Читать книгу Серёга. Или… мальчик, юноша, мужчина в последние годы советской эпохи. Книга вторая - - Страница 4

Серёга неожиданно для себя поступил на отделение «Режиссура драмы» в Институт культуры им. Н. К. Крупской, в который совершенно не думал поступать, но так получилось, судьба.

Перед тем, как проникнуть в здание у Кировского (ныне Троицкого) моста, ведущего в район Серёгиного детства, надо несколько слов сказать о самом заведении, куда волею случая попал Серёга.

Ленинградский государственный институт культуры им. Н. К. Крупской (сокращённо – ЛГИК) оказался достаточно известным в городе учебным заведением. Какие только названия ему ни приписывали: «заведение мадам Крупской», «институт культуры и отдыха»… А на другой стороне площади Суворова располагался знаменитый Северо-западный заочный политехнический институт. И только ленивый не повторял эту сакраментальную фразу: «На берегу Невы стоят две дуры: СЗПИ и Институт культуры!»… При этом наш институт имел достаточно богатую историю и с 1918 года готовил специалистов в области библиотечного, театрального дела, массовых праздников и гуляний, музыкального просвещения; организаторов музеев, выставок и, наконец, специалистов в сфере культурно-просветительной работы, которую кратко называли КПР.

К 1976 году, когда Серёга переступил порог данного заведения, в нём было три факультета: один библиотечный и два факультета культурно-просветительной работы (КПР-1 и КПР-2). Первый КПР готовил будущих директоров, методистов, короче, организаторов клубного дела. Под клубным делом подразумевались Дворцы и Дома культуры, непосредственно клубы, в том числе ведомственные и по месту жительства, которые были призваны прививать культуру советским гражданам. А на КПР-2 оказались сосредоточены все творческие кафедры, готовящие специалистов различного рода кружков и студий, которые, как правило, и находились в тех заведениях, которыми должны были командовать те, кто обучался на факультете КПР-1.

Именно в рамках факультета КПР существовала кафедра и, соответственно, отделение с красивым названием «режиссура драмы». На данной кафедре преподавателям было приятно преподавать, а студентам учиться, и, видимо, именно на этом названии делался акцент во время прихода великого режиссёра-педагога Розы Абрамовны Сироты.

Наивные абитуриенты полагали, что их специальность по окончании института так и будет называться: «режиссёр драмы», в крайнем случае, «режиссёр народного театра». Одно дело говорить девчонке, что ты учишься на режиссёра драмы, а другое, что ты – будущий культпросветработник высшей квалификации со специальностью «руководитель самодеятельного театрального коллектива».

Потому и для Серёги, и для всех его однокурсников название отделения – «режиссура драмы» – было большой радостью. Это не шло ни в какое сравнение с соседним отделением под названием «режиссура массовых представлений и праздников», которое дразнили кафедрой театрализованных расстрелов и массовых репрессий, или отделением хореографии, которую по-доброму называли «три притопа, три прихлопа». А между тем, в то время кафедрой хореографии руководил выдающийся советский танцовщик, народный артист РСФСР Борис Яковлевич Брегвадзе.

Что и говорить, чувствовали себя Серёга и его товарищи институтской элитой, ходили с гордо поднятыми головами, а некоторые считали, что и лекции по предметам, не касающимся непосредственно специальности «режиссура», посещать не стоит по принципиальным соображениям. Действительно, зачем режиссёру диалектический материализм или история КПСС? Вредно. Большинство из этих «некоторых» не смогли закончить даже первый год обучения. Но об этом чуть позже.

Переход из школьной жизни, которую все привыкли называть беззаботной, во взрослую студенческую жизнь был непростым. Кем бы ни были твои одноклассники, как бы ты их ни любил, как бы тебя эта школьная жизнь постоянно ни раздражала или радовала, в институте наступает совершенно новый этап. Новые люди, новые учителя, которых теперь называют «преподаватели», новый режим учёбы.

Эти отличия Серёга обнаружил с самого первого шага, то есть с первого сентября. Например, в институте не задавали домашних заданий каждый день. И не спрашивали ничего на лекциях. Значит, можно было не готовиться и не заниматься. То есть получается, что можно было не учиться? Но на первом курсе было интересно, потому что ново, а остатки школьной дисциплины, когда уроки нельзя прогуливать, и любопытство гнали Серёгу с раннего утра с конца города на трёх видах транспорта в историческое здание у Летнего сада постройки восемнадцатого века.

