Читать книгу 13.09 - - Страница 8

Это грохнули выстрелы, и выстрелов было пять. И я видел нечто ужасное: пули вырывались из чрева оружия и отнимали жизнь человека. Первая вошла в его грудь – Давида с силой откинуло на спину. На вишневого цвета жакет будто пролили саму тень – под сердцем зачернело пятно. Второй выстрел пришелся в лицо: прекрасный облик превратился в страшную рану, в которой смешались осколки лицевой кости, кровь и рваная кожа. Между третьим и четвертым выстрелом прошло пару секунд; ротвейлер огромными прыжками достиг Анны, гремя цепью, и обрушил на нее весь свой дикий, звериный гнев; злой исступленный лай заполнил зал. Собака сомкнула мощные челюсти на держащей оружие тонкой обнаженной руке. Не издав ни звука, гиноид резким движением скинула с себя обезумевшую Матрикс; из прокушенной кожи проступила темная жидкость. Третий и четвертый выстрел пришелся в ротвейлера – она коротко взвизгнула и замерла на полу у кровати.

– Господи! – громко, будто прямиком в мои уши, прошептал из-за стойки Ска, выпучив красно-синие зенки. Панк не двинулся с места, но было предельно ясно, что он хотел рвануть со всех ног к обмякшим телам Давида и Матрикс, к обезумевшей Анне, но почему-то не мог.

Я видел все это сквозь серую пелену. Летящую кровь, змейки дыма после каждого выстрела, вылетающие гильзы, даже полет пули, казалось, я мог наблюдать как на замедленном повторе. Я знал: все это обман, иллюзия, все произошло за десяток секунд. Но моему мозгу было все равно. Он пребывал в трансе, сковав тело иррациональным первобытным страхом, он перемешал жалость и отвращение, сострадание и гнев, милосердие и ярость. Я хотел кричать во всю глотку от захлестнувшего ужаса, но лишь неслышно совершил короткий вздох.

Анна приняла дуло «Глока» в свой рот, обхватила губами черный короткий ствол; вдруг и совершенно не к месту вспомнил ту фотографию. Малахитовые, широко открытые глаза смотрели на меня, и я не мог отвести от них взгляд. Эти глаза настоящие. Они той, другой Анны, сестры человека, что лежит сейчас мертвый на фантастическом ложе. Что они видят? Понимает ли искусственный разум, что совершил, чувствует что-нибудь? Что осталось от той бедной Анны в этом тоскливом мире кроме кожи, волос и радужки глаз?

Теперь, когда Давид мертв, память о ней принадлежит мне.

Крики у входа и пятый выстрел раздались одновременно.

– Полиция! Это полиция! Не двигаться, суки!!!

Яркая короткая вспышка. Огонь воспламененного пороха и белая молния электричества – так умирают копии мертвых людей. И у них есть кровь. Вот она, набухающая багровым пятном в спутанных волосах цвета ржавчины, тонкими струйками заливая бесчувственное лицо. Вот она какая – красная, как у человека, но через несколько мгновений превращающаяся в коричневую радужную муть…

Запахло озоном и жженным графеном29.

Что-то сильно ударило по ногам сзади чуть ниже колен, и я повалился на пол. Впереди блеснули медовой густотой рыжие, измазанные мутной темной жидкостью локоны.

– Эй, киберпанк гребаный, руки! Руки! Чтобы я их видел, вот так, да!

Пуля прошла через нёбо, ворвалась в мозг и расцвела изнутри. Ты во второй раз погибла, но осталась прекрасной…

Голоса отдалились; гулкие шаги, властные окрики, скрежет; голова впитывала все эти звуки, но не выпускала обратно. Такая аккумуляция сводила с ума.

– У нас здесь два трупа. Еще дохлая псина. Чтоб меня, это же баба! Ля какая!..

