Читать книгу Туманная сущность времени. Сборник - - Страница 7

Томас пребывал в настоящем шоке. Ему хотелось задать миллион вопросов своей создательнице, но даже то, что он только что узнал уже не укладывалось в его голове. Он шел по улицам Плей-Сити, направляясь со встречи с Энии сам не зная куда. Смотря по сторонам как бы с совершенно иной точки зрения, он видел по-новому дома, пешеходов, сэндвичи и колу в забегаловках. В чем смысл этой жизни? Для чего он существует, если даже существование их создателей было таким же бессмысленным, как его собственное? Глобальное отсутствие истории. Он мог смириться с отсутствием реальной истории их мира. Но теперь ему пришлось столкнуться с осознанием отсутствия истории как более мелкой, так и более глобальной. Не было их истории с женой. Это лишь плод воображения какого-то коллеги Энни. Не было истории мира разработчиков, да и сама история жизни Энни и ее коллеги – это тоже чей-то вымысел. Такой же вымысел, как та история, которую пишет он сейчас в своей книге. Живя в своей вымышленной реальности, они думали, что есть хотя бы настоящая реальность их создателей. Что они служат удовлетворению их потребностей в развлечении, но их то мир, мир игроков, реальный. У них есть реальная история мира и настоящие жизни. А если нет, то что это за чертова Вселенная выдуманных событий?

Придя домой Томас попробовал обсудить эти мысли с Милли. Милли была умна, но рассуждала, как человек, еще не прошедший барьер обновления.

– Милый, я не верю, что наша семейная история была кем-то написана. Ладно детство, но мы? Все, что я чувствую и помню – это реальное. Да и ты сам говоришь, что все реальности нереальны. Подумай сам, если все так, как ты говоришь, во что я, конечно же, не верю, то не все ли равно? Если нет ничего иного, только прописанные истории и события, разве не делает это их реальными? Отсутствие объективной реальности делает реальным ту реальность, которая существует. Разве нет?

«Возможно, и так» – думал Томас – «За неимением чего-то объективного, настоящего, разве не является для нас максимально возможно реальным то, что мы имеем? Но все же… Зная, что это не настоящее, не обманываем ли мы себя, убеждая себя в сказках? А так ли это плохо, если это помогает нам сохранить рассудок? Так ли плохо верить в бога и загробную жизнь, если это помогает не умереть от страха перед вечным ничто? Может стоит жить так, как можешь, упрощая для себя жизнь, закрывая глаза на факты, веря в то, что дарует тебе облегчение? Не все ли равно? Но отличается ли это от поведения бота, который едет на голубую полупрозрачную стену обновления, не замечая ее, или официанта, не замечающего странное поведение клиента, не вписывающееся в скрипт его рабочего дня? Что мудрее – быть всевидящим и принимать факты, пугающие тебя и уничтожающие сам принцип смысла твоей жизни или же умышленно стать слепцом с закрытыми глазами, живущим в мире грез, самим же им и созданных?»

