Читать книгу Берегите душу города - - Страница 4

Ближе к ночи Ким ушёл к старшим ребятам на второй этаж, запихнув куртку под одеяло на случай воспитательской проверки. Мальчишки улеглись и принялись обсуждать возникшую проблему с едой. А Костик, положив руку под голову, прислушивался к бурчанию в пустом животе, обычно он забирал с собой вечернее печенье и тихонько грыз его после отбоя, чтобы лучше засыпалось и думалось. Сегодня приходилось размышлять на пустой желудок.

За стеной, стуча каблуками, ходила Елизавета Андреевна, иногда она замирала и становилось тихо. Костику представлялось, как она стоит у окна и задумчиво вглядывается в темноту. Может тоже переживает по поводу проблем с питанием, а может придумывает очередную тему сочинения, позаковыристее, чтобы никто из учеников не смог объяснить, почему главный герой не носил зимой подштанников, и что этим хотел сказать автор.

Вообще Елизавета Андреевна была неплохим учителем. Объясняла толково, двоек просто так не ставила и давала переписать особенно безграмотную работу. Но орала почём зря. Так могла гаркнуть на уроке, что вздрагивали учителя в соседних кабинетах. Ну и воспитателем она была таким же, горластым. Елизавета не плодила фаворитов, ни искала аутсайдеров, одним словом: таскала за уши всех одинаково. В общем, пятым, шестым и седьмым классам с ней не очень повезло. Сменяла Елизавету химичка Стелла Артуровна. Учителем она была средненьким, предмет свой любила, но объясняла так пространно и муторно, что мальчишки на задних партах иногда засыпали. Зато она терпеть не могла ора и криков, считала это совершенно непедагогичным и даже к отъявленным хулиганам старалась найти подход. На этой почве у Елизаветы со Стеллой часто возникали конфликты и в вопросах педагогики, и в воспитании. И особенно в воспитании, потому что химичка во время своих дежурств разрешала мальчишкам побалагурить от души после ужина, в пределах разумного, разумеется, чего Елизавета категорически не поддерживала.

У младших и старших была совершенно другая история. С малышами возились две молоденькие девочки, только недавно закончившие педагогический ВУЗ. Они дежурили по очереди, играли с ребятами, устраивали конкурсы со всякими призами и успокаивали тех, кто скучал ночами по родителям. За старшими, десятыми и одиннадцатыми, приглядывала старенькая сухонькая Лидия Захаровна, добрейшей души бабулька. Над ней сами старшеклассники взяли шефство и не позволяли никому её обижать, а она приносила им твёрдые «стеклянные» сушки с маком и устраивала вечерние чаепития. Лидия Захаровна жила в интернате и категорически отвергала необходимость её подменять. Поэтому лишь иногда, по причине плохого самочувствия старушки, к ребятам приходил учитель истории.

Повезло и восьмым с девятыми, за ними присматривали музыкант Семён Аркадьевич и учитель рисования Римос Бенедиктович. Один шумный и весёлый, другой молчаливый и задумчивый. Они частенько дежурили вместе и после отбоя любили играть в шахматы, к ребятам без серьёзных причин не заглядывали, нотаций не читали и не орали.

Поразмышляв о воспитателях, Костик попытался представить, как наверно здорово уходить из интерната домой на каникулы. Сейчас в его памяти существовали лишь больничная палата и территория интерната, он не помнил ни секторов Кольцовска, ни собственного дома, ни своей комнаты. Но это даже было не самым страшным, хуже, что он никак не мог вспомнить лица родителей.

Когда Костик очнулся в палате, то первым делом увидел плафон с жёлтой лампочкой, который тихонько раскачивался в такт со шторой, прикрывающей открытое настежь окно. Справа виднелся письменный стол с задвинутым под него стулом. Слева возвышалась металлическая стойка с прикреплённым вверх тормашками коричневым стеклянным пузырьком, от которого вниз тянулась длинная прозрачная трубка. Проследовав по ней взглядом, Костик обнаружил, что трубка заканчивается в сгибе его локтя, а удерживает её приклеенный крест-накрест лейкопластырь. Возле стойки в кресле дремала пожилая женщина в белом халате, седые пряди её волос выбились из-под зубастой заколки, а с коленей свисал раскрытый журнал, готовый вот-вот съехать на пол.