Глухое и грубое изумление пробивалось откуда-то с орбиты нашей планеты. Сполохи от лазера и диско-шара пропали. Тусклый свет от засаленной лампы под самым потолком еле освещал пространство вокруг. Надо мной кто-то стоял: короткостриженый кряжистый тип средних лет в простом черном пуховике с расстегнутой молнией раскрыл перед моим лицом темно-синюю книжицу и тут же захлопнул.

– Капитан Моравский, – уведомил тип бесстрастно.

По залу сновало с десяток одетых в черную кевларовую бронеформу людей, ощеренные тупыми мордами стволов автоматов. Лишь один из ворвавшихся сюда был в штатском, и он стоял передо мной.

– Не стоит лежать рядом с мертвыми, – цинично усмехнулся капитан, протягивая мне руку. Я ухватился за большую сухую ладонь. Сила, с которой этот Моравский меня поднял, внушала уважение. Напоминающее полную луну за облаком, лицо его было бледным и круглым. Цепкий, скептичный взгляд серых глаз улыбался хитро морщинками, словно что-то зная.

Я встал, но тут же припал на колено – тупая боль в ногах приказывала преклоняться перед служителем закона. Тот едва слышно хмыкнул, но повторно предлагать помощь не стал.

– Вы двое задержаны. Как подозреваемые или свидетели – скоро выясним. В машину их!

Мир застилала дымка. Движущиеся фигуры живых, застывшие силуэты мертвых – я путал их ежесекундно. Калейдоскоп бредовых подмен, вяжущий шум вместо голосов и привычных звуков, опустошенность и изумление – таков был сейчас мир.

Полицейский в штатском неторопливо обходил зал. Извлек из бокового кармана куртки упаковку с латексными перчатками, порвал полиэтилен и натянул перчатки себе на руки. Приблизился к сердцу, неодобрительно качая головой. Перед ним распласталось полуобнаженное тело Давида Филина-младшего. Губы капитана шевелились, он что-то говорил сам себе, беззвучно, бесстрастно. Поверхность белых перчаток покрылась темными пятнами.

Ко мне приблизилась фигура в кевларе. Под шлемом, в прорезях черной маски, блестели холодные светлые глаза.

– На выход.

Заломив за спину руку, мимо провели сгорбленного Ска. Вид у панка был недоуменный, как будто бы даже несколько одержимый. Он то и дело пытался оглянуться, увидеть своего мертвого хозяина.

Я поднялся на ноги, силясь не упасть вновь.

– Помочь? – грубо спросил полицейский, наверняка имея в виду вовсе не дружеское плечо, а заломленную руку. Я мотнул головой, мельком увидел в руке гиноида миниатюрный пистолет – дрожащий серый штрих. Согнуло пополам; из носа потекла горячая струйка, виски разбивало молотами.

…«Убила бы я Давида и Анну?»

Что происходит?..

– Ну!

Фигуре в броне было плевать. Сильные пальцы схватили предплечье, повлекли прочь. Обессиленное тело подчинилось. Последний раз взглянул на Давида: блеск драгоценного камня, чудом сохранившегося после выстрела в упор, вдруг ослепил меня, стирая из реальности ошметки лица.

– Фамилия, имя, отчество?

– Сегежа Глеб Владимирович.

…Пришел в себя. Обнаружил, что лежу на спине, на жесткой пластиковой скамье, как был, в пальто, свитере, джинсах и обуви. На джинсах нет ремня, а с ботинок исчезли обе пары шнурков; кольцо осталось на месте. Надо мной нависал низкий загаженный потолок. Полумрак, царящий вокруг, был кстати – сильно болели глаза. Безумно хотелось пить; во рту было сухо, тошнило от мерзкого привкуса желчи и крови.

– Год и место рождения?

– Две тысячи второй. Санкт-Петербург.

– Покидали ли город во время Карантина, если нет, назовите причину.

– Не покидал. Старшая сестра, мой опекун… Умерла через месяц после завершения Эвакуации.