Приходишь в аудиторию на лекцию, а там не тридцать человек, как в школе, в классе, а в три, а то и в четыре раза больше. На лекции по общеобразовательным предметам ходили студенты с самых разных кафедр и факультетов, более того, на некоторые лекции приходили студенты из других учебных заведений. А связано это было с тем, что к концу семидесятых годов Институт культуры славился уровнем преподавательского состава. Достаточно сказать, что в нём работали тридцать четыре доктора и около ста семидесяти кандидатов наук и доцентов, десятки профессоров. Большинство их имён были широко известны, многие считались цветом петербургского научного сообщества. Например, Семён Семёнович Ланда, легендарный историк, специализирующийся на эпохе декабристов и литературовед-пушкинист; Светлана Николаевна Иконникова, известная в стране в качестве чуть ли не основателя культурологии как науки. Кафедру философии, которая была зашифрована под кафедру марксистско-ленинской философии, возглавлял известный не только в СССР, но и в мире профессор-философ Абрам Израилевич Новиков (сын которого, Виктор Абрамович, кстати, работал в театре имени В. Ф. Комиссаржевской и в начале девяностых стал художественным руководителем знаменитого театра). Литературоведы: академик РАН Панченко Александр Михайлович, профессора Акимов Владимир Михайлович, Эльяшевич Аркадий Павлович (его сын Дмитрий Аркадьевич руководит сегодня кафедрой медиалогии и литературы) и многие другие великие учёные.

Одним из самых любимых преподавателей среди студентов был заведующий кафедрой психологии Владимир Львович Дранков. Доктор психологических наук, профессор, крупнейший специалист по психологии творчества и человеческих отношений. Поговаривали (и это оказалось правдой), что его родной дядя Александр Дранков в 1908 году снял на киноплёнку живого Льва Толстого. А сам Владимир Львович консультировал Иннокентия Смоктуновского во время съёмок фильма «Гамлет» (реж. Г. Козинцев). Его докторская диссертация называлась «О природе художественного таланта». Безусловно, студенты его обожали. Стол профессора во время его выступлений украшало несколько стаканов с компотом. Каждый опаздывающий на лекцию студент считал своим долгом принести стакан компота из студенческой столовой. А когда студенты ему сдавали экзамены, то он, раздав билеты, уходил в студенческую столовую – выпить компоту. Говорят, что у него сдавали все.

И если в школе Серёга мог рассказывать о скучных и неинтересных учителях, то, вспоминая институт, он таковых назвать не мог. Кстати, приятно было, попадая иногда в компанию, где люди считали себя интеллигентами-гуманитариями, а, возможно, таковыми и являлись, «жонглировать» этими именами и фамилиями – их знали, уважали, читали их книги. Так что изначально проблем с поиском авторитетов у Серёги не было. Он их видел совсем близко, рядом с собой, мог задавать им вопросы и даже обедать с ними в одной столовой.

О либеральности и свободомыслии в данном учебном заведении тоже ходили легенды в соответствующей среде, о чём Серёга узнал значительно позднее из вполне компетентных источников. Но в реальности этот либерализм заключался в том, что на лекциях нисколько не напрягало название странных идеологизированных предметов, таких как «история КПСС», «политэкономия капитализма (социализма)», «марксистско-ленинская эстетика», «марксистско-ленинская философия», «основы научного коммунизма» и прочих. Марксистско-ленинская философия, как, впрочем, и основы научного коммунизма, была обычной философией, где эта наука брала начало в самых древних греческих и римских временах, а затем с помощью диалектического и исторического материализма охватывала учения Гегеля, Канта, Ницше и даже Фрейда. Политэкономия, несмотря на приставки «социалистическая» или «капиталистическая», оказывалась самой обычной наукой, которая сегодня называется «экономика».

И вроде бы такой предмет, как история КПСС, подавался в виде увлекательной истории революций и их последствий с акцентом на ХХ съезд КПСС и развенчание культа личности и репрессий. Преподавал его замечательный, обаятельнейший Борис Исидорович Рашрагович, который, кстати, был деканом важного факультета КПР.

Либеральности и свободомыслия хватало даже в преподавании таких предметов, как литература русская и зарубежная, а великолепная, легендарная и неповторимая Лидия Ильинична Афанасьева преподавала изобразительное искусство. Конспекты её лекций передавались из рук в руки, а знаменитые цитаты из уст в уста:

«Рокотов никогда ничего не пишет просто так. Никогда! Если здесь должно быть ухо – здесь будет ухо! А не нога!»

«Кто-то говорит, что в Ленинграде памятники грязные, ржавые… А они что думают? Что Медный всадник должен блестеть, как самовар? Это – ПЫЛЬ ВРЕМЁН!»

