Читать книгу Пират. История фокстерьера, рассказанная им самим - - Страница 6

Кухня, большая и прохладная, светлая, с покрытыми плиткой полами, вся сверкала чистотой. На полках, как солдаты на смотре, гордо выстроились бесчисленные ряды медно-рыжих, блестящих начищенными боками кастрюль, от огромных до самых маленьких. Повар, его помощница, официант и горничные, арабы и христиане, все жили там в мире, как братья, трудясь, болтая, иногда поругиваясь. Лица у всех были ясные, улыбчивые, а сами они – такие чистенькие и аккуратные, что любо-дорого смотреть.

У мраморного стола сидел высокий, стройный араб средних лет, в длинной черной галабее, блестящей, как шелковая. Я с облегчением заметил у него на ногах носки и красные туфли, которые по-арабски называются «бабуши». Одного глаза у него не было. Мне стало его жалко. Первое время у меня сердце кровью обливалось, когда я видел арабов (здешние арабы называются «феллахами») с одним-единственным глазом. Но постепенно привык. В Египте столько одноглазых людей, что начинает казаться, будто это свойственно им от природы.

Мариго подошла к этому арабу и сказала, что меня нужно вымыть. Он взглянул на меня единственным глазом, но не встал.

Увидев, что он не очень мной заинтересовался, я понадеялся, что обойдется без мытья, и приободрился. Я начал шнырять по кухне, обнюхивать ящики, совать нос в корзины, облизывать миски, пахнущие едой. Но тут меня заметил повар, пузатый мужчина в шапочке и большом белом фартуке, закрывающем грудь и живот.

– А ну-ка вон отсюда! – закричал он, направляясь в мою сторону и громко топая ногами.

Ой, как я испугался! Я решил, что настал мой последний час, и забился под стул.

– Дядя Фанасис, песик не виноват! – вступилась Мариго, останавливая повара, который уже собирался отвесить мне пинка. – Он не виноват. Виноват Али, который не уносит его мыться.

Какая же милая эта Мариго!

С того дня я решил обязательно с ней подружиться.

– Мне не нужны собаки на кухне! – снова закричал повар. – Он тут что-нибудь сожрет, а мне отвечать! Фу! Фу! Пошел!

Мариго схватила его за фартук.

– Али, ты что, не слышал? – прикрикнула она на араба. – Я же сказала тебе, хозяин хочет, чтобы ты его вымыл и принес обратно в гостиную.

Али поднялся с истинно арабским безразличием и, шаркая ногами, с достоинством вышел из кухни. Я это видел, но мне совсем не хотелось идти за ним.

И не удивляйтесь! Как можно привыкнуть к мытью, если с тебя жесткой щеткой сдирают шкуру, забивают мыльной пеной глаза, а ноздри заливают потоками воды? В то время я особенно его ненавидел. Поэтому, сделав вид, что ничего не понимаю, я позволил Али уйти в одиночестве.

Ох и поплатился я за это! Повар-то меня караулил! Только я вылез из-под стула и сунул нос в приоткрытую духовку с противнем, распространявшим на всю кухню аппетитный аромат, как вдруг послышался ужасный грохот, как будто десять раскатов грома прогремело у меня над головой. На меня набросилось ужасное железное чудище и огрело меня по лапам.

Ой-ой-ой! Как же больно и сколько крика! Я бы лучше вытерпел не только мыльную пену в глазах, но даже кнут хозяина, чем гнев и ругань дяди Фанасиса. Дверь в сад была открыта, и я выскочил туда одним прыжком.

В саду с философской невозмутимостью меня ждал Али. Заметив меня, он не торопясь двинулся к конюшне и свистнул мне, чтобы я не отставал. Дойдя туда, он снял свою красивую черную галабею, засучил рукава белой рубахи, выступавшие из-под желтого полосатого жилета, принес воду, мыло и щетку, и начались мои муки.

У Али явно был большой опыт в обращении с собаками, и он очень старательно служил нашим хозяевам. Так что я даже не буду описывать вам все мучения, которым подвергли меня его умелые руки, все эти горы мыльной пены, все потоки воды, вылитые на меня из бесчисленных ведер. По большому счету, все это – лишь маленькие неприятности, которые каждый день нам всем посылает судьба.

В конце концов, когда я был отмыт и очищен, он принес меня на руках, как какой-то ценный предмет, на веранду и подтолкнул к двери в столовую. Вся семья сидела за столом. Первым меня заметил чужак, Хри́стос, сидевший рядом с хозяйкой, и подозвал меня к себе:

– Ко мне, Пайрэт, ко мне!

– Почему ты зовешь его Пайрэт? – спросила Ева. – Ведь Мицос сказал тебе, что мы называем его Пират, это перевод с английского его клички.

– Это я не понимаю, почему вы называете его Пират, ведь это я вам его подарил и сказал, что его зовут Пайрэт, – ответил ей Хри́стос.

– Я тебе уже говорила. Пайрэт – английская кличка, а мы греки. Это просто смешно: пес с английской кличкой в греческой семье!

– Да какая разница! Такой подход – настоящий шовинизм!

– Лучше уж шовинизм, чем такая любовь ко всему иностранному! – резко ответила ему Ева.

– Ева! – строго одернула ее мать.

Мне показалось, что Хри́стоса задели эти слова. Ева умолкла. А я так и стоял, подняв одну лапу и не зная, к кому подойти.

– Ко мне, Пират! – приказал Мицос.

Я с готовностью подбежал к нему, а он потрепал меня за ухо и неожиданно серьезно сказал:

– Слушай свою хозяйку, Еву. Мы назвали тебя Пиратом, когда ты был еще маленьким щенком, значит, Пиратом ты и умрешь.

