Читать книгу История моего стыда - - Страница 4

Я вырос в обычном провинциальном городке – такие россыпью, как грибы после назойливых осенних дождей, раскиданы по всей стране. Так уж заведено, что каждый из них гордится, что именно здесь, на этом полустанке или в этом доме, родился, умер, напился или просто подрался какой-нибудь известный музыкант либо артист. К слову сказать, гордостью за то, что именно в нашем городе преставился известный писатель, были пропитаны все местные жители, впрочем, самого классика из них мало кто читал, что не мешало им чувствовать себя причастными к чему-то выдающемуся и загадочному.

Школу я окончил крепким середнячком и умудрился пролететь сквозь все классы без единой драки или разбитого носа. Последним я особо гордился. За неимением лучшего, я решил поступить в местный колледж искусств, рассудив, что навыки организации культурно-массовых мероприятий пригодятся мне в жизни.

Именно там я и встретил Марию, одинокого преподавателя, неистово пытавшегося просветить беззаботных и недалеких студентов. Она была из тех, кто искренне верит в силу искусства и красоты:

– Искусство невозможно выразить в рациональных понятиях, – говорила нам Мария, – там, где предок человека впервые поднял кость как орудия труда, там, где он первый раз обронил слезу, оставляя позади погибших членов стаи, где обратил взор на Луну и приметил на ней жилище богов, – там и зародилось искусство, попытка выразить страх и преклонение перед этим миром и найти в нем место для самого себя.

Я довольно быстро заразился ее энтузиазмом. Помню фрагменты с изображениями животных из пещеры Ласко во Франции. До жути убедительные изображения быка, дышащего уверенной силой.

– Пятнадцать тысяч лет назад неизвестный художник нарисовал эту трагическую сцену, где пронзенный копьем бык из последних сил насмерть сразил охотника, – говорила Мария с нескрываемым восхищением, выводя на экран простые, но выразительные наскальные зарисовки.

– Мария, а почему половые органы людей и животных на этих изображениях так мощно прорисованы? Почему древние люди были столь озабоченны? – с еще большим восхищением отзывалась толпа студентов, указывая на сочные, гиперболически увеличенные изображения самых важных, по мнению древних художников, области тела и заставляя краснеть учителя.

Выглядело всё это, по правде сказать, весьма пикантно и откровенно. Не обращая внимания на шутки друзей, я решил выручить Марию и спросил:

– А что за птица нанизана на палочку рядом с убитым охотником?

– Ученые предполагают, что это его душа, – задумчиво отозвалась девушка.

Тем вечером, вернувшись домой, я долго думал: а как может выглядеть моя душа и куда она улетит, если я когда-нибудь встречусь с подобным быком? Много времени спустя, во время ожидания собственной участи в грязном подвале, мне предстояло вновь вспомнить об этой древней птице-душе, боясь расстаться с ней навсегда.

«Душа грустит о небесах. Она нездешних нив жилица…» – писал Есенин. Слишком поздно я понял, что, похоже, в моей жизни всё сложилось ровно наоборот, и именно небеса грустят о моей потерянной душе.

* * *

Это случилось пестрым весенним вечером. Я встретил Марию в магазине после учебного дня с лекциями по живописи и вызвался ее проводить: мне были приятны ее общество, голос, а также неторопливая, но чувственная манера общения.

– Скажите, почему вы здесь? – спросил я под конец разговора, прощаясь до завтра.

– Я живу в этом районе, – произнесла Маша очевидный ответ.

– Нет. Почему вы, умная, утонченная девушка, до сих пор остаетесь здесь, в этом городе, в этом колледже, где все мы только и делаем, что усмехаемся над вашей страстью к прекрасному и любим ваши лекции лишь за обилие голых людей на картинах?

