Читать книгу Писатель: Назад в СССР - - Страница 2

Глава 2

Оглавление

Так, спокойно. Если это не тот свет и не бред умирающего, то что? Реальность?! Ну, допустим… Что из этого следует? Что мне дан второй шанс? Разве так бывает?.. Я разозлился на себя. Артемий! Ну ты же писатель, где твое воображение?! Ладно, подыграем судьбе!..

Я наклонился, подобрал бумажки, которые только что сбросил со стола. Выпрямился, подмигнул возмущенной моим поведением медсестре. И губки ее, сжатые в гримаске справедливого негодования, поневоле растянулись в улыбку. Она вздохнула, отняла у меня бумаги и сказала:

– Иди к бригадиру, скажи ему, что сегодня ты на легких работах. Если справка нужна будет, пусть ко мне придет.

– Хорошо! – откликнулся я. – Спасибо, Ангелочек!

Я поцеловал ее в щеку, оставив на ней пятнышко вездесущей сажи, увернулся от оплеухи и выскочил из медпункта. Навстречу мне шел коренастый, широкоплечий мужик, в такой же суконной робе, что и на мне. В следующий миг я его узнал. Это же Богдан Михайлович Загоруйко, бригадир той бригады, с которой я начинал свою рабочую биографию. Хороший мужик, правильный. Я слыхал, что Михалыч умер ещё в 1989-м. Замерз по пьянке. А вот же, живой и вполне здоровый. Черт, меня даже на слезу прошибло. Я протянул к нему руки… Обнять хотел, что ли?

– Цикаво начинаешь трудовую жизнь, Краснов, – пробурчал бригадир, не замечая моего жеста. – Я этих охламонов, Бескова и Черткова, прогрессивки лишу, шоб молодежь не спаивали, но и ты тоже хорош… Ежели тебе ацетон поднесут, тоже выпьешь?

– Больше не повторится, Михалыч! Я ж за вливание в бригаду.

– Ладно, ступай на склад, поможешь там протирочные концы разгрузить, – распорядился Загоруйко и сунул мне в протянутые руки почти новый ватник.

Я кивнул и двинулся по крытому, остекленному переходу, соединяющему заводские корпуса с административным зданием. Этот самый переход я и принял за тоннель, по которому души умирающих улетают к свету. Оказавшись на лестнице, спустился на первый этаж и, озираясь, вышел во двор.

На удивление, я все еще помнил расположение цехов и прочих заводских сооружений. Ноги сами понесли меня к складу. Хотя ведь в первые дни работы – в той, первой своей молодости – я изрядно путался во всех этих переходах и корпусах.

Осознание новой реальности пришло как-то быстро и без лишних метаний. Ну зашибись же, что снова молодой! Это я получается… попаданец? Ха! Не хотел писать про них, так сам угодил. Ох, ирония матушки-судьбы. Бывает же…

У открытых ворот стоял «ЗИЛ», кузов его был доверху набит тюками с ветошью, которую на заводе использовали для протирки разных механизмов от масла, в процессе расконсервации или просто – рук, грязных после прикосновения к этим замасленным механизмам. В общем – вещь нужная. Тюки, несмотря на то, что выглядели почти невесомыми, на самом деле изрядно весили. Штатных грузчиков при складе не водилось, а завскладом – маленький сухощавый Федотий Тихонович Пименов – не смог бы сдвинуть такой тюк даже волоком.

Вот и отправляли бригадиры и начальники смен на разгрузку самых молодых и здоровых рабочих. Увидев меня, завскладом прикрикнул на троих парней, что сидели на корточках у складской стены, под надписью «НЕ КУРИТЬ», и дымили. Работяги нехотя забычковали папиросы и убрали их в карманы телогреек. Экономили. Ну да, перед авансом или получкой всегда так. Начинаешь беречь каждый рубль. Любопытно, что я этих курильщиков почему-то совершенно не помнил, хотя вот бригадира и докторшу опознал, пусть с секундной задержкой. Да мало ли работяг на заводе! Всех не упомнишь.

Один из них, длинный, как жердь – типовой ватник на нем выглядел младенческой распашонкой – открыл задний борт и принялся выдергивать лежащие с краю тюки и передавать остальным. В том числе – и мне. Я взвалил ношу на плечи, радуясь и удивляясь вновь обретенной силе. Даже не подозревал, насколько я соскучился по ней. Крепкие мужчины слабеют медленно. От года к году, по капельке убывает силушка, покуда здоровенный молодец не превращается в дряблого старикана. Незаметно для самого себя.