Единственный предмет, где с либерализмом было сложно, носил смешное название «Клубоведение», а в народе – «клубоводство» и даже «коневодство». Его было много, он считался чуть ли не самым главным и должен был быть всеми уважаем. Достаточно сказать, что один из трёх государственных экзаменов, наравне с режиссурой и основами научного коммунизма, был именно экзамен по клубоведению. А самое главное и печальное было то, что преподавать там было совершенно нечего, буквально каждая тема высасывалась из пальца. Он был не нужен ни для общего развития, ни для использования в работе. Но, видимо, такова неизбежная нагрузка к нормальным знаниям. На этих занятиях студенты должны были изучать и конспектировать работы супруги вождя – самой Надежды Константиновны Крупской, имя которой и носил институт, и чей бюст встречал студентов при входе в легендарное здание. Самая гениальная её работа «Чем должен быть рабочий клуб» начиналась так: «Рабочий клуб не должен быть замкнутым. Он должен быть незамкнутым!»… И подобных мудрых мыслей было достаточно.

Безусловно, приходя в огромные аудитории, Серёга растворялся в этой студенческой среде, мог завести знакомство с соседом или соседкой, а мог и не знакомиться. Вроде и преподаватель тебя не очень замечает: есть ты или нет. Через какое-то время Серёга обратил внимание на то, что окружающие его девушки что-то записывают в тетради. Так он узнал слово «конспект» и тоже стал ходить на лекции с тетрадками. Старался фиксировать умные мысли своим кривым почерком, но, приходя домой, ничего разобрать не мог. Впрочем, со временем научился конспектировать схемами и знаками так, чтобы потом хоть что-то разобрать.

Кроме лекций, существовали ещё и семинары по отдельным предметам. Это уже больше напоминало уроки в школе, так как имелся ограниченный круг студентов, в основном, с одного отделения. Не посещать семинары, мягко говоря, не рекомендовалось, так как у многих преподавателей была хорошая память на лица и во время главной встречи со студентами с глазу на глаз, которая называлась экзаменом или зачётом, они учитывали уважение к себе и к своему предмету.

Кстати, об экзаменах и о периоде, называемом сессией. К этому событию, которое неотвратимо случалось два раза в год, большинство студентов относились как к неизбежной беде. Все шесть месяцев гуляешь, пьёшь, веселишься – и вдруг опять. Надо за несколько дней осилить трудно читаемого Маркса или Ленина, не очень любимые материалы партийных съездов, заучить даты важнейших событий истории России, а также прочитать большое число драматических произведений, шедевров русской или зарубежной литературы.

Но было и преимущество. Большинством преподавателей ценилось не то, что ты знаешь, а то, что ты думаешь о том, что знаешь. Ценилось несогласие с официальной версией и даже с позицией педагога, если это несогласие было аргументированным и убедительным. То есть мышление (умение мыслить) ценилось выше знаний и заученных текстов учебников. Учёба в институте давалась Серёге легко. Трудно назвать предмет или дисциплину, которые вызывали бы у Серёги идиосинкразию (врождённое неприятие). Разве что забавляли такие искусственные науки, как клубоведение, по которому у Серёги имелась одна из немногочисленных четвёрок.

После первой сессии Серёга стал получать повышенную стипендию, сдав все экзамены на пятёрки. Это было не совсем привычно, учитывая, что в школе Серёга являлся круглым троечником. Преподаватели в институте, как уже говорилось, в большинстве своём ценили в студентах умение мыслить, а своих мыслей у Серёги всегда было больше, чем знаний. Более того, Серёга ещё со школы понял, что главное на экзамене – убедительность или, проще говоря, умение убедить преподавателя в своих знаниях.

На экзаменах по таким предметам, как зарубежная, русская литература или история драмы, большинство преподавателей с первых слов студента понимали, читал ли экзаменуемый произведение, по которому был вопрос, или довольствовался аннотациями в учебнике. Серёга старался читать много литературы и чувствовал себя достаточно спокойно. Но бывали и осечки. Однажды на экзамене по зарубежной литературе попался вопрос по произведению, которого Серёга не читал. Это был Анри Барбюс «Огонь» – ужасный роман о первой мировой войне. Серёга был очень разозлён. Как так?! Всё читал! А выпал именно этот роман! Пришлось сделать жалкий вид и попроситься в туалет. Милая, но строгая преподаватель его отпустила. Во-первых, потому что Серёга был на хорошем счету, а во-вторых, потому что невозможно прочитать роман «Огонь» за десять минут и даже за час. Но Серёга побежал в библиотеку, схватил книгу, переписал оглавление, просмотрел начало романа, конец романа и одну из глав (центральную).

Серёга начал своё выступление агрессивно:

– Честно скажу, мне не понравился этот роман. Его тяжело читать. Очень раздражал реализм, постоянные жуткие сцены…

Затем очень красиво пересказал то, с чего роман начинается, оглавление и то, чем роман заканчивается, постоянно выражая лицом брезгливость.

– Я ценю ваше мнение, но скажите, неужели ничего в этом романе вам не понравилось?