Оглядев окружающую обстановку ещё раз в обратном порядке, Костик крепко зажмурился и стал вспоминать, какие события предшествовали его попаданию в больницу. Но сколько не напрягал память, извлечь из неё ничего не получалось. Тогда он пошёл от простого к сложному, вспомнил, что его имя Константин Мирских, что ему двенадцать лет и день рождения у него пятнадцатого января, что он перешёл в шестой класс и жил… И всё. Сколько Костик не старался, больше ничего не вспоминалось: ни название города, в котором жил, ни адреса, ни событий прежней жизни, ни людей, с которыми был знаком.

От волнения он дёрнулся, кровать тихонько скрипнула и разбудила дремавшую в кресле женщину.

– Ой, хороший мой, очнулся наконец! – обрадованно воскликнула она и мигом вскочила, едва успев подхватить журнал. – Сейчас, сейчас Виктора Егоровича позову, подожди.

Она мельком взглянула на пузырёк с лекарством и выбежала из палаты.

Стало тихо. И страшно. До Костика вдруг в полной мере дошло, что он совершенно не представляет, какое время года за окном, что стряслось и сколько он тут находится? Есть ли у него родные? А вдруг он их увидит и не вспомнит?

В ушах зазвенело до головокружения, к горлу подступил противный тошный комок. Кое-как собравшись с силами, Костик попытался привстать на кровати и выглянуть в окно. Но тут дверь резко распахнулась, и в палату шагнул высокий усатый мужчина в белом брючном костюме и колпаке.

– Так, молодой человек, уже проявляем интерес к окружающему. Отлично! Как самочувствие?

Костик снова привалился к подушке и пожал плечами.

– Ничего не болит?

– Голова немного кружится.

– Ну это нормально, сотрясение всё-таки, – кивнул доктор. – Алла Вячеславовна, убирайте капельницу, а мы пока побеседуем. Я же по глазам вижу, что у молодого человека много вопросов. Хотя нет, давай я начну. Скажи-ка, как тебя зовут.

– Костя.

– Так. А лет тебе сколько, Костя?

– Двенадцать.

– Хорошо. А маму с папой как зовут?

Тут Костик отвернулся, с одной стороны этот вопрос прояснил наличие родных, а с другой…

– Не помню.

– Угу. А что ты ещё не помнишь?

– Ничего не помню, – это уже полушёпотом.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– А шесть-ю-семь сколько?

– Сорок два, – моментально ответил Костик.

– Отлично! А «Му-му» кто написал?

– Тургенев, – скривился Костик.

Он терпеть не мог это произведение, так и не сумел прочитать, как Герасим топил собаку. И кто только его в школьную программу засунул?

– Ладно, допустим, – кивнул Виктор Егорович. – Теперь твоя очередь спрашивать.

Костик на секунду закрыл глаза, вспоминая недавно сформулированные вопросы.

– Где я и как здесь оказался?

– Сейчас ты в кольцовской городской больнице. Произошла авария на территории Научного Центра. В твоём доме случился пожар. Тебя нашли на улице, недалеко от дома без сознания.

– А день сейчас какой?

– Сегодня тридцатое августа две тысячи пятого года.

– А родители мои где?

Тут Виктор Егорович с медсестрой переглянулись. Она покачала головой и вздохнула.

– Костя, никто пока не знает, что с твоими родителями. Там сейчас территория оцеплена, работают пожарные, полиция. Мало пока информации.

Костик прикусил губу побольнее. Просто чтобы не зареветь.

Наверно в этот самый миг он для себя и решил, что родители скорее всего погибли. Может быть, при выписке доктор и говорил что-то о пропаже без вести, может и Святослав Семёнович повторял то же самое, но авария, пожар и полиция соединились в самую страшную картину.