Не знаю – в аду я или в раю, а может, действительно – в прошлом, но сейчас во мне здоровья и силищи на двоих. И, надеюсь, талантом меня тоже не обделил Создатель, а значит, можно начать все сначала, избежав тех ошибок, которые я совершил во время предыдущей попытки. Сейчас мне еще рано об этом думать, надо понять, где я нахожусь, кто я в этой реальности и в чем заключаются мои возможности? Во всяком случае – хуже, чем было, мне уже не будет. И все пока напоминает начало моей прошлой жизни. Тот же завод, те же люди, да и рожа у меня та же самая.

Черт возьми! Я опять молод, здоров – и все еще впереди!

Я принялся таскать тюки с таким энтузиазмом, что работяги стали посматривать на меня косо. Где им было меня понять! Им-то не приходилось еще быть стариками! Я расплылся в улыбке, которую, правда, постарался спрятать. Для этих ребят жилы рвать западло – а тех, кто выслуживается перед начальством, они считают выскочками и жополизами. Пришлось и мне притормозить. Так мы и разгружали грузовик, ни шатко, ни валко, до самого обеда. Федотий Тихоныч – мужик с понятием, выдал нам одну бутылку водки на четверых, но я от своей доли отказался.

У меня еще голова не прошла после спирта, которым меня «окрестили» мужики в цехе. Остальные грузчики спорить не стали. Им же больше достанется. А я поспешил в столовую. И не только потому, что проголодался. Мне хотелось убедиться, что эта реальность действительно совпадает с той, что сохранилась в моей памяти. Столовая занимала первый этаж здания заводоуправления. Обеденный зал делился на две неравные части. В одной принимали пищу работяги и младший техперсонал, в другой – инженера, бухгалтера, партком, профком и прочее начальство, белые воротнички. Директор же обычно обедал у себя в кабинете.

Начальству подавали официантки, а люду попроще приходилось самостоятельно набирать тарелки и стаканы на поднос, толкая его по никелированным направляющим. Пошарив по своим карманам, я обнаружил десять рублей разными купюрами, с мелочью. Не помню, когда тут, на заводе, получка, и потому лучше не шиковать. Взял котлету с макаронами и подливкой, стакан сметаны, булочку и стакан компота. Все это обошлось мне в сорок копеек. На кассе сидела Клава – женщина приятная во всех отношениях, но с печальными глазами.

Пока все совпадало, за исключением моментов, которых я попросту не помнил. Ведь столько лет прошло! Взяв нагруженный поднос, я отчалил от кассы и принялся выглядывать свободный столик. Увидев парня, который махал мне рукой, направился к нему. Парень был примерно с меня ростом, только ещё более худой и белобрысый. Рядом с ним сидела девушка, и больше никого за их столиком у окна не оказалось. Лица этой парочки мне тоже были, вроде бы, знакомы, но с ходу вспомнить, кто они, я всё-таки не мог.

– Садись, Краснов! – произнес парень.

Я благодарно кивнул и принялся разгружать поднос. Освободив, я положил его на подоконник. Воткнул алюминиевую вилку в макароны и, повозюкав ими в подливе, отправил их в рот. Увы, гарнир оказался еле теплым. Отщипнув кусок котлеты, я убедился, что и она тоже – не с пылу с жару. Ладно, микроволновки все равно еще в СССР не завезли. Проглотив второе, я взялся за сметану, которая оказалась довольно густой и вкусной, особенно – с булочкой. Мои соседи по столу мне не мешали, но когда я дошел до компота, парень вдруг выдал:

– Не хотел портить тебе аппетит, потому и не стал сразу говорить.

– О чем? – спросил я, отхлебнув компот.

– Прочитал я твой рассказ… – многозначительно вздохнул белобрысый.

– Ну и?..

– Слабо, нет стержня и четкой идеи, понимаешь? Хотя способности у тебя определенно есть.

– И на том спасибо, – ухмыльнулся я.

– Да ты погоди обижаться… – отмахнулся парень. – Вот скажи, зачем ты перенес действие за границу? Ты там был?

У меня едва не сорвался с языка утвердительный ответ, но я его – язык – вовремя прикусил.

– Окромя Украины – нет, – хмыкнул я. – Курица не птица, Украина не заграница…

– Вот и я о чем! – подхватил белобрысый. – А у тебя в рассказе – ночной бар в Лондоне, пьяный безработный, уличная эта женщина, употребляющая наркотики…

– Фи! – надула губки его спутница.

– Верочка! – строго произнес мой критик. – Это чисто литературный разговор. Не встревай, пожалуйста!

– Очень надо, – пробурчала та.