– Не могу сказать, что понравилось. Скорее – произвело впечатление. Это глава, если помните, где ужасно реалистичная сцена в госпитале.

Преподаватель посоветовала Серёге не просто довольствоваться текстом произведения, но и читать иногда литературную критику в учебниках. Это было высшей похвалой от этого преподавателя.

Но особые отношения у Серёги сложились с проректором по учебной работе Юрием Георгиевичем Коробовичем, который, как помним, вручая студенческий билет Серёге, произнёс почти классическую фразу «Какой молодой мальчик». Преподавал он историю КПСС. Однажды на семинаре один из Серёгиных однокурсников, отвечая на вопрос, с пафосом выдал: «Владимир Ильич Ленин говорил, что в определённый момент партия должна быть гибкой…» Юрий Георгиевич аж покраснел и громко произнёс:

– Гибкой должна быть баба, извините!!! А партия должны быть железной!

Эта фраза и насмешила, и озадачила студентов, но вошла в их студенческий фольклор.

Юрию Георгиевичу импонировала свежесть Серёгиных мыслей и его готовность спорить в вопросах, где требовалась трактовка того или иного факта. Дело в том, что дома у Серёги каким-то образом сохранилась литература эпохи правления тирана Сталина, включая его труды, а также толстая книга с огромным количеством иллюстраций о приключениях Никиты Хрущёва в США под названием «Лицом к лицу с Америкой». Вся эта литература из библиотек была изъята, а Серёге нравилось изучать то, чего нельзя. Потому для преподавателей было загадкой, откуда Серёга знает столько изъятого из библиотек материала.

Это послужило для Юрия Георгиевича Коробовича поводом для того, чтобы на втором курсе доверить Серёге подготовку реферата на тему «Петроград и Москва в октябре-ноябре 1917 года (борьба большевиков за укрепление власти Советов)». Но с условием, что изучать тему Серёга будет по материалам газет и реальных документов, доступ к которым имелся в библиотеке Академии наук на Васильевском острове. Для этого от института подготовили официальное письмо, и Серёге выдали специальный пропуск.

Серёгу увлекло чтение революционных газет, протоколов съездов, послереволюционных журналов, типа «Пролетарская революция», он вживую проникся революционной атмосферой 1917 года в Петрограде и Москве, и реферат у него получился, если так можно говорить о научных трудах, очень искренним и прожитым. Юрий Георгиевич Коробович реферат прочитал и высказал свои замечания, среди которых основным пожеланием было убрать у всех участников событий, кроме Ленина, имена и отчества, а то как-то слишком человечными получались Лев Давидович Троцкий, Лев Борисович Каменев, Николай Иванович Бухарин или Григорий Евсевьевич Зиновьев.

Через несколько месяцев Серёга узнал, что этот реферат институт отправил на VII городской конкурс по общественным наукам, истории ВЛКСМ и международного молодёжного движения. И, как оказалось, не напрасно. Серёгина работа была признана лучшей, и ему торжественно вручили соответствующий диплом.

Имелась у Серёги ещё одна слабость – древнегреческая философия. На втором курсе замечательный преподаватель по диалектическому материализму Нелли Павловна Пономаренко доверила юному студенту подготовить реферат на тему «Диалектика Платона». Зачем она это сделала? Чего хотела добиться? Не очень понятно. Но Серёга почему-то прочитал работу Платона «Софист» и в реферате решил с ним, с Платоном, немного поспорить. А как иначе, ведь материализм родился в борьбе с идеализмом, а диалектика в борьбе с метафизикой! Серёга назвал Платона противоречивым философом, а отдельные его доктрины идеализма – реакционными. Некоторые тезисы его реферата я так и не расшифровал, думаю, что и нынешний Серёга тоже не поймёт, о чём, например, это: «Так как иное есть род сущего, то все частные разновидности должны быть сущими. Область иного беспредельна. Каждое отрицание, поставленное перед каким-нибудь понятием, означающий известный предмет бытия, очерчивает беспредельную область иного, которая противопоставляется, как один вид существующего, отрицаемому понятию, как другому виду существующего».

Читая Серёгин реферат, Нелли Павловна сначала подчёркивала тезисы о реакционности и противоречивости доктрины идеализма Платона, но потом, видимо, поняла, что это суть Серёгиного радикализма и, когда дошла до главного тезиса реферата: «Существующее без всякого противоречия, становится тысячи раз несуществующим» – поставила твёрдую пятёрку. Этот реферат на конкурс не посылали, но для Серёги он оказался очень важным, так как противоречия и противодействия всегда являлись для него движущей силой.

Но успехи в учёбе и тем более близость к преподавателям не поднимали авторитет Серёги. В творческом вузе учёба не являлась признаком авторитетности.