Виктор Егорович предлагал задавать ещё вопросы, но Костик устал и поинтересовался только, когда его выпишут. Вообще-то захотелось спросить «куда», но язык не повернулся.

Выписали его через две недели и привезли на машине скорой помощи в интернат…

– Костян, хорош вздыхать, – пробубнил сонным голосом Головин. – Так жрать охота, что уснуть не могу. И ты ещё.

В темноте кто-то застучал пальцами по тумбочке, потом вспыхнул экран мобильника, который теперь и годился разве что на роль часов да будильника. Вася что-то тихо пробубнил, но слово жрать там тоже присутствовало.

– А Ким вернулся? – спросил Головин.

– Нету ещё нашего Кимушки, – ответил Сашка Меньшов. – Отдыхают наверно, расслабляются, в картишки режутся.

– Ага, и сушки грызут. Блин, есть охота, что сил нет, хоть бы карамелечку какую. Костян, у тебя там печенька не завалялась случайно? – Жалостливо спросил Головин.

– Не, веером же не дали ничего, – тут же отозвался Костик, радуясь темноте, потому что щёки его заалели: он был уверен, что жуёт после отбоя совершенно бесшумно.

– Обидно, мне родаки деньжат оставили на всякий случай. А тут ни буфета, ни автоматов. Хоть монеты глотай. – С обидой в голосе прошептал Меньшов. – И в магаз никто не отпустит. Хоть через забор лезь.

– Ага, чтобы потом трое суток в карцере? Иди, лезь. – Ответил Мартынов.

В этот самый миг дверь тихонько приоткрылась, и в спальню прошмыгнул высокий силуэт.

– Во, Кимушка нагулялся. – Громко прошептал Головин. – Сушек не принёс случайно?

– Не, новостей принёс. А вы чего не спите?

– Да в животах бурлит так, будто трактор под окнами заводят, – пожаловался Головин. – Даже карамелечки не принёс?

– Нет, Лидия Захаровна сказала, что продуктов в магазинах поуменьшилось. Сегодня гоняли чай с рафинадом.

– А Семёныч сказал, что только нам еды убавили в пользу девок, а оказывается и в магазине дефицит, – усмехнулся Головин. – Опять очередная тайна…

– Давайте в круг, коль не спите, расскажу, что в народе говорят, – предложил Ким и прошёл к окну.

Пружины заскрипели, мальчишки, кутаясь в одеяла, побрели ближе к Киму. Костик и Вася спали возле окна, и им пришлось только развернуться на сто восемьдесят градусов. Когда все расселись, Ким привалился к тёплой батарее и принялся шёпотом рассказывать:

– Значит так, откуда это всё – не знаю, сарафанное радио принесло. Часть звучит как полный бред. Но после исчезновения Центра, уже и непонятно, где правда. Так вот Центр реально исчез, ни кирпичика вокруг не осталось, только шахта глубоченная. Дом сгорел только тот, что напротив Центра стоял, полностью. Остальные вроде целы, но оттуда всех расселили.

– Домик…, – шмыгнул носом Меньшов. – И мой комп… И штанцы моднявые…

– Нашёл из-за чего переживать.

Меньшов только вздохнул, а Ким продолжил:

– Говорят вокруг Кольцовска тьма военных, вроде как даже технику какую-то подогнали. На КПП никого не пускают, ни в город, ни из города выехать не дают. Связь и интернет вроде давно уж починили, но подключать не собираются, чтобы информация не утекла. Машины с продуктами, шмотьём всяким, лекарствами разворачивают на полдороге, поэтому ситуация с питанием будет только ухудшаться. Ну про родаков ничего. Вроде они какие-то испытания проводили, возможно с ядерной энергией. В общем, фиг знает, может Центр попросту аннигилировал, тогда вряд ли стоит на что-то надеяться. Вот как-то так.

– Я так и знал, – прошептал Головин. – Я так и говорил.

– Ой, не ной, – зашипел Меньшов. – Хватит раньше времени, нету тела, нету дела.

– А при аннигиляции его не будет, – язвительно ответил Головин.