– Когда читаешь, – продолжал развивать свою мысль белобрысый, – складывается ощущение, что все это уже было. Понимаешь? Только у других авторов и лондонский туман, и пронизывающая до костей сырость, и вкус дешевого виски, и мутный взгляд одурманенной шлю… – он покосился на свою подружку. – Девушки – это зарисовка с натуры, а у тебя – переводная картинка, вроде как копия с чужой иллюстрации… Напиши лучше о том, что хорошо знаешь! Профтехучилище, практика, первый месяц работы на заводе… И так, чтобы читатель все это смог увидеть, услышать, почувствовать запах и вкус. Вот это и есть – живописать языковыми средствами. Смекаешь?

Я вдруг вспомнил, кто этот парень – Колька Борисов, редактор заводской газеты. Первый, кто опубликовал мои ранние опусы. А ведь я уже и тогда писал понемногу. Правда, я не помню, был ли у меня рассказ про Лондон и проститутку, но, наверное, был… Очень уж я любил в те годы зарубежные детективы. Видимо, по мотивам одного из них и накатал нечто душераздирающее о проклятом мире чистогана… Правильно сделал Колька, что не взял эту поделку. Такое поощрять нельзя! Я и сам не поощрял, когда был главредом одного уважаемого и толстого литературного журнала.

– Ладно, Колян, – заверил я. – Можешь выбросить эту хреновину… Я тебе новый рассказ напишу, из нашей социалистической действительности. Ух, будет! Закачаешься!

– Давай-давай! Нам нужны молодые авторы для литстранички, а то у нас для нее все больше ветераны пишут, а молодежь совсем не творческая пошла, – печально вздохнул тот.

Допив компот и ощутив приятную сытость, я поднялся. Пожал руку Борисову, улыбнулся Верочке и отправился искать бригадира. Надо было узнать, что мне делать дальше – в литейку отправляться, или он мне еще какую-нибудь работенку на свежем воздухе придумает?

Сто лет не работал физически, а теперь – так хотелось и моглось. Хмель из меня уже выветрился. Сказалось могучее здоровье. Может, стоит попросить бугра, чтобы не наказывал Бескова и Черткова? Я помнил – в цеху их называли «два брата-акробата», но литейщиками-то они были отличными.

Загоруйко я нашел в каптерке. Он сидел за дощатым столом и что-то подсчитывал – то ли количество смен, отработанных бригадой за месяц, то ли – процентовку. Я сел на лавку и тихо дожидался, покуда Михалыч обратит на меня внимание. Тот усердно шевелил губами, чиркал красным карандашом в толстой общей тетради. Иногда воздевал очи к потолку, а потом снова утыкался в тетрадь. Наконец, он вздохнул, отложил карандаш и посмотрел на меня.

– Ну шо, алкаш, очухался?

– Да, вполне…

– Тогда дуй в цех, – распорядился он. – Парень ты здоровый, будешь чушки к тоннику подтаскивать.

Чушки – это слитки металла. Обычно в каждом по семь кило. Тонник – печь для плавки металла, вместимостью, как можно понять, в одну тонну. Легко посчитать, что для загрузки печи потребуется более ста сорока чушек. И это – только одной печи, а их в цеху несколько! Хорошая физзарядка! Я поднялся, взял брезентовые рукавицы. Загоруйко ждал, когда «алкаш» покинет каптерку, но я еще топтался у двери.

– Ну и шо мнешься?

– Михалыч, ты это… – пробормотал я. – Мужиков-то не наказывай. Они же не со зла! Ну традиция такая в цеху…

– У нас традиция – план перевыполнять, а не зеленых пацанов, вроде тебя, спаивать! – проворчал бригадир. – Ладно, разберемся, шо кому положено… Иди вкалывай!

И я пошел вкалывать. В литейке жарко. Золотые ручейки расплава текут по носикам в разливочные ложки. В индукционных печах кипит металлический «суп». Когда плавильщик снимает крышку, малиновый пар поднимается над фантасмагоричным огненно-серым варевом. Непрерывно льется вода, охлаждающая печь. Ухают машины для плавки под давлением. В общем, литейный или горячий цех – это филиал адова пекла на земле, где занимаются созиданием. И мне в обозримом будущем предстоит участвовать в нем.

По окончании смены я почувствовал, что изрядно утомился. Сколько я перетаскал чушек – не считал, но достаточно, чтобы ночной смене было чем заняться. Я же мог с чистой совестью отдыхать. И с некоторым трепетом покинул территорию завода. Сначала, конечно, вымылся в душе и переоделся в «свое». Наверное, мужики в раздевалке посматривали на меня, как на придурка. И не удивительно. Я доставал из шкафчика серые, немного расклешенные брюки, зеленую, в красную клетку, теплую рубашку, пару черных носков, рыжеватые ботинки, пальто булыжного цвета и цигейковую шапку-ушанку – и все это с интересом рассматривал да похмыкивал.