Мария, кстати, и правда подозрительно часто говорил об эротизме – скрытым и явном – в искусстве разных лет, но чем это вызвано, я тогда не понимал. Она ответила не сразу. Я испугался, что обидел ее, и уже открыл было рот для извинений, но затем услышал:

– Я училась в Москве… и вернулась сюда только ради молодого человека. Оставила там карьеру и друзей, но нисколько не жалела об этом, ведь здесь, среди нищеты и дымящих труб, был он – тот, с которым хоть в ссылку! – она замолчала ненадолго, а потом обронила как бы невзначай: – У нас не сложилось, и с тех пор я одна… Бегаю по кругу в замкнутом колесе…

Я не знал, что ответить. Много сил уйдет, прежде чем я пойму: мужчина, если он задает вопрос, должен быть готов к ответу. Тогда же я еще не обладал должной чуткостью души, и все, что пришло мне на ум, – это обнять ее.

К тому моменту я уже встречался с девушками, ласкал и целовал их, но дальше этого никогда не продвигался. А еще я никогда не обнимал женщину, плачущую у меня на плече. Мы молча дошли до подъезда Маши, и после неловкой паузы она пригласила меня на чай. Квартира девушки расстраивала ветхостью и темнотой, но радовала идеальной чистотой и порядком. Повинуясь какому-то неконтролируемому, неподвластному страху инстинкту, я поцеловал ее после кружки чая с домашним пирогом: поцелуй был странный и неловкий, но искренний и словно бы ожидаемый с ее стороны. В ее выразительных глазах искрила тоска, сомнение, а еще – надежда… Я почувствовал напряжение в паху – возбуждение достаточно сильное, чтобы девушка могла ощутить его сквозь одежду. Мария осторожно, как ребенок, который хочет сунуть руку в клетку и погладить льва – хочет и боится, – прикоснулась рукой к моей груди и животу, не решаясь опуститься ниже. Ее глаза не отрывались от моих; там не было похоти, но горело желание вырваться из колеса одиночества – пусть и таким ненадежным способом.

Мы молча, с частым и жадным дыханием раздели друг друга. Каждый новый шаг становился немалым открытием. Я впервые увидел женскую грудь: мягкая, но упругая, она дарила неожиданно нежное ощущение при прикосновении, соски были темными и твердыми, как два камушка, и словно впивались в меня взглядом, гипнотизируя и маня. Я не торопился и со свойственной мне любознательностью изучал каждый сантиметр ее груди. Как оказалось, именно в подобной неторопливости и искренности в ласках нуждалась каждая женщина, с которой меня сводила судьба. Уже тогда мне нравилось фиксировать в памяти все черты женского тела, как художник, подмечая детали.

Грудь Маши была слегка изогнута в виде трамплина – в голове родилась милая и забавная ассоциация с лисим носиком. Робея, я поцеловал два прелестных носика и впервые познал вкус женской груди – терпкий, слегка горьковатый, но однозначно приятный.

– Я словно в дурмане, – тихо простонала девушка.

Не понимая, были ли это слова собственного оправдания либо комплимент мне, я не нашел иного ответа, кроме как опуститься ниже, знакомясь с телом моей первой девушки в жизни.

Дабы не смущать читателя (пока не смущать), я не стану продолжать. Я расскажу о многих аспектах близости с женщинами, но подробности любви с самой первой из них я оставлю себе и только себе. Скажу лишь, что, как и любой первый секс, он был неловок и скоротечен.

– Спасибо, – сказала моя муза, стыдливо прячась под одеялом, когда все закончилось.

– За что? – спросил ее личный Амур.

– За спасение от одиночества. За теплоту и внимание. За то, что помог вспомнить, как прекрасен может быть секс, но при этом не превратил его в дешевое порно.

Я не знал, чем ей ответить. Тогда я еще совсем не понимал, чего хотят женщины.

* * *

Провожая меня, Мария спросила у самого выхода:

– Дима, а что дальше?

– В смысле? – я выглядел дураком, да и был им на самом деле.

– Что сегодня произошло между нами и что будет дальше?