– Помрём с голоду, – резюмировал Мартынов.

– Или друг друга жрать начнём, как ганнибаллы, – поддакнул Меньшов.

– Точно, Лекторы. Безграмотный ты, Санёк, до жути. – Усмехнулся Ким.

– Уж какой есть, – огрызнулся Меньшов.

– Да хватит вам, – выругался шёпотом Головин. – А чего военных-то понагнали? Какая-то угроза от нас исходит? Может мы уже все заразные или как?

– А может в зомбаков превратимся? – С воодушевлением подхватил Меньшов. – Прям вижу афишу «Зомбаки из Кольцовска».

– Сашенька, шёл бы ты… спать. – Сердито прошептал Ким. – Шутки шутками, но нельзя отбрасывать вероятность, что в Научном Центре произошла утечка. А уж чего – фиг знает, в наше время с чем только не работают.

– Слушайте, а пойдёмте завтра к Семёнычу. Он же говорил не стесняться, спрашивать. – Безо всякой иронии и смеха предложил Меньшов. – Вот как Ким сказал, так и расскажем. Что мол ходят такие слухи, и непонятно, чему верить, а чему нет. Восемь месяцев прошло, хорош уже гадать-то.

– Идея, – согласился Ким. – Удивительно, Саня, ведь можешь ты иногда в дело.

– А то. Я по-всякому могу. Помирать-то неохота.

За стеной послышался стук каблуков.

– Всё, отбой. А то Елизавета сейчас нам тёмную устроит.

Все мигом оказались в кроватях. Когда Елизавета Андреевна распахнула дверь, в спальне царила гробовая тишина. Воспитательница подождала пару минут и ушла.

А Костик вглядывался в тёмное небо за окном. Раз один единственный дом сгорел, значит как раз его. Только вот он не помнил, был ли у него комп или модные штаны, или может ещё что-то, по чему бы следовало горевать. Сколько ещё надо ждать, чтобы отступила эта дурацкая амнезия? А может он таким и останется навсегда? А если родители всё-таки погибли, то может оно и к лучшему?

Под утро приснился сон. В этот раз Костик летел не в бездну, он падал в шахту лифта. Наверху, в ровном прямоугольнике, переливались радужным разноцветьем звёзды. Яркие мерцающие точки вычерчивали контур поезда, который бегал по кругу в Кольцовске. Костик с детсадовских времён любил этот поезд. Едва это воспоминание явилось на свет, Костик достиг дна и с громким всплеском нырнул. Нос, рот, уши мигом наполнились ледяной водой, от страха он принялся барахтаться что есть мочи и проснулся.

Ребята уже одевались.

– Когда пойдём к Семёнычу? – спросил Меньшов по дороге в умывалку.

– Да сразу после завтрака, чего тянуть-то, – отозвался Ким. – Слышите, ребята? Все собираемся у лестницы и идём!

Только всё пошло не по плану.

В столовой царили небывалый шум и суета. На столе, недалеко от раздаточной, стоял Скелет в окружении дежурных, работников столовой и неизменной поварихи тёти Любы. Он бил ложкой по дну тарелки, призывая к тишине, но мальчишки не переставали галдеть, тыкали пальцем и смеялись.

Скелет учился в восьмом классе и являлся лидером по времени, проведённому в карцере. Только он не дрался, не обзывался, не хулиганил, не задевал младших. Скелет воровал. Но не всё подряд, а исключительно еду. Если у ученика из прикроватной тумбочки, из портфеля, а иногда даже из кармана, исчезало что-то съестное, то безо всяких расследований было ясно – это Скелет.

Кличку свою он получил не просто так, а за внешний вид. Ростом Скелет был длиннющий, под метр восемьдесят, и очень худой, просто кожа да кости. Громадные серые глазища на узком лице, тонкий нос и бледные, почти бескровные губы, делали его похожим на инопланетянина. Кроме того, волосы у Скелета росли реденько-реденько, и как бы его не стригли, всё равно неизменно проглядывал лысый череп. При этом лопал Скелет за троих, а то и за пятерых. Легко мог отобрать у младшеклассника порцию и проглотить её, практически не жуя, за две секунды. Никто не любил сидеть с ним за столом, потому что он мигом съедал своё и начинал клянчить добавку. Говорили, что у Скелета какое-то генетическое заболевание, связанное с обменом веществ, еда у него не усваивалась надлежащим образом, и он постоянно испытывал голод.