Он шел по темной улице. Стоял густой туман и беспросветная мгла. Не слышно было ни звука, ни шороха… Вдруг перед ним выросла из темноты автобусная остановка. На ней стоял огромный уродливый мужик с волдырями на лице, в старом протертом пальто, дырявой шляпе на голове. Он громко сморкался на асфальт, зажимая пальцем руки одну ноздрю и выдавая капли соплей из другой ноздри на тротуар. От мужика несло потом и перегаром. Рядом стояли женщина с дочкой лет семи. Прилично одетые, девочка рассказывала матери какую-то историю из школьной жизни, мать ее не слушала и дымила сигаретой ей в лицо. Дочь задавала какие-то вопросы, но мать игнорировала их. В конце концов девочка начала тянуть мать за подол платья, требуя внимая. Женщина недовольно развернулась и огрела дочку рукой по лицу, прикрикнув на нее, чтобы вела себя прилично. Подъехал автобус. Люди на остановке, включая самого Томаса, залезли внутрь, народа было много. Сморкающийся мужик встал рядом с Томасом и у него перехватило дыхание от издаваемой мужиком вони. В последний момент в автобус залезла толстая старуха и перебила своим запахом зловоние вонючего мужика. Грязное не стираное платье, запах немытого старого тела… Томас представил застарелые от редкого мытья коросты на ее интимных местах, покрытых жиром и волосами, и его затошнило. На одном из сидений сидела девочка лет 15 с большим рюкзаком и тяжелой на вид сумкой. Старуха с ходу налетела на нее, требуя уступить ей место, выкрикивая ругательства и причитания о невоспитанности молодого поколения. Люди вокруг одобрительно закачали головами, поддерживая пожилую женщину, которая тем временем стала бить рукой в плечо девочке. Все это произошло в какие-то несколько секунд и девочка не успела даже понять что происходит. Она сразу же уступила место, покорно и смущенно встав рядом, принимая всеобщий гнев этого благовоспитанного общества, уважающего старость и свои обычаи. Недавно курящая мать семилетней девочки начала живо общаться со старухой, обсуждая разницу поколений и как было принято вести себя в их время. Томасу было жаль девочку с сумками, но он знал, что пройдет десять-двадцать лет и сама эта девочка будет одной из теток, которые стоят в автобусе на страже общественных порядков и норм. Она так же будет кричать на слабых беспомощных забитых детей в транспорте, подтверждая свой авторитет в своих же собственных глазах своею наглостью, всегда побеждающею скромность. А семилетняя дочь курящей женщины будет лупить своих детей, перенимая родительскую модель воспитания и поведения в быту. Курящая женщина, бьющая свою дочь, совершенно точно так же замахивалась и кричала дома на своего мужа или сожителя, который в ответ бил ее кулаком, разнося квартиру в пьяном угаре. Да и дурно пахнущий мужик с волдырями на лице, наверняка, является чьим-то таким же сожителем или мужем, возможно, уже бывшим, если его жене так повезло. Судя по разговору, старуха оказалась школьным учителем на пенсии. Отсюда привычка воспитывать детей и указывать окружающим как им себя вести. Томас вспомнил своих школьных учителей. Были среди них обычные люди с потухшими глазами, уставшими от жизни, которых мало волновало воспитание и обучение детей. Но большинством были учителя с горящими глазами, активной мимикой и жестикуляцией, которые горели своей работой, сгорели на которой они давным-давно. Эти учителя каждый день приходили на работу чтобы кричать на детей, унижать их, оскорблять, самоутверждаться за их счет. Они ходили по коридорам со взглядом пренебрежения и власти, показывающим, что эти степенные и важные надсмотрщики тут истинные люди, а ученики – это шваль, валяющаяся у них под ногами. Им действительно нравилась их работа, в отличии от пассивных и спокойных учителей, с ленивыми и сонными повадками. Для первых это было призвание, а не работа. Как призванием была работа для охранников в концлагерях, которые с удовольствием пытали заключенных. Вот кто такой истинный учитель. Иисус Христос тоже называл себя Учителем. Каким надмением полон Новый Завет. Он тоже общался с людьми, как высшее всезнающее существо, которое учит и наставляет, говоря с людьми сверху вниз. Конечно, его любимые ученики описали его как доброго и любящего, но все же господина. Стокгольмский синдром характерен и для школьных отличников – любимчиков учителей, подлизывающихся к ним на каждой перемене. У самого злого и тираничного учителя всегда есть клуб подлиз, которые его превозносят и которым он дарует особую милость. А что происходит после расставания со школой? То же, что и после мучительной смерти великого Учителя. В конце школы все те, кого притесняли, унижали, даже те, кто открыто ненавидел учителей, выстраиваются в линейку на общий парад или концерт, праздник или выпускной, и заливают учителей слезами ностальгии, словами благодарности. Многие неподдельно рыдают по уходящим от них навсегда школьным годам, в которые они были несчастны и мечтали скорее от них избавиться, обнимаясь и фотографируясь со своими «любимыми» учителями. Пожалеем детей? Которые вырастут этими самыми взрослыми. Многие из которых в раннем детском возрасте мучают и пытают животных – кто бабочек, а кто и котят. А в более позднем детском возрасте буллят своих сверстников, издеваются над изгоями, бьют их и унижают сильнее учителей. Стоит ли кого-то жалеть в этом автобусе, представляющем статистический срез человеческого общества? И стоит ли служить этому обществу, являемся ли мы ему чем-то обязанными?