…Попытался вздохнуть полной грудью: больно. В легкие будто насыпали песка, мышцы живота окаменели. Несколько минут пролежал без единого движения, а по истечению примерно десятой медленно сел на своем убогом ложе. Вокруг находилось пустое, заполненное сумраком, квадратное помещение. В одну из стен с облупившейся краской накрепко влезла массивная металлическая дверь; небольшое оконце, забранное прутьями решетки, недобро скалилось. В дальнем углу – отхожее место. Поднес руки к лицу: подушечки пальцев измазаны черным.

– Семейное положение?

– Женат.

– Твою мать! Серьезно?!

…Не знаю, сколько пробыл в одиночестве. Стучал в дверь, звал тихим от бессилия голосом, но ничего не менялось. Накручивал по камере круги и петли; от движения мутило; просто сидеть или лежать было еще большим мучением: в памяти сразу всплывали образы Анны и Давида. Их тела. Их поцелуи и стоны. Выстрелы. И мысли во мне…

– «Глок – 36 М», субкомпактная модель, модифицированный. Использует сорок пятый калибр. Магазин рассчитан на шесть патронов. Вот, взгляните, видите? Один все еще на месте. Внимательнее. Вы ничего не замечаете?

– Что именно?..

– Маркировку вот здесь. «JHP». Jacketed hollow point – полуоболочечная пуля с экспансивной выемкой.

– Эээ…

– Сейчас объясню. Такая пуля состоит из прочного «стакана», заполненного свинцом, из которого и отформована закругленная, как в нашем случае, носовая часть. По сравнению с оболочечной, то есть простой пулей, обладает большим останавливающим действием, поскольку при попадании деформируется с носовой части, увеличивая площадь своего поперечного сечения.

– Ага…

– Такая пуля меньше рикошетит и имеет очень низкое запреградное действие. При попадании в цель она «раскрывается», увеличивая площадь поперечного сечения в несколько раз. Практически не дает сквозных ранений, наносит тяжелейшие травмы даже при попадании в мягкие ткани.

– Черт…

– Да. Но самое главное не это.

– А что?

– То, что подобные пули ЗАПРЕЩЕНЫ законодательством на территории стран БРИКС, равно как и в Евросоюзе. Раньше они применялись нашими коллегами в спецбатальонах, но после Войны все помешались на гуманности. Понимаете, к чему это я?

– К тому, что у меня лишние проблемы?..

– Совершенно верно, господин Сегежа.

Прошла уже вечность в одиночестве. Я как мог боролся с самим собой, пока вконец не обессилел. Рухнул на грязную пластиковую скамью, и тут же отключилось сознание. Проснулся внезапно, словно кто-то нажал во мне кнопку с надписью «Запуск». Резко поднялся, сел. В голове была каша: мысли, догадки, отрешенный анализ; чужие вопросы, попадая в мою голову, тоже превращались в кашу. Вновь почувствовал дикую пустоту, это странное ощущение жестокого милосердия. Закрыл глаза, увидел наполненный вспышками зал. Увидел Давида, услышал вновь его голос: «Анна никого не хочет сама. Что она в вас нашла?»…

Глаза открылись. Чуть теплая жидкость медленно-медленно стекала по коже. В этой ничтожно маленькой соленой капле изумление и раскаяние.

…Но я ведь не верю в это?