Тётя Люба его жалела и частенько накладывала ему в два, а то и в три раза больше положенного. Святослав Семёнович пытался ругать её за это до того момента, пока однажды сам не стал свидетелем, как Скелет схватил с пола упавшую у кого-то котлету и проглотил её.

Сейчас Скелет топал по столу ногами и орал:

– Вы что, одурели совсем! Полный беспредел! Почему нам суют жидкую кашу на воде, поросячьи помои. Да вы их сами жрите! Привезите нормальной еды! Хлеба! Молока! Мяса хочу! Вы что, голодом уморить нас хотите?! Не выйдет! Включите интернет, я жаловаться буду! Имею право!..

Ну и дальше по кругу он повторял одно и то же.

Скелет орал, в столовой становилось всё многолюднее и многолюднее. По графику сначала ели младшие, потом с пятого по восьмой классы, ну и завершали старшие. Судя по всему, Скелет пришёл вместе с младшими, поэтому ещё никто и не успел позавтракать. Многие из толпы подстёгивали, выкрикивая: «Правильно говоришь, Скелет!» и «Жги, Скелет!» За спиной у тёти Любы стоял Жмот со своими дружками. Они тоже горланили в поддержку и возможно даже недеялись забраться на стол и поорать вместе со Скелетом, но их не пускали.

Неожиданно над головами разнёсся громкий баритон Святослава Семёновича:

– Это что тут происходит?! Это что за митинг?

Вмиг голоса смолкли, даже Скелет оборвал свою речь на полуслове.

– Я спрашиваю, ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?! – последние три слова директор произнёс раздельно.

Из-за его спины выглядывали растерянные и напуганные Стелла Артуровна и учительница младших классов. Святослав Семёнович уже прокладывал себе дорогу сквозь толпу мальчишек и на ходу продолжал громко и требовательно вопрошать:

– Скворцов, ты чего вытворяешь? Тебя на постоянное жительство что ли в карцер отправить? Ну-ка быстро слезай со стола!

– Святослав Семёныч, это беспредел, – завёл свою шарманку по новой Скелет, но в голосе его поубавилось уверенности. – У меня проблемы с питанием, я кушать хорошо должен. Иначе помру. Святослав Семёнович, ну они же баланду с утра раздают, а не кашу. Нам ещё колючки только не хватает на заборе и будем как конкретные зеки! Почему мы с девками должны делиться, чем они лучше нас?

– Ты мне поговори тут! Не с девками, а с девочками! Слезай давай, хватит клоуничать!

Пробираясь между старшеклассников, Святослав Семёнович что-то шепнул Киму. Тот молча кивнул, махнул кому-то из ребят, и они пошли следом.

И тут Жмот прорвался сквозь дежурных и всё-таки запрыгнул на стол. Но самое интересное произошло дальше – вслед за Жмотом к митингующим присоединился Янус, из толпы послышались смешки и возгласы удивления.

– Во Янус даёт! Как это он так страх потерял? – Удивлённо проговорил Меньшов.

А Костику вспомнилось, как Янусу пару месяцев назад впервые грозил карцер. Он тогда не успел ретироваться вовремя и оказался в кабинете директора вместе с зачинщиками драки. А Святослав Семёнович иногда недолго разбирался. Карцеров на территории интерната насчитывалось три, вот троих самых активных туда обычно и помещали. Янус тогда шёл с таким видом, будто ему светило тюремное заключение до конца жизни. Он плакал, причитал, делал вид, что у него подкашиваются ноги, даже сознание пытался терять. Когда и это не помогло, стал выдирать на себе волосы клоками. Святослав Семёнович тогда сжалился и отпустил его. И Янус сразу успокоился, заулыбался, ушёл насвистывая, но примыкать к хулиганским компаниям не перестал и через две недели всё же попал в карцер. Себе он ничего плохого тогда не сделал, но разломал тумбочку и порвал в клочья постельное бельё.

