерших, рассказывать не буду, не особо важно. Позже тайным изысканием был выявлен возраст книг: две тысячи лет и более. А кинжалы оценить не удалось ни одним известным на сегодняшний день способом.

Все оставшиеся в живых Братья были ознакомлены с текстами книг и дали Великую клятву хранить тайну, сокрытую в этих книгах. Они стали называться «Хранящие». В разное время количество «Хранящих» менялось, но число рыцарей-Хранящих никогда не превышало сорока. Нижние штольни были замурованы. И на данный момент, кроме тридцати двух рыцарей-Хранящих, об этом никто не знает. Мы с Боджингом – одни из них.

Кроме того, мы Ожидающие. В одной из последних книг, которые ты обязательно прочтешь в переписанном по памяти виде, было написано, что через сорок лет после того, как человеческой расой впервые будут отправлены живые существа в чертоги космоса, в мир придет Светлый Воин. Он принесет единство обездоленным людям Голубой планеты и Мирам, хранящим веру и честь. В книге было описано множество примет этого Воина. И мы вызвались перед посвященными Братьями стать Ожидающими.

Также в книгах было сказано, что «в год, когда падет Империя, смотрящая на Запад и Восток, в стране, которую эта Империя не завоевала за десять лет, в начале великой долины, на скале которой стоит Охранитель рубежей с башней, произойдет то, чего ждете, и придет тот, кого ожидаете».

Был описан и процесс определения этого Воина. Сказано, что пришедший не по своей воле, а по злой, муж, встретивший тринадцатое лето, но уже убивший врагов рода своего, должен, надев ошейник раба, погрузиться в пучину нечистот и смириться в гордыне, принести воду жаждущим братьям своим, войдя в черный тоннель, увидеть свет в непроглядной тьме, взять дар горы из сердца Земли цвета солнца и увидеть воина, убивающего Солнечного Дракона.

Мы искали такое место последние тридцать семь лет, не понимая, где же может совпасть все предначертанное. И тем более не понимали, что это за страна такая, из которой должен прийти Воин. После долгих поисков мы нашли это место и осели в ожидании. Очень трудном ожидании, Ученик. Цена ошибки казалась громадна для будущего нашего мира и всей планеты.

Сложилось по внешним признакам все только позавчера, двадцать первого августа. СССР больше нет. И хотя какая-то власть осталась, Империя рухнула. А это место мы нашли три года назад, узнав, что здесь проходил когда-то Александр Македонский со своим войском и повелел на утесе горы поставить крепость с башней из камня, назвав ее «Охранитель». По преданиям, именно в этой крепости его заливали медом, уже мертвого, чтобы довести домой тело из Индии. Кстати, он так же, как и многие потом, не смог покорить народы, которые здесь жили.

– И да, просто запомни: мед – лучший консервант из всех существующих, способный храниться веками – сказал Боджинг, вмешавшись в рассказ.

– Ну вот я и ответил на все твои вопросы – сказал Александр Всеволодович. – Боджинг расскажет о себе позже. Уже поздно, а нам нужно подготовиться к завтрашнему дню. Завтра ты должен сыграть роль раба, которого истязают, но не могут сломить. Что бы ни случилось, ты должен вытерпеть все.

5.

Утро началось тревожно. Это было видно и по задумчивым глазам Александра Всеволодовича, и по настороженному взгляду дедушки Боджинга. Лян вообще молчал как немой, только метался под взглядами обоих. Одеты все были в обычную одежду и даже какую-то более старую и грязную. Все были босы. Меня после подъема напоили отваром. На этот раз совсем не вкусным.

– Этот отвар притупляет боль – сказал Боджинг. – Ложись, Лян намажет тебя защитным раствором.

Я лег, и Лян начал наносить на меня уже испробованную прозрачную жидкость. После того, как раствор просох, Александр Всеволодович окинул меня взглядом, как статую, и начал рисовать на мне увечья. Когда он закончил и дал мне посмотреть в зеркало, я обомлел. Один глаз был закрыт, вокруг него растекался огромный кровоподтек. Нос, после того как в него вставили круглые фильтры, увеличился и был похож на смятую ударами картошку темно-фиолетового цвета с засохшими полосками крови и грязи. Губы-лепешки были в струпьях и ранах, огромный синяк покрывал грудь и поясницу, ступни все в коросте и грязи. Отойдя на пару шагов и посмотрев на меня, как на шедевр кисти Рембрандта, Александр Всеволодович изрек:

– Д-а-а-а, красавец! Мог бы зарабатывать больше всех нищих возле Лувра в Париже, да и в других местах был бы своим.