– Не знаю, – честно ответил я, – но ты мне очень нравишься, и, если ты не против, я бы хотел продолжить общение.

– Общение или только секс?

– Нет, не только секс.

– Хорошо. Мне было важно это услышать, – она поцеловала меня на прощание.

* * *

Так началась наша прекрасная двойная жизнь. Мария мастерски исполняла свою роль: днем – красивая, но отчужденно-холодная, вечером – мягкая, домашняя, открытая и искренняя. Это были странные, ни на что не похожие отношения: нас разделяла пропасть возраста, опыта и отсутствие внятной общей цели, но соединяли отчужденность от общества, сексуальное влечение друг к другу, а еще любовь к искусству и познанию. Так, каждый вечер, проведенный вместе, был непременно отмечен двумя событиями: порой нежным, а порой страстным сексом и долгими беседами обо всем на свете. С искренней жадностью, насытив тело, я подходил к ее стеллажам с книгами. Однажды, проводя пальцем по книжным корешкам (на которых, ровно как и на полках, никогда не было пыли – Мария уважала свои книги больше, чем иных людей), я наткнулся на тетради, исписанные вдоль и поперек красивым, образцово-каллиграфическим почерком.

– Заметки по философии? – с улыбкой я прочитал название, выведенное зеленым маркером.

– Да, я интересовалась когда-то, – она подошла, обнаженная, и обняла меня сзади.

– Можно открыть?

– Конечно.

Я заглянул внутрь тетради.

– А что за «парадокс лжеца»? – прочитал первую попавшуюся главу.

– Ох, Дима, зря ты это затеял, сейчас я начну умничать, и меня будет не остановить, – кокетливо подскочила ко мне Маша. – Это очень древний логический парадокс. Вот смотри. Я произношу очень простую фразу: «я лгу».

– И что же дальше?

– И всё, парадокс свершился! Если фраза, которую я произнесла, правдивая, это значит, что я всегда говорю ложь, что автоматически свидетельствует о том, что моя фраза лжива и я солгала, что лгу. То есть я говорю правду! Но это противоречит исходным предпосылкам о том, что утверждение «я лгу» верно. Если же исходить из предположения, что фраза не истинна, то мы вернемся к тому же противоречию. Получается, что ложь и правда тесно переплетены, и одно порождает другое.

– Получается, нос Пиноккио должен одновременно расти и уменьшаться?

– Да-да! – Маша захлопала в ладони. – Ты очень верно подметил!

Наблюдая за девушкой, я уже тогда задумался о том, что очень часто большой ум и одиночество идут рука об руку, но, конечно же, предпочел промолчать.

– А это? – спросил я, указывая на отдельно стоящую книгу в стороне.

– Этот труд посвящен реальной истории известных европейских сказок.

– А разве есть какие-то другие версии?

– Конечно, – с энтузиазмом, не знающим границ, она подхватила книгу, – и поверь, то, что ты читал в детстве, это очень облагороженная история. Например, ты помнишь Сказку о спящей красавице?

– Конечно, кое-кто именно этим вчера и занимался, – с огнем в глазах я намекнул, как прошлым вечером, дождавшись, когда Маша уснет, я забрался под одеяло и начал осыпать ее тело поцелуями.

Пробуждение от возбуждения – мое личное изобретение, чем я немало гордился.

– Я не об этом, дурачок! – она махнула рукой. – Вспомни: красавица укололась о веретено, после чего впала в вечный сон до тех пор, пока ее не поцеловал прекрасный принц. Знаешь, что было в старом оригинале? Много лет спустя после укола мимо домика, где спала красавица, проезжал король. Заглянув в дом, он сразу смекнул, какую выгоду можно извлечь из столь пикантной ситуации, и изнасиловал спящую бедняжку.

– Ты шутишь?

– Уверяю тебя, это правда. Как водится в таких ситуациях, девочка забеременела и, более того, родила прямо во сне. Кстати, разбудили ее именно дети, искавшие грудь.

