Читать книгу В чём её секрет? Как из травмы делать ресурс - - Страница 3

Мама никогда не говорила мне, что я красивая девочка, и вообще не подчеркивала мои особенности. Она часто отправляла меня в магазин, который был в подвале нашего дома – прозванный «Пятая лавка». Выдавала мне трёхлитровый бидон и стеклянную литровую банку. Отстояв очередь, я подходила к прилавку. Продавщица (с оранжевыми губами, голубыми тенями и в белом халате) с лёгким раздражением спрашивала:

– Чего тебе, мальчик?

– Я не мальчик, я девочка.

– А стрижка, как у мальчика, – и она забирала у меня бидон, протянув руку через прилавок.

Я приходила домой и жаловалась маме, что тётенька меня обидела. А мама отвечала: «Не обращай внимания». – «Ну как не обращать, если она при всех это сказала? Там и соседи были…» – ревела я. Мне было неловко, как будто меня поставили на видное место и все разглядывали, мальчик я или девочка.

Мне очень хотелось, чтобы у меня были длинные волосы, чтобы все сразу видели, кто я. Но мои просьбы разбивались о категоричное мамино: «Нет. Кто тебя будет заплетать, если я всё время на работе? Как лохудра в школу ходить нельзя». Несмотря на мои клятвы, что я научусь, я смогу и буду заплетать сама, мама была непреклонна.

Подливали масло в огонь мамины друзья, с которыми мы ездили на природу общей взросло-детской компанией. Среди детей я была единственной девочкой, а мама надевала на меня плавки, похожие на мальчуковые шорты. Грудь мне не закрывали, считая меня маленькой, хотя мне уже было восемь. И у меня была такая же короткая молодёжная стрижка, как у пацанов. Они и считали меня «своим парнем» – мне даже проще было с ними общаться.

Когда мы играли с мальчишками на берегу, одна мамина подруга крикнула: «Маринка, ты как пацан, ничем не отличишь!» И все засмеялись. Мне почему-то стало так стыдно, что я убежала, завернулась в одеяло и весь день сидела в кустах, только бы никто не заметил.

Вечером я опять умоляла маму разрешить мне отращивать волосы, но она как будто не слышала.

Когда в очередной раз она привела меня в дом быта на стрижку, я упиралась и не хотела садиться в кресло. Парикмахер сказала, что у них очередь и ей некогда со мной возиться. Тогда мама безжалостно силой меня усадила и на вопрос тётки с ножницами в руках: «Как стричь будем?» – ответила: «Молодёжную». Это прозвучало как приговор. Слёзы застилали мне глаза, а мама твердила: «Волосы не зубы – отрастут».

А мне хотелось иметь длинные волосы, как у неё.

***

Память выдаёт лишь какие-то обрывки воспоминаний. И для меня они окрашены теми эмоциями, которые я испытывала, будучи ребёнком. Я росла с горьким чувством вины за своё рождение. Я терпеливо принимала то, что есть, и не думала о большем, считая, что и этого для меня слишком много.

Мантра «денег нет» звучала каждый день. Я не смела говорить маме о своих желаниях. Однажды она увидела мои красные мозоли на пальцах ног и спросила таким тоном, как будто обвиняла: «Они что, тебе маленькие?» – указывая на туфли. Я смогла только покивать головой. «Боже, опять двадцать пять». Потом она дождалась зарплаты, и мы побежали в магазин детской обуви, где выбрали ботинки на вырост. Красивые туфельки тогда не всем были по карману и не везде их можно было достать. Зато на полках всегда стояли некрасивые и неудобные туфли, ботинки и сапоги. Мама оплачивала и говорила, что на год должно хватить.

Игрушек в то время тоже почти не было. Куклы, как я тогда верила, были жутко дорогими – «бесполезные расходы». Но у Сони, дочери тёти Любы, была необычайно изящная кукла в шёлковом индийском наряде – с коричневой точкой между бровей, чёрными длинными ресницами, тонкими розовыми губами. Её длинные волосы мы с двоюродной сестрой заплетали по очереди. Мне даже разрешалось её подержать. Мы меняли нашей Индианке образы – в любом она была хороша. Сестра была старше, и тётя Люба учила её шить наряды для куклы. Мы вместе играли в посудку и устраивали чайные церемонии. Милые, светлые воспоминания.

А ещё мама на мой день рождения делала манник с грецкими орехами, которые мне поручалось измельчить. Сверху обмазывала его шоколадной пастой, сваренной из какао. Я наблюдала за этим процессом и ждала, когда мама отдаст мне облизывать ложку. Вечером приходили мамины друзья и садились за стол, а мы с мальчишками играли в моём уголке.

На лето мама нередко отправляла меня к своей сестре Лилии. У неё был частный дом и огороды. Я любила жить в деревне и гулять с двоюродным братом, однако строгая тётя требовала от нас чистоты, порядка и послушания. Она не терпела, если мы пачкались – тем более что воду для нас надо было греть на огне, что хлопотно. Каждый раз, увидев, что я заляпала футболку, она ругалась: «Ты же девочка, как тебе не стыдно!» – а мне становилось так страшно, что хотелось убежать из дома. Но я могла только плакать.

Мне казалось, что брату от неё достаётся меньше, – то ли он более опрятен, то ли его просто почти не трогали – и потому я и здесь чувствовала себя чужой. При всех прелестях жизни в частном доме и свободе гулять допоздна я ощущала, что мне надо ходить по струнке, чтобы не вызвать гнев тёти, ведь брат – любимый ребёнок, а я обычный. Меня не баловали, не говорили ласковых нежных слов. Общение сводилось в основном к указаниям и поучениям. Я всегда считала, что если я ей не родная дочь, то одобрение должна заслужить послушанием, – но моих стараний было недостаточно, что бы я ни делала.