Читать книгу У каждого свой дождь… - - Страница 5

Не принуждайте себя делать последнее сальто просто потому, что этого кому-то хочется. Если нет сил – откажитесь. Потому что последствия бывают самыми печальными. А публика пойдёт смотреть на другого гимнаста. Или на нового клоуна…

/Анна Кирьянова/

Сколько себя помнила Ульяна, она всегда всё держала в своих руках, контролировала, руководила, управляла. Казалось, если она расслабится, всё рухнет. Все умрут. Всё разрушится. И вот сейчас она впервые почувствовала, что больше не в силах тянуть огромную семью. Престарелые родители, безвольный муж, инфантильные дети, тетушки, племянники, друзья… Она по жизни была Спасателем, бросалась причинять добро по первому зову, даже тогда, когда этот зов еще не был озвучен. «Бежишь впереди паровоза, – говорила подруга, – о тебе кто подумает?» О ней и правда, никто не думал. А зачем? Она сильная, ей помощь ни к чему. И даже на праздники муж дарил ей не цветы или духи, а что-нибудь полезное: сковороду, к примеру, или утюг. Но тут вдруг, просто в одночасье, Ульяна поняла: выдохлась. Да и когда? В самый неподходящий момент и в совершенно неподобающем возрасте. Сорок девять – это разве возраст? Пахать, да пахать. А она сдулась. Ульяна задумалась. А еще говорят: «сильная женщина». Сильная – да, не поспоришь. А вот ощущала ли она себя когда-нибудь по жизни женщиной? Пожалуй, нет. С тех самых пор, когда умер дед…

…Дед был рослый, как раньше говорили – косая сажень в плечах, на медведя один с рогатиной ходил. Вся семья, да что там семья, – вся родня на нем держалась. Всем помогал, как мог, но и спрашивал строго. Жили почти вровень, ладно, в достатке. Не шиковали, но и не голодали, хотя времена были суровые, безрадостные. Жесткие нормы по выполнению сельхоззаготовок вынуждали трудиться не покладая рук, с колхозников сурово спрашивали за неуплату налогов, а год на год не приходился, – вот и зимовали порой впроголодь. Многие старались завербоваться на стройки, разработку торфа, но далеко не всем выпадал такой фарт. В город на заработки вырваться было затруднительно: нужен был паспорт, без него – никуда. Вот и придумал дед определить Ульяну в 14 лет на учебу в фабрично-заводское училище, сам отвез в город и денег дал. В колхоз-то добровольно-принудительно записывали с 16 лет, а она до этого паспорт успела получить, городской стала. Век потом деда за это благодарила. Эти годы только и была она по-настоящему, по-женски счастлива. И парень имелся под стать деду – видный, осанистый, только до девок падкий, потому и рассорились. Может, и помирились бы, – но тут известие пришло – с дедом беда, бревнами на сплаве придавило, велит приехать.

В комнате было народу – не пробраться к кровати, на которой лежал дед. Ульяна, с усилием раздвинув эту живую изгородь, пробралась к нему и упала в ногах, всем своим телом ощущая его боль.

– Выйдете все, – велел дед. Родственники не посмели ослушаться. Только сестра, спрятавшись за занавеску, притаилась: не в ее натуре было о чем-то не знать.

– Как же ты, дед? – зарыдала было Ульяна.

– Цыц, – прервал он ее, – слушай, пока говорить в силах.

Она замолчала.

– В общем, расклад такой, Ульяна. Мать у тебя – слабая женщина, толку от нее – только щи варить, отец – по жизни ведомый, безвольный, да пьющий. Брат – что с него взять? Сама знаешь, рука сухая, – полиомиелит проклятый, – не помощник. Сестра – дура (занавеска протестующее зашевелилась), одни парни на уме. На тебя вся надежда, Ульяна. Пропадут они. Я уже о родственниках наших не говорю, хотя бы семью вытяни. Ты сильная, сможешь. Будь вместо меня.

– А ты как же, дед? Погоди, выздоровеешь, все образуется…

– Не поднимусь я уже, Ульяна. Все. Сил нет говорить. Уходи. И слова мои помни. Я с тебя оттуда спрошу.

…Вот и стала Ульяна после этого главой рода. Всем это было по нраву, кроме нее. Трудно было – не описать. Пока всех в город перетащила (благо, паспорта стали выдавать), пока устроила на какую-никакую работу. Замуж между делом вышла не за того (не «герой» оказался, лишь довесок ко всем), дочь родила, – почти тридцать уже, а все под материно крыло норовит.

Да, не женщина она, Ульяна, по жизни, а мужик. Все деда наказ выполняет.

– Прости, дед, не могу больше, – Ульяна, тяжело осев на кровать, завернулась в плед и забылась тяжелым сном. И привиделось ей, что подходит к ней дед, садится рядом, как она тогда, гладит по волосам и спрашивает: «Что, притомилась, Ульянушка?»

Дед при жизни никогда так ее не называл, и Ульяна разрыдалась:

– Сил нет, дед, выдохлась. Помнишь, ты меня в детстве в цирк в городе водил? Там акробат все выходил на бис и делал какой-то сложный трюк, и на четвертом или пятом повторе у него не получилось, и его вынесли на носилках… Помнишь? Так я, дед, как тот акробат, если продолжу – умру…

– А ты и не продолжай, Улечка, все, что могла, ты сделала за меня, живи своей жизнью, детка, живи, я тебя отпускаю…

– А как же…

– Сами пусть справляются, теперь их черед…

– Дед, а ты…

Ульяна проснулась. Деда не было, а все, что было во сне, стояло перед глазами. Она долго сидела в темноте и думала. Утром собрала чемодан, написала записку родным, и, аккуратно положив ее на стол, придавила уголок сахарницей (так заметнее).

К полудню она была уже в монастыре. Вокруг – сосны, рядом – река, дышалось здесь вольно и глубоко. Ульяна впервые за много лет почувствовала облегчение: будто сбросила с себя годами носимую, непосильную ношу.

– Ну вот так-то оно лучше….– подумала она и шагнула за ворота обители.

…Родственники долго не могли простить Ульяну. Приезжала дочь, плакалась:

– На кого же ты нас бросила, мама? Не ладится у нас ничего, папа спился, Анька, племяшка твоя, в артистки подалась, да не получается – ни денег, ни славы, ну а папку с мамкой в дом престарелых отдали, там им лучше, немного уж осталось…

Ульяна выслушала все молча и только одно сказала:

– Это вам, доча, хочется, чтобы я при вас была, а я – этого хочу, – она очертила рукой круг, охватывающий реку, лес и монастырь. – Свободы. От себя, от вас, от суеты. Да и Он меня отпустил. Живите с миром…

И ушла, оставив за спиной все, что было ей когда-то так дорого…