Наверное, я когда-то так и одевался, но подробностей своего гардероба времен рабочей молодости уже совершенно не помнил. Тем более, что к шмоткам всегда был равнодушен. Что-то надето – да и прекрасно.

Нарядившись во все, найденное в шкафчике, вместе с остальными работягами двинулся к проходной. После цеха мне показалось, что на улице приятная прохлада, хотя за пределами ограждающей завод ограды дул пронизывающий февральский ветер, снежная крупа пощипывала щеки и норовила насыпаться за воротник. Я его поднял и поплотнее запахнул пальто.

Большинство народа со смены толпилось на трамвайной остановке. Заиндевевшие ниточки рельс тянулись вдоль набережной. От речного обрыва их отделял парапет с чугунными перилами, а на противоположном берегу теснились темные купы голых деревьев. В XXI веке там все будет застроено высотными домами элитных жилкомплексов, а сейчас – рос почти нетронутый лес, своими «зелеными легкими» поглощающий смрадное дыхание заводских труб и возвращающий в атмосферу живительный кислород.

Мне удалось втиснуться только в третий трамвай. Внутри было тепло, даже душно, и очень тесно. Электрический вагон завывал движками, скрежетал железными колесами на поворотах, мчался сквозь метельную мглу. Я увидел, что в метре от меня цепляется за поручень Ангелина, и протиснулся к ней. На медсестре была меховая шапочка с длинными ушами – на ворсинках блестели капельки растаявшего снега. Она улыбнулась мне, не подозревая о том, что этому рыжему юнцу прекрасно известно, в каких именно местах у нее родинки.

Если память не изменяет мне, мы стали любовниками через полгода после моего прихода на завод. В прошлой жизни Ангелина – отчества не помню – Дорохова не была моей первой женщиной, но стала одной из немногих, кого я по-настоящему любил. Даже после нашего мучительного расставания она еще долгие годы снилась мне – особенно часто, когда ко мне стала подкрадываться старость. Хочу ли я повторить то, что у нас с нею было? Да и можно ли хотя бы что-нибудь повторить, даже вернувшись в прошлое?

Я уже не сомневаюсь в том, что вернулся на полвека назад. Для бреда умирающего окружающая меня действительность слишком детализирована, а для потустороннего или какого-нибудь придуманного мира – слишком обыденна. Звуки, цвета, запахи, осязаемость предметов – все это из реального мира. Так что нечего юлить и искать другие объяснения. Нужно признать истину – в момент смерти дряхлеющего, старого и забытого всеми писателя его душа очертила круг и вселилась в юное, здоровое тело вчерашнего выпускника ПТУ. В меня же самого, только молодого.

Задавать вопросы, типа – зачем, с какой целью, в чем смысл? – бесполезно, да и некому. По-настоящему верующим, несмотря на то, что религия в современности в моде, я так и не сумел стать. Могу лишь допустить, что во Вселенной действуют неведомые людям природные законы, способные переместить личность умирающего в прошлое. Кто знает, сколько вокруг нас ходит людей, которые проживают вторую, а то и третью и четвертую и пятую жизни, не превращаясь при этом ни в котов, ни в собак, ни в насекомых, а только лишь в самих себя?

Любопытно, но почему-то ни одна религия, ни одно философское или эзотерическое учение не предусматривает такой возможности. Ни Ада, ни Рая, ни Реинкарнации, с возможностью однажды покинуть колесо перевоплощений, а бесконечное возвращение человеческой души в одно и то же тело, позволяющее исправить ошибки, совершенные в предыдущей жизни, а заодно наделать множество других. Вместо старых грехов – новые, которые придется искупать в следующей жизни.

Взять бы да написать об этом роман… Что-то вроде «Дня сурка», только герой станет проживать не один и тот же день, а одну и ту же жизнь. И при каждом следующем воплощении груз прожитых лет будет становиться все тягостнее. Самое печальное, что он не сможет прервать эту цепь повторений, даже покончив с собою. Единственное, что будет ему доступно – это сокращение одной из жизней. Вот если я сейчас сойду на остановке, перелезу через парапет набережной и брошусь в ледяную воду, набитую осколками льда?.. Да ну нафиг! Что это за мысли? Я слишком жизнь люблю, чтобы так экспериментировать.

Трамвай затормозил, толпа внутри качнулась всей массой вперед, потом – назад. Динамики гнусаво проквакали: «Рабочее общежитие». Гармошки дверей раздвинулись, и пассажиры хлынули наружу. Я замешкался. Ангелина дернула меня за рукав.

– Ты меня проводишь сегодня? – спросила она.

Писатель: Назад в СССР

Подняться наверх