– Все, идите. Лян поможет намазать тебя отходами в выгребной яме. Стой. Куда? Ошейник!

Боджинг застегнул ошейник раба у меня на шее, и я вышел из сарая-землянки, где якобы жили Александр Всеволодович, Боджинг и Лян. Дойдя до ямы с нечистотами, я чуть не поперхнулся. Вчера же я ее очистил?! А сегодня в ней метр жижи. Спасибо фильтрам в ноздрях. Благодаря им я вообще не чувствовал запаха.

Что делать? Придется все начинать сначала. Ведра, тачка. Наполнил ведра, поднялся по шатающейся лестнице, перелил жижу в тачку – и снова в яму. И так до тех пор, пока большая металлическая тачка на двух колесах не наполнится, а потом – на дальнее поле. Покатил быстро. Чувствую, как за мной наблюдают. Через пару часов такой работы разгибать спину стало сложно, и все мысли сводились только к одному: не упасть и не разлить из тачки жижу. Боджинг особо предупредил, что ни одной капли на дороге быть не должно. Обратно пустую тачку катить было легче. Ноги сами переставляются, а ты просто идешь и идешь, монотонно наклоняясь вперед-назад, толкая тачку.

Уже почти дойдя до ямы, я исподлобья увидел двоих человек, стоявших метрах в пятнадцати от ямы, и чуть дальше – еще около двадцати разного возраста, в военизированной одежде, заросших бородами до глаз. На них была форма, но уж очень она отличалась от нашей. Широкие штаны заправлены в сапоги с низкими берцами. Черные куртки с карманами на груди и по бокам. У всех ремни и разгрузочные жилеты. Все вооружены почти одинаково: пистолет в кобуре, автомат АКМ – я сразу это определил – калибр 7,62 мм.

– У нас в бригаде у ребят тоже такие, – пронеслось в памяти и тут же пропало.

Исмаил-хан, Лев Герата, был подтянут и, видимо, серьезно следил за своей внешностью. Бросалось в глаза, что он привык повелевать. Но был каким-то излишне подвижным. Одет так же, как и все, только не было разгрузки, и вся одежда тщательно сшита из более дорогих тканей. На поясе – большая кобура закрытого типа.

– Что ж там за пистолетище такой? – задумался я не вовремя.

С левой стороны на поясе висел кинжал в красивых ножнах с золотой вязью на арабском языке. Эту вязь я привык уже видеть здесь везде.

– Видимо, выдержки из Корана, суры, – думал я, исподлобья наблюдая за ними.

Рядом с Исмаил-ханом стоял его внук Арслан, одетый во все черное. Оружия при нем не было, только кнут. Настоящий. Метра три, наверное. Сплетенный из сыромятной кожи, он постоянно шевелился, послушный движениям кисти Арслана. На конце кнута, как живой, шевелился пучок конских волос – крекер. Года два назад Владимир Петрович, мой учитель рукопашного боя, решил показать мне, что может кнут в руках мастера – а он был мастером. За пару минут он разделал тушу большого барана на маленькие кусочки, правда, у него в крекере была стальная пуля. Я тогда просил и меня научить, но он сказал, что еще рано, и я все успею.

Арслан, что-то гортанно сказал, и Исмаил-хан заулыбался. Махнув рукой, не оборачиваясь, он рассматривал меня. Из толпы к нему подбежал человек и что-то заговорил так, что мне не было слышно. От нашего сарая-землянки к Исмаил-хану направлялся, быстро передвигая ноги, как-то согнувшись, Боджинг. Остановился в пяти метрах от меня, глубоко поклонился несколько раз и что-то заговорил на арабском. Даже не посмотрев в его сторону, Исмаил-хан сказал что-то стоящему возле него человеку и повернулся к Арслану. Его слова я понял, вернее, почувствовал исходящий от них обоих – деда и внука – азарт. И еще какую-то кровожадность, не львиную, а шакалью, подлую, мерзкую.

– Сейчас будут бить, – подумал, опуская тачку. Пока все это происходило, я так и держал ее на весу.