Они провели меня длинными и темными коридорами в узенькую комнатку, разделенную пополам хлипким столом, с табуретами по каждую его сторону. Я спрашивал, где нахожусь, в каком отделении, говорил, что имею право на что-то, просил и требовал телефон, главного здесь и прочую чушь. Им было абсолютно плевать. Они зло молчали, а запихнув в комнату, так же, без единого слова, заперли за собой дверь. Мне ничего не оставалось, как сесть на один из табуретов и угрюмо уставиться в зеркало на всю стену напротив. На меня взирал осунувшийся лохматый бродяга в приличном с виду пальто, будто снятом с кого-то другого, с бесконечной тоской в глазах…

Дверь открылась, по очереди вошли двое. Одного из них я узнал – это был капитан Моравский. Облаченный в бежевую рубашку, расстегнутую на две верхних пуговицы, в прямых синих джинсах, он являл собой прямую противоположность второму вошедшему. Этот угрюмый тип неопределенного возраста в сером, самом типичном костюме, с зализанной выцветшей челкой набок, гладко, до розовых пор выбритый, внимательно смотрящий светло-карими глазами сквозь толстые линзы строгих очков сразу стал мне противен. С собой они принесли небольшой черный чемоданчик. Мерзкий тип с челкой уселся напротив меня, капитан встал у стены, прислонившись спиной к зеркалу и сложив руки на груди. Как только этот хмурый очкарик заговорил, меня начал душить неуместный смех: голос его был тонок и невероятно гнусав. Он представился как:

– Следователь по особо важным делам убойной полиции Литовцев.

Я видел, что и Моравский еле сдерживает себя от того, чтобы не рассмеяться. Это придало мне уверенности, хотя и было понятно, что началась классическая игра под названием «Плохой и Хороший Полицейский». Плохой, то есть Литовцев, узнал мои имя, возраст и место рождения. Выяснил, почему я не покинул город во время Карантина. Хороший – Моравский – поинтересовался моим семейным положением, игнорируя обручальное кольцо на безымянном пальце. Услышав ответ, он с нотками зависти, но добродушно, выругался. Пока все было неплохо.

Хуже стало, когда следователь убойной полиции открыл поставленный на стол чемодан и достал из него прозрачный полиэтиленовый пакет с пластиковым замочком сверху. В пакете лежало несколько предметов, при виде которых меня бросило в жар: миниатюрный пистолет, магазин от него и пять стреляных гильз. Литовцев открыл замочек и аккуратно разложил все это передо мной на столе. Капитан склонился над нами и объяснил вкратце преимущества подобных боеприпасов. Ему было жаль, что это добавит проблем в наше дело. Мерзкий Литовцев молча наблюдал за мной во время речи Моравского.

– Я хочу позвонить своей жене.

Полицейские переглянулись. Капитан проникновенно сказал:

– Вначале послушайте, что мы вам расскажем еще. А потом уж решайте, куда и кому вам звонить.

Спорить было бессмысленно. Следователь по особо важным делам встал, отошел к зеркальной стене. Моравский не спеша занял его место, уперся локтями о стол, а кулаками о подбородок, внимательно на меня посмотрел. Лицо его было бледным – так луна выглядывает из-за темного облака.

– Господин Сегежа. Нам известно, для чего вы вечером пятого декабря этого года отправились по адресу улица Садовая, дом двадцать восемь.

Надо же. На этой помойке еще есть адреса.

– Накануне, утром того же дня, вас видели в соборе Святой Екатерины, что на Невском проспекте. Вы разговаривали с отцом Жаном-Батистом, не так ли? Вы католик? Хотели покаяться? Но разве вы грешник? Хм, думаю, что до вчерашнего вечера если и были им, то довольно мелкого пошиба.

Я проглотил эти слова с ангельским выражением лица. Прерывать монолог-провокацию не хотелось.

– Мы допросили священника, разумеется. Он поведал достойную, полную благородства историю о том, как вы бескорыстно предложили свои услуги Церкви, выступили защитником христианской веры и все такое. Лично я ценю ваше рвение и обостренный гражданский долг, – капитан неожиданно протянул мне свою широкую ладонь. Я растерянно вложил руку в эту мощную пятерню и пожалел об этом: его пальцы сомкнулись медвежьим капканом, а сам он продолжил говорить, давя и сжимая с удвоенной силой. – Всякая шваль давно досаждает славным жителям нашего города. Но похищать и удерживать несчастную девушку?! Насиловать, подсадив на наркотик?! Один из таких подонков сейчас дожидается своей очереди в камере – некто Петр Елагин. Что за ужасная рожа! А эти глаза? Так бы и ткнул вилкой!

