Читать книгу Архитекторы будок - - Страница 6

Гоженко со временем – один из немногих – почти привык к манере работы Стурнина и работы друга похваливал, но старался с одобрением не переусердствовать.

– Даже такой человек, как Димка, может задрать нос, – объяснял он свою сдержанность.

Стурнину, впрочем, зазнайство не грозило, так как популярность не являлась его основной целью, хотя Дмитрий и преуспел, судя по количествам выставок, продажам и посещаемости авторских страниц в интернете. Начав с Арбата и довольно скромного «Зенита», Стурнин, что называется, пошел в мир. Широко известны его репортажи о беженцах – серия лиц, и только лиц. Нахмуренный лоб и вопросительный взгляд попрошайки, бесстрастные черты старика, сидящего рядом с рваной палаткой, яростная красота худой женщины, грозящей кулаком объективу, наглая улыбочка молодого араба с железным зубом, которого ведут к полицейской машине – такие сюжеты оказались очень востребованы.

Вершиной мастерства Стурнина считались бытовые сцены: он «ловил» их прямо на ходу – молодые курносые девочки в косичках ерзают на скамейке, сжимая красные картонные стаканы с кока-колой; голенастый ребенок на самокате отталкивается ногой от асфальта, белобрысая голова упрямо наклонена, а мать отпускает его в путь прощальным жестом и похожа на Мадонну; молодежь, явно наслаждаясь запретным мгновением и пугливо оглядываясь, пьет пиво у вечного огня (судя по выражению лиц – дрянное, у одного индивидуума отчетливый фингал под глазом); пенсионерка в опрятном берете нерешительно протягивает прохожему у подземного перехода нитку сушеных грибов; метущий дворник в осеннем дворике отгоняет соседского пуделя.

Помимо этого, у Дмитрия очень неплохо получались городские зарисовки – ржавые зелено-бурые крыши старых особняков, снятые с последнего этажа высотки; залитый светом Крымский мост, сфотографированный летом в пять утра, когда движения еще нет, зато асфальт блестит, как слюда, а ванты делят на сегменты желтое небо; белая высокая колокольня небольшой уютной церквушки, скрытой за дубом, ясенем и терном.

В минуту откровенности, когда друзья предавались любимому занятию: сравнивали свои библиотеки, имея в поле зрения бутылочку «Метаксы» и искромсанный лимон на не очень чистом блюдце, Дмитрий признался Гоженко, что на самом деле всегда хотел снимать природу.

– Я же в таких местах бываю, такую красоту видел! – жаловался Стурнин. – А вот не получается. Не хватает движения, выходит не живо, все в статике. Положим, горы – вот, посмотри. Знаешь, какая могучая жизнь? Глаз не оторвать. А на снимке – ну хребет, ну красиво, и только.

– А что тебе еще надо? – поинтересовался Михаил.

– Смысл, – отчеканил Дмитрий.

Михаил пролистывал изображения на мониторе и удивлялся, не понимая – красоты хватало, но Стурнин морщился и в конце концов попросил прекратить разговор: все-таки он стал достаточно самолюбив, чтобы ощутить раздражение, когда речь шла о том, что фотограф считал неудачей.

Один раз, вернувшись с Арбата, где Стурнин исполнил за день группу немецких туристов, шесть влюбленных пар, немолодого хиппи, местного попрошайку и шпица пожилой актрисы (бесплатно), он сделал в зеркале лифта селфи, чего раньше себе не позволял, полагая эту моду глупостью и блажью. Когда он стал рассортировывать и обрабатывать фотографии, то впал в изрядное изумление: на снимке отобразилась незнакомка. Так и не избавившийся от рыхлости, очкастый, лысоватый человек не первой молодости и миловидная невзрачная женщина, тоже довольно пухленькая вроде бы, чем-то похожая на Асю, которой Стурнин как раз собирался делать третье в жизни предложение.

– Надо же, – пробормотал Дмитрий, вглядываясь. – И откуда что берется?