Арслан был ниже меня ростом и уже в плечах, хотя, со слов Боджинга, ему уже было пятнадцать. Какой-то расхлябанной показушной походкой он шел ко мне. Я знал, что нельзя поднимать взгляда, поэтому следил за ногами. Первый удар пришелся вскользь по плечу. Чуть больно. Второй обвил руку, опущенную вдоль туловища, и концом хлестнул по пояснице. Удары посыпались градом: по ногам, голове, туловищу. Этот дурак толком не мог собой владеть. Прыгал, что-то кричал, брызгал слюной, но, чем больше распалялся, тем чаще промахивался. Так продолжалось минут шесть. Особой боли не было. Внутри росла волна гнева – еще немного, и я бы не смог сдерживаться от накатывающей ярости. Когда удары прекратились, я мельком взглянул на Боджинга и увидел в его глазах боль и немую просьбу: терпи.

– Стерплю, Учитель, – подумал я. – Стерплю. Но обязательно отомщу за это унижение.

Я не слышал, как что-то верещал Исмаил-хан Арслану. Только краем взгляда увидел, что он замахнулся и со всего замаха врезал Арслану кулаком в ухо. Тот кубарем покатился по двору и застыл в позе эмбриона, подвывая. Фу! Попинав еще немного Арслана ногами, Исмаил-хан что-то снова закаркал. Ему принесли кнут.

– Вот же ж. Еще не все. Этот ведь и насмерть запороть может, – мелькнуло в голове. Я сильнее сжался и закрыл голову руками.

После первого же удара я понял, что в кончик-крекер был вплетен металлический наконечник. Рассеченная спина засаднила. Еще удар – кровь течет уже по груди. После девяти ударов я упал. Ноги сами подогнулись, а он все бил и бил. По плечам, спине, ягодицам, ногам. Я чувствовал боль, но где-то далеко. Мне казалось, что я уже умирал.

6.

Очнулся от боли. Открыл глаза. Лежу. Вижу лужу крови возле головы. Из кого столько натекло? Медленно доходит, что из меня. Зашевелился. Чуть повернул голову. Стошнило прямо под себя, на кровь. Там, где еще недавно стояли моджахеды, никого не было. Кто-то шевелился рядом. Боджинг. Он стоял на коленях передо мной и что-то шептал с закрытыми глазами. Потом положил мне руки на затылок, и я снова потерял сознание.

Пришел в себя в теплом бассейне в пещере. Все тело ныло, болело, выло, но я вполне осознанно смотрел вокруг. Напротив, сидел Александр Всеволодович c кружкой в руках.

– Пей, – сказал он и, придерживая кружку, споил мне все, что в ней было.

Потом отставил кружку, поднял меня и отнес на руках к столу, где уже ждал Боджинг. Меня снова усыпили, и не знаю, что делали, но, когда я пришел в себя, раны хоть и саднили, чесались, но не вызывали боли. Рядом сидел Бо, как его называл Сруб и, тихонько покачиваясь, пел. Как только я заворочался на столе, он подскочил и подсунул мне кружку с отваром. Вдоволь напившись, я спросил, что со мной.

– Было плохо-плохо. Сейчас хорошо-хорошо. Ты отличный пациент, много светлой энергии. Когда буду тебя учить целительству, будет легко-легко.

От его смешных повторений стало легче и даже светлее вокруг.

– Давай-давай помогу встать. Не торопись, а то начнут расходиться склеенные раны, да и повязки могут слететь. К вечеру их снимем.

– Как к вечеру? Так мало времени прошло?

– Ты двое суток лежишь – сказал он и помог мне встать на ноги. – Нужно-нужно много есть. А потом-потом – спать.

«Да кто же против?» – подумал и произнес вслух:

– А что было, когда я потерял сознание? Они от меня теперь отвяжутся?

– Что значит отвяжутся? У тебя два пути в этом месте, Ученик. Один путь – это раб днем, а Ученик, ночью. И так до того момента, пока мы с Боджингом не поймем, что тебя можно показать миру и ты не будешь убит наемниками в первую очередь Ватикана, как только появишься среди людей, – гулко пробасил дед Сруб.

– А второй какой?

– Второй проще. Тебя убьют и закопают за кошарой. Может, и закапывать не будут. Скормят двум барсам, которые живут в доме Исмаилхана.