На последнем слове Моравский с таким остервенением тряхнул меня, что, кажется, мои собственные оба глаза стали красным и синим, а зрачки превратились в вертикальные щелочки. С усмешкой наблюдая за моими мучениями, капитан, наконец, освободил руку, демонстративно отер ладонь о край рубашки.

– Святой отец не стал обращаться в органы, а по неизвестной причине поручил вам ответственную миссию, а именно – уговорить несчастную девчушку вернуться домой. Я все правильно говорю?

Я осторожно кивнул, чувствуя, как в кончиках пальцев пульсирует жгучая кровь.

– А раз так, то зачем же вам для разговора потребовалось нечто большее, чем язык, связки и обычный набор слов? – Моравский выразительно посмотрел на «Глок». – Где вы взяли оружие, господин Сегежа? Только не говорите, что вы его впервые видите. На нем отпечатки ваших пальцев.

– Я…

Литовцев подскочил к столу и своим ужасным голосом заставил съежиться меня и Моравского:

– За дачу ложных показаний проблем у вас может стать еще больше! Советую сотрудничать с нами, господин Сегежа, это облегчит вашу участь!

Захотелось двинуть этому очкарику по лицу. Вместо этого я скомкано и негромко промямлил:

– Я действительно держал пистолет в руках. Он попросил, сказал мне… Как же вам объяснить… Постойте! – меня осенило вдруг. Ну конечно же! – Вы смотрели записи с камер? Они же там всюду и…

– Хотите воды? – перебил меня следователь и, не дожидаясь ответа, постучал костяшками пальцев по зеркальной поверхности стены пару раз. Повисло гнетущее молчание. Я вновь собрался говорить, и меня вновь перебили, будто только того и ждали.

– Камер там действительно много. Но только вот физических носителей, на которые могло что-либо записаться, обнаружено не было. Они вообще там ни к чему не подключены, это все какая-то бесполезная бутафория. Так что извольте ответить нам на поставленный вопрос: где вы взяли оружие?

Следователь язвительно ухмыльнулся, а я покрылся холодным потом.

– Бутафория?..

– Увы, господин Сегежа, – многозначительно произнес капитан. – Прежде, чем вы ответите на вопрос моего коллеги, давайте еще раз кое-что уточним. На вот этом самом пистолете есть несколько отпечатков пальцев, принадлежащие четырем разным людям. Первые, самые многочисленные и явные – нашего приятеля с ублюдскими зенками, конченого маргинала. Владельцем вторых отпечатков являетесь вы.

– Вы ведь женаты, – гаденько вклинился очкарик в костюме, и я затрясся от его слов, похолодел, дыхание сбилось. – Зачем заставлять нервничать молодую жену, протирая тут с нами штаны? Говорите правду. Чем больше подробностей вы нам расскажете, тем больше у вас шансов поскорее вернуться в семейное гнездышко к вашей драгоценной супруге.

Секунду назад этот Литовцев был смешон и мерзок, теперь же он стал ненавистен. Я дернулся на табурете, намереваясь схватить его за лацкан пиджака, заехать ему кулаком в надменную морду! Моравский перехватил мою руку, отточенным движением завел за плечо. Острая боль вспыхнула и принялась впиваться в тело.

– Но-но, без штучек! – зычно предупредил капитан. – У вас и без того куча проблем.

Рука горела, пульсировала и трещала; с костей соскабливали мышцы, срезали медленно связки.

– Если вы успокоились, я отпущу, – посулил мучитель. – Что скажите?

– Да! Я спокоен, спокоен!..

Хороший полицейский, оказавшийся злым, отпустил меня, и я сполз обратно на табурет. Мое тело будто засунули в раскаленную печь.