Он определенно никогда этой дамы не встречал, но странным образом угадывал в ней знакомые черты – в фигуре, в повороте головы; теперь Стурнин увидел, что у женщины рыжие волосы и, кажется, веснушки на носу и тоже очки. Очень приятная барышня. Она смотрела куда-то вбок, стояла рядом уверенно и спокойно, будто встретились добрые соседи и сейчас разойдутся по своим квартирам, дружелюбно перемолвившись о погоде.

Стурнин сделал еще несколько селфи и обнаружил, что женщина присутствует на всех фотографиях, где присутствует он. Иногда она выходила довольно четко, иногда угадывалась лишь контуром или обозначалась какой-либо частью – положенной на плечо рукой, локоном волос в уголке, или просто ощущением.

Стурнин долго ломал голову, вспоминая, где мог ее видеть. Он проделал гигантскую работу, пересмотрев архив, и обнаружил несколько фотографий с участием этой или очень схожей дамы: вот она целует подростка (здесь барышня совсем юна, у паренька весьма обалделый вид; хорошая, экспрессивная фотография); вот стоит в компании людей постарше, что-то оживленно говоря и придерживая изящную шляпку (иностранцы откуда-то из Азии, дали пять долларов); вот угадывается за спиной сирийца (боец с гордостью позировал около гаубицы и через десять минут после снимка был буквально врыт в землю снарядами, поэтому немудрено, что у женщины печальное лицо). Не так уж и редко появлялась на снимках рыжеватая дамочка.

– Ну ты и бабник, – вынес вердикт Гоженко. – Вот уж не ожидал от тебя. Аське лучше не показывай, а то еще лет пять прохолостякуешь.

Михаилу женщина не понравилась: таких низеньких, плотненьких, простодушного вида баб он побаивался больше других, потому что полагал, что вследствие недостатка внешней яркости подобные особи озабочены лишь тем, как бы мужика подвести под венец, а там хоть трава не расти.

– Терпеть не могу тихонь, – не раз говорил он матери, – Они-то как раз самые жесткие хищницы и есть. Раз поцелуешь и никогда не вырвешься из объятий.

– Может быть, для таких, как ты, это к лучшему? – предполагала старая женщина, вслушиваясь в свист скворца, и черные глаза еще больше чернели от воспоминаний, в которых сын заменялся русобородым красавцем-пиратом с кортиком на боку, капитаном, пришедшим из-за моря.

– Сын совершенно не похож на тебя, – сетовала она, – Он рохля.

Она рассказывала, что заполучила капитана пятьсот лет назад именно тем способом, которого Михаил так боялся – крепчайшим объятием, от которого пират не смог освободиться до конца дней своих. Видит бог, он пытался уйти – всеми возможными путями: кутил в кабаках с распоследними шлюхами и исчезал с ними в хижинах на склонах гор, запрещал ей сопровождать его в рейс, а, бывало, и вовсе пытался прогнать взашей – да, сынок, он бил меня, лупцевал как сидорову козу, но я не в обиде – таким уж его создал бог, мужчину моей жизни; всегда много вина, женщин, друзей и приключений – и все же только я находилась рядом постоянно; он всегда возвращался.

Возможно, все дело в мелиссе. Пей чай, сын, я поведаю тебе, что мелисса – это очень полезное растение; оно улучшает аппетит и хорошо излечивает укусы собак. Я давала капитану мед из мелиссы, он ел горстями и избавлялся от бессонницы и болезней желудка; нельзя также забывать, что настой из мелиссы с майораном улучшает память. Я и сама пью мелиссу и добавляю в мясо, женщинам это тоже полезно.

Старый пират прибегал ко мне, как только его кто-то кусал; я поила его чаем, и он успокаивался и становился кроток, как овечка – ровно до тех пор, пока посторонний не входил в каюту, нарушая наше уединение – тогда он хватался за кинжал, с которым умел обращаться лучше всех на побережье.

С мужчинами так и надо: крепко обнять и напоить отваром из трав; тогда он становится шелковым.

Самый упрямый волкодав втайне хочет, чтобы его держали на привязи. Необходима лишь капелька мудрости: не натягивать поводок слишком туго и не говорить мужчине о том, что тебе ведомо его сокровенное желание, и тогда вы до конца жизни проторчите вместе на капитанском мостике, глотая чертовы соленые брызги, которые я ненавидела всей душой.