– Ты не переживай сильно, Ученик, – добавил Боджинг. – Все хорошо-хорошо получилось, и Исмаил-хан даже похвалил меня. Сказал, что хорошо слежу за рабом, который будет «красным бараном» на выпуске его внука, а потом еще долго воспитывал внука палкой. Так воспитывал-воспитывал, что того унесли на руках ученики медресе. Теперь у нас есть время тобой заниматься и сделать из тебя хоть чуть-чуть сносного воина. Ну и мозгами твоими также необходимо озаботиться. Уж больно-больно ты слабо образован для своих лет.

– Как это слабо? – аж взвился я. – Я, между прочим, отличник. Всему классу помогаю учиться и на олимпиады по нескольким предметам езжу от школы. Две областных по английскому языку и литературе выиграл в прошлом году и на республиканскую олимпиаду должен был поехать в октябре.

– Ну теперь не поедешь, но это не беда. Будем тебя учить серьезно и глубоко. Всему, что может тебе понадобиться в жизни через два года. Все. Пора мне тобой заняться всерьез.

Интересного больше ничего не случилось, как мне показалось… Меня обмазали приятно пахнущей мазью, сверху мази наложили повязки так, что свободными от бинтов, остались только кисти рук и лицо.

– Садись за стол, Ученик, ешь, а потом в купальню, смываться. Ну и начнем работать – и так пропустили два дня, – пробасил Александр Всеволодович.

– Я вообще-то без сознания после порки эти двое суток был, – буркнул я. – А не на диване под телеком и с книжкой валялся.

Оба деда засмеялись в голос, хоть я и не подозревал, что кто-то может меня расслышать. Смутился и побрел к столу.

– Ты смотри Боджингушка, ученик-то наш ожил. Бухтит даже по чуть-чуть. Значит, не будем его сегодня жалеть. Бухтит, значит, здоров. Ты давай после вечери и начинай.

Я сел за стол на то же место, где сидел в день откровенного разговора, злясь на свою несдержанность. «Ведь мог же промолчать. Всегда так. За болтовню получаю, – думал, – и у Харлампиева все время так было. Эх! Говорил мне папа: „В закрытый рот и муха не залетит“. Вот у меня, балбеса, она все время залетает».

Часы, которые мне подарил Александр Всеволодович, спокойно лежали на столе, там, где я их и оставил. Я потянулся к ним и потрогал цепочку. И вдруг они открылись. Циферблат был бледно-кремового цвета, а стрелки – черные, причем секундной не было. По кругу в углублении бежал камушек, похожий на черный бриллиант, уж больно сверкал гранями от бликов свечей. Он делал оборот, и минутная стрелка перескакивала на одно деление. Ну тикают и тикают. «Красивые!» – подумал я.

Еды было много, и я принялся за тушеные овощи, заедая их пирожками с мясом. Потом ухватился за баранью голяшку и чуть не поперхнулся от повисшего молчания. Оба дедушки с округлившимися глазами смотрели на часы.

– Пошли, – охнул Александр Всеволодович.

– Пошли-пошли, – протянул Боджинг.

– Идут, тикают! – вскрикнул дед-дуб.

– Тикают-тикают! – радостно вторил ему Смотритель.

Я откусил громадный кусман от бараньей голяшки, смотрел, жуя, то на часы, то на дедушек-учителей, непонятно от чего пришедших в восторг. Раздался мелодичный звон – это минутная стрелка передвинулась на отметку 12, совместившись с часовой.

«Огого, уже двенадцать?» – подумал, но сказать я ничего не успел. По циферблату скользнул крошечный всадник, догоняя такого же маленького дракона. Вот всадник взмахнул мечом, конь вздыбился, и дракон упал и, несколько раз перевернувшись вокруг себя и разбрасывая россыпь крошечных камешков темно-красного цвета, исчез в окошке на противоположном краю циферблата возле цифры 9. Всадник, проскользив по кругу, скрылся в окошке у цифры 3.

– Ты это видел? – ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Александр Всеволодович.

– Это произошло! – воскликнул Боджинг и счастливо улыбнулся. – Вот теперь все. Теперь можно с уверенностью заявить Братьям Рыцарям, что Воин пришел в Мир. Я знал. Верил, а теперь даже растерялся, Саша. Как поступать теперь? Или пока смолчим? До срока? А?

– Смолчим, Боджингушка. Смолчим и будем готовиться, да. Ученика нашего учить да растить. Чтобы настоящим Воином предстал перед Братьями-Рыцарями и перед врагами тоже не осрамился.