– Отлично. Тогда продолжим. Третьи отпечатки принадлежат убитому мужчине. Следствие считает, что именно этот человек удерживал искомую вами гражданку против ее воли, нарушая при этом сто двадцать шестую статью уголовного кодекса. Мы устанавливаем его личность.

Я поднял на капитана уставший загнанный взгляд:

– Его зовут Давид Филин-младший. Сын какого-то важного чиновника или…

– Мы выясняем это, – суетливо развел руками в своем углу Литовцев, явно удивленный моим замечанием. – Для этого и ведется следствие. Если вы готовы содействовать…

– Я и содействую! – воскликнул я с горечью. – Вы обещали дать позвонить…

– Всему свое время, – оборвал меня следователь. В комнату вошел полицейский – безликий, хмурый и серый, смотрящий на мир исподлобья, – поставил на стол стакан, быстро вышел.

– Пейте, – сказал капитан. Я сделал маленький глоток, убедился, что это обычная водопроводная вода, и залпом опрокинул в себя содержимое стакана, с наслаждением чувствуя, как жидкость несется по пищеводу в желудок.

– А теперь самое неясное, господин Сегежа, – произнес мерзкий Литовцев, воровато изучая мое лицо. – Последние отпечатки принадлежат той застреленной девушке. Это за ней вас послал священник? Ее вы искали?

– Я… Я не знаю кого искал…

Мысли путались, болезненно бились о звенящие от напряжения стенки черепа. Я не понимал, что можно сказать, а что нет, не понимал своего положения; они задавали только такие вопросы, ответы на которые могли навредить мне; они игнорировали очевидное, не спрашивали о ходе событий в том злосчастном подвале; они будто соблюдали заранее отрепетированную формальность, с явным неудовольствием отмечая мою излишнюю осведомленность – особенно чертов следователь.

– Как это? – нахмурился капитан. – Вас послали найти человека, но вам якобы неизвестно кто он и как выглядит, я правильно понимаю ваши слова?

– Не совсем так, – вяло ответил я. – Мне сообщили имя и пол: девушка по имени Анна. Это все, что сказал мне священник, ничего больше; и я вовсе не бескорыстно влез во все это…

Литовцев и Моравский снова переглянулись.

– Священнослужитель настаивает, что вы сами пришли в его церковь – неравнодушным, цитирую, самаритянином.

– Но это неправда! Мой приятель Николас – его племянник, священника этого родственник, он обещал мне…

– Не принципиально как именно вы получили это задание, – мягко, вкрадчиво перебил Литовцев, поправляя очки на блестящей от жира переносице. – Священник всего лишь соблюдает свой протокол; тайна исповеди и прочая чушь, мешающая ходу расследования. Это важно, но не прямо сейчас, господин Сегежа. Всему свое время, мы опросим и вашего друга, и членов его семьи.

– Это она? – вдруг с нажимом спросил капитан. – Послушайте, Глеб, не добавляйте себе проблем. Я не должен этого говорить, но сейчас не тот случай чтобы соблюдать наш протокол: отпечатки убитой не проходят ни по одной из баз, а священник наотрез отказывается называть имя ее отца; конечно, чуть позже он заговорит, но пока что ситуация максимально запутанная и грозит вам самыми серьезными проблемами. Погибла женщина! Помогите же себе и дайте помочь вам, Глеб!

Они крутят мной как хотят; и это только начало. Знают что-то, что знать мне нельзя, но не знают, что знаю я, и поэтому тыкают вроде бы наугад, пытаясь понять – что именно мне известно. Но что им ответить? Правду? Но что является таковой? История Давида Филина-младшего? Его исповедь – безумная выдумка безумного человека, так же безумно погибшего; больше ничего не доступно мне; но как мне это может помочь?