Теперь Скелет, Жмот и Янус орали со стола втроём. Выкрикивали всё то же: про беспредел, поросячью еду и «сами это кушайте». Но Янус, как человек начитанный, завёл пластинку ещё и про ущемление прав ребёнка, про неадекватность реакции взрослых и про нарушение конституции.

Святослав Семёнович покачал головой и махнул старшим ребятам. В тот же миг они окружили горланящую троицу и стащили на пол. Пока их вели сквозь толпу, они не унимались.

– Мы для них скот, вот и кормят как свиней! Баланду только зекам дают! Вот за кого они нас считают! – Орал Скелет.

– Беспредел! Машины за городом разворачивают! Жрачки больше не будет! И телефоны не включают, чтоб мы молча тут сдохли! Чтоб никто не узнал! – Вторил ему Жмот.

– Отпустите! Я вообще ни при чём! Я просто голодный! Нельзя меня в карцер, я там с собой что-нибудь сделаю! – слезливо выкрикивал Янус, вяло переставляя ноги. Но его крепко держали под локти два десятиклассника и не давали упасть или вырваться.

Едва их увели, сразу воцарилась тишина. Воспитатели быстро принялись рассаживать сразу всех собравшихся, до начала уроков оставалось каких-то пятнадцать минут. Тётя Люба с помощниками скрылись за кухонной дверью, оттуда тут же послышались грохот кастрюль и звон тарелок. У раздаточной уже ожидали восемь мальчишек с красными повязками на рукавах. Обычно дежурили вчетвером, но сегодня ситуация была из ряда вон. И за столы пришлось усесться так, чтобы вместились ещё по два лишних человека.

Через пару минут окошко раздаточной открылось, и тётя Люба принялась разливать по тарелкам кашу. Сначала кормили малышей, и едва у них на столах появились первые порции и звякнули ложки, сразу раздались гудящие звуки недовольства. Костик даже привстал, пытаясь разглядеть, что там такое в тарелках.

– Когда же уже принесут-то, – прошептал Мартынов, тыкая пальцем в дужку очков, – интересно же.

Наконец-то подошла очередь шестиклассников. И когда перед Костиком появилась тарелка, он тоже недовольно скривился и прошептал:

– Ууууу, и правда жижа.

Обычно геркулесовая каша выглядела как кремовая густая молочная масса с изюмом или курагой, с кусочком подтаявшего сливочного масла сверху. Сейчас это больше походило на молочный суп, довольно жиденький, с парой плавающих изюминок. По размеру порция была такая же, но с виду…

– А ведь прав Скелет, баланда и есть, – усмехнулся Мартынов.

Он зачерпнул полную ложку «каши», приподнял её над тарелкой и стал медленно выливать, разбрызгивая по сторонам белёсые капли.

– И п-пол к-кусочка х-хлеба всего…, – вздохнул следом Зуб.

Принялись есть. Без аппетита, без удовольствия, просто после полуголодного ужина очень хотелось кушать. Оказалось, что хотя бы сахара и соли в кашу положили сколько надо, поэтому было более-менее съедобно.

Зато компот из сухофруктов оказался просто замечательным. Может не таким ярким по вкусу как раньше, но всё же вполне приличным. И с компотом выдали по две круглые галеты. Это сразу подняло настроение, снова послышались шутки, смех, напряжение начало потихоньку спадать.

Когда выходили из столовой, туда как раз возвращались старшеклассники, отводившие протестующих. В дверях Ким спросил у Костика:

– Ну как, всё совсем плохо?

– Да ничего, голодновато, но съедобно, – улыбнулся Костик.

– Передай пацанам, что наш поход пока отменяется, Семёныч теперь не в духе.

Костик кивнул и пошёл на ненавистный урок истории.