– Какой ужас! Похоже, в средневековье процветал такой же разврат, как и сейчас?

– Я тебе еще не такое расскажу, – с жаром она принялась пересказывать мне знакомые с детства истории на новый лад.

Слушая философские речи голой Марии, я понимал, насколько нелепо и в то же время прекрасно выглядят наши отношения. Понемногу я начинал влюбляться.

* * *

Тайные встречи с Машей продолжались еще довольно долго. Как ни странно, неловкость между нами исчезла довольно быстро, каждый был искренен и не строил иллюзий. Искусству любви я обучался гораздо быстрее, что предметам в колледже. Я учился чувствовать Машу, подстраиваться под ее дыхание и настроение, был изобретателен и каждый раз предлагал иной угол обзора. Однажды, после очередного нежного секса, я подошел к уже знакомым книжным полкам. Там стояли книги по живописи, музыке, а еще много поэзии, классика, Библия.

– Маша, почему здесь так много Достоевского? Разве из его книг не сочится та самая беспросветная хтонь, которую ты так боишься? – спросил я, еще не доросший до подобной литературы.

Вместо ответа она молча встала и, обнаженная, взяла в руки том «Братьев Карамазовых», открыла заранее помеченную – видимо, любимую – страницу и начала цитировать:

– Что уму представляется позором, то сердцу – сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ли эту тайну или нет? Ужасно то, что красота еще не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол борется с Богом, а поле битвы – сердца людей.

Моя муза закончила читать и с вызовом посмотрела на меня:

– Разве это не гениально? Красота обладает созидательной силой, только если она служит добру, понимаешь? Достоевский вовсе не депрессивен, он учит нас жить, очищаться, духовно расти и делать правильный выбор.

– И какой выбор сделала ты? Исправили ли эти книги твою жизнь? – выпалил я. – Почему ты ничему не научилась из них и по-прежнему позволяешь себе оставаться несчастной? – я говорил искренне, желая Марии добра; уже не один месяц мое сердце сжималось, понимая, что ей не место здесь, не место даже рядом со мной.

Маша дерзко посмотрела на меня.

– Замолчи, – тихо попросила она.

– Извини, я не хотел…

– Дима, замолчи, пожалуйста.

Наступила тишина. Именно этот момент стал началом конца наших отношений. Не желая того, я вскрыл старые раны Маши, слишком точно и метко попав в центр боли.

В тот вечер я молча оделся, вышел и до сих пор не смог найти ответа, как бы все сложилось, если бы я остался там, рядом с близким сердцу человеком.

* * *

Как бы то ни было, вскоре мы помирились, но прежние отношения было не вернуть. Что-то надломилось в Маше после того разговора, как будто лед, на котором она стояла, уже очень давно таял, медленно, но невозвратно предвещая смену сезона. И я, вступивший на этот лед вслед за ней, слишком сильно перегрузил его, вызвав трещины по всей поверхности. Лед тронулся, она успела сойти на противоположный берег; я же остался там, где и был. В ее прошлом.

Нас больше не связывал секс, но осталась дружеская связь. Со временем я стал отмечать все большую и большую задумчивость во взгляде девушки. Наконец, Мария объявила, что уезжает в Москву. Настал мой черед обижаться и недоумевать:

– Как, почему и к кому ты уезжаешь?

– Я стала общаться со старыми друзьями, Дима… Поискала вакансии организатора частных выставок. Я нужнее там, вернее, здесь я точно никому не нужна, а там – может, и пригожусь. Там хотя бы есть надежда.

– Маша, я люблю тебя, – я простонал слова, которые следовало произнести гораздо раньше.

– Спасибо тебе. Ты помог мне поверить себя и в то, что я еще что-то значу. Спасибо тебе, Дима, – не обращая внимания на признание, только лишь и произнесла она.

Мы еще долго стояли и смотрели друг на друга, не решаясь отпускать навсегда.

Помимо самых нужных вещей, с собой она увезла любимые романы Достоевского.