Мне понравилось решение Мицоса, и я ткнулся носом ему в руку.

Лукас, сидевший рядом с братом, обрадовался и обнял меня.

– Молодец, Пират! Ох, как же я тебя люблю! – воскликнул он, но быстро сел на свое место, смутившись и даже покраснев.

– Лукас! – прикрикнула на него мать. – Ты что, забыл, что мы за столом?

– Матушка, не ругай его, – вмешался Мицос. – Это я виноват, я подозвал Пирата.

– Ну конечно, это ты виноват, – ответила госпожа Васиотакис, успокоившись и со смехом.

Обед закончился. Мужчины закурили, а двойняшки вскочили из-за стола и позвали меня. Лиза наклонилась подобрать упавшую салфетку, а я запрыгнул ей на спину и повалил на пол. Девочка рассмеялась. Я набрался смелости и снова прыгнул на нее, когда она уже собиралась встать. Анна позавидовала нашему веселью и тоже бросилась к нам, но по дороге споткнулась о Лизу и упала, придавив нас обоих. Игра вышла отличная. Но госпожа Васиотакис была не способна это оценить.

– Лиза, Анна, а ну, вставайте! Вы испачкаете платья о ковер.

Кажется, госпожа Васиотакис ошиблась. Ведь в доме у хиосской хозяйки можно испачкать ковер платьем, но платье о ковер – это просто невозможно! Чтобы доказать ей это, я бросился на Анну и снова повалил ее на пол. Но госпожа Васиотакис окончательно рассердилась.

– Анна, вставай сейчас же! И привяжи эту несносную собаку!

Но я оказался проворнее. Я как молния вылетел из рук Аннушки и бросился к дверям на веранду: краем глаза я заметил, что за спиной у моего хозяина проскочила тень кошки.

У меня вся шерсть встала дыбом! Я залаял и, пробежав по дивану, хотел уже вылететь на веранду. Но тут случилось ужасное!

Одна дверца была закрыта, а я в пылу погони этого не заметил. Раздался ужасный грохот, и я сам не понял, как оказался на полу, на спине, а вокруг меня со звоном падали осколки стекла. Но меня и это не остановило! Напуганная кошка убегала. Два прыжка – и я перемахнул через перила веранды и приземлился в куст, весь в розах и колючках. Но я ни на что не обращал внимания – ни на боль, ни на крики у себя за спиной. Я думал только об одном: во всей этой суматохе кошка сейчас от меня сбежит, а я буду опозорен и пристыжен! Я заметил, что она, обезумев от страха, кинулась к дереву, росшему прямо у забора. Тут я совсем рассвирепел, и в голове у меня крутилась лишь одна мысль: сейчас она первая доберется до дерева, и тогда я ее не достану. Так и вышло! Вцепившись когтями в ствол, она быстро вскарабкалась наверх, примостилась на ветке и закричала, шипя и отплевываясь:

– Убийца! Может, попробуешь подняться? Тогда уж я выцарапаю тебе глаза!

В бешенстве я принялся рычать и бросаться на дерево; я еще надеялся испугать ее, заставить спуститься. И она действительно испугалась и спрыгнула вниз. Но только с другой стороны забора! Она бесстыдно сбежала с поля битвы, отказалась сразиться со мной! Удрала, как заяц. Воя от бешенства, я стал кидаться на забор. Он весь был увит плющом. И густо растущие стебли явно были на стороне кошки – они зажали меня, втыкая мне в бока свои колючки. Я не мог двинуться ни вперед, ни назад. К тому же (грустная ирония судьбы!) на стене напротив нашего дома, через дорогу, стояла, выгнув спину, кошка и смеялась, глядя на мои мучения! Как мне хотелось ее задушить! Я попытался пролезть сквозь колючки, но только разодрал бок. Я издал громкий рык, угрожая плющу расправой.

Кошка испугалась, спрыгнула со стены в соседский сад и скрылась там в зарослях цветов. Мне было так грустно, стыдно и больно! Я так бесславно застрял и не смог с ней расправиться.

– А ну, стой! – прокричал я ей вслед. – Я тебя все равно найду! Доберусь до твоей рыжей морды, узнаю тебя, где бы ты ни была. И посмотрим, кто будет смеяться последним…

У меня за спиной послышались шаги и голоса. Я различил среди них голос Мицоса.

– Хри́стос, ты раздвинь стебли, а я постараюсь его вытащить, – говорил он.

И он вытащил меня. Как ужасно я выглядел! Но все мои раны и кровь были ничто по сравнению со стыдом, ужасным стыдом от того, что я не смог поймать кошку. От злости мне хотелось самого себя искусать. А мои хозяева, кажется, наоборот, были очень довольны.

– Ну что за пес! Вот это пес!

Даже госпожа Васиотакис погладила меня, когда я вернулся на веранду.

– Смелая собачка, – сказала она, – но глупая. Дверь без стекла – уже не дверь…

Лукас был очень взволнован.

– Не ругай его, мама, – сказал он. – Смотри, он весь в крови. Скажи ему, что он молодец!

– Он молодец, да, – отозвалась она. – Но если бы он все время находился в саду, не было бы этих разрушений: теперь у нас дверь без большого стекла. Говорю вам, собаки не должны разгуливать по гостиным.

На этот раз слова хозяйки меня не расстроили. Я был так унижен, мне было так стыдно, что любое обидное слово я счел бы достойным для себя наказанием. Я был бы даже рад, если бы хозяева меня отлупили за неуклюжесть: ведь я позволил кошке сбежать…