Самое очевидное, элементарное, спрятанное мной в темные закутки памяти, приобрело четкие очертания; вдруг понял, что же так сильно било в сознание своей атональностью: прозвучавшее слово «женщина». Я спросил с жадностью:

– Вы изучили ее? Тело, труп, господи…

Лица у обоих вытянулись. Литовцев будто бы постарел, каряя радужка глаз заполнилась чем-то, похожим на кофе с молоком. Моравский стал еще больше походить на луну, округлился до невозможности. Его рот распался на две тонкие линии – он хотел что-то сказать, но его опередил следователь:

– Вскрытие убитой девушки на данный момент не производилось. Наши судмедэксперты…

Капитан медленно-медленно закачал головой. Расстегнутые пуговицы на бежевой рубашке зашевелились в такт. Было видно, как ткань увлажнилась от пота под мышками. Этот физиологический этюд высвободил, наконец, то, что билось тупой болью в сознании:

– Но вы же там были! – прохрипел я, обращаясь к Моравскому. – Неужели не поняли, что девушка эта кукла, просто чертов гиноид?! Спросите этого панка, Елагина, или как там его, да вся Апрашка с ней развлекалась, спросите любого там!..

Литовцев подскочил у зеркальной стены, его двойник повторил нелепый кульбит с другого ракурса, являя вдруг проступающую лысину на серой макушке.

– Убита женщина! – взвизгнул он на всю комнату. – И вы без сомнения ответите по всей строгости!..

– Я не с тобой говорю! – ощерился я, обнажив зубы, ухмыльнулся непристойно и громко, понимая, что нащупал правильный тон, нужную колею. – Ну же, капитан, что молчите? Вы ведь ворвались внутрь, когда эта девка вышибла себе мозги, и вы отлично должны это помнить! И где в это время находился и что делал я…

– Капитан Моравский не обязан вам отвечать! – гнусаво проревел Литовцев на высокой ноте, суетливо всматриваясь в округлившееся лицо коллеги, пытаясь заполнить своей тщедушной фигурой пространство комнаты; в его крикливых словах чувствовался скрытый намек, призыв, даже приказ. Капитан нахмурился: стал грузным, неловким и мрачным.

– Но он тоже свидетель! – я не сдавался, отчетливо ощущая собственное сердце, что с силой колошматилось о ребра. Но вдруг оно ухнуло на дно желудка, остановилось – Моравский широко раскрыл рот, сказал негромко:

– Ваше заявление на данный момент невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть…

Литовцев сделался белым как свежий снег.

– Сорок пятый калибр не шутки, – продолжил капитан. – Мы собрали что могли, но, в общем и целом, голова этой девушки представляет собой кровавое месиво.

– Когда вы ворвались туда, – тяжело задышал я, не слыша слова, чувствуя, как едкий пот заливает глаза, окончательно теряя понимание, что важно, а что нет, запутывая собственное сознание в клубок безумия, – где находился каждый из нас?! Вы же точно видели, как гиноид…

Поперхнулся сухим воздухом. Взгляд Моравского сверкнул с беспощадностью скальпеля в руках свихнувшегося хирурга – скользнул по мне, кинулся на разъяренного Литовцева, который нависал уже над столом, надо мной, над всем чертовым миром.

– Какой гиноид, что ты комедию тут ломаешь?! – громыхнул вдруг следователь по особо важным делам, разительно изменив тембр и силу голоса. – Ты хоть знаешь, что тебе светит за насильственную смерть гражданина Российской Федерации женского пола?! Мразь! Ублюдок! Я до сих пор холост, а ты тут сидишь такой весь женатый и втираешь какую-то дичь!..

– Игорь Сергеевич! – попытался остудить пыл коллеги Моравский, но тому уже было плевать. Его скулы, губы, глаза превратились в тупую бритву, метящую мне прямо в шею. Короткий замах, взгляд, полный ярости, удар маленького кулака – я почувствовал будто укол в солнечном сплетении, и самым удивительным образом слетел с табурета.