Читать книгу За стеклом - - Страница 9

Нескончаемые больничные недели слились в одно пятно. Темное и размытое.

Было время процедур – монотонное, болезненное. Медсестры без конца щебетали, а я испытывала непреодолимую усталость вперемешку со стыдом. Радушные женщины искренне сопереживали мне и старались хоть как-то скрасить моё пребывание в больнице. Но мне хотелось лишь одного – чтобы они замолчали. Хотя бы на мгновение.

За высокими окнами, тем временем, кипела жизнь. Рождались и умирали люди, строились новые города, открывались территории, мои одноклассники готовились к выпускному и обдумывали будущее. В моём чистилище время остановилось. Я присвоила ему номер 128 – этот же номер носила моя палата.

Запертая в собственной голове, я часами гоняла из стороны в сторону одни и те же мысли. Я злилась. Злилась на судьбу, на друзей, на тех, кто всё ещё жил и был счастлив. Но больше всего я злилась на себя. Сожаление, испепеляющее чувство вины, оцепенение, жгучая боль, страх, вновь вина и сожаление. Эмоций было слишком много для меня одной. Они рвали меня на части.

Почему я? Это наказание, но за что? Я буквально потратила большую часть сознательной жизни на то, чтобы быть хорошим человеком. Я старалась быть внимательной к нуждающимся, никогда не грубила старшим, проявляла заботу о близких. И вот она, расплата? Я тратила часы на поиск рациональных ответов на риторические вопросы. А засыпая, видела кошмары. Вновь и вновь оказывалась в перевернутой машине, чувствовала запах крови, слышала крики. Я просыпалась в слезах каждую ночь. И в конечном итоге медсестры приняли решение ставить мне снотворное.

Мне не удалось попрощаться с отцом. Врачи посчитали моё состояние слишком тяжелым для любых перемещений. Я хотела сказать врачам, что согласна на всё: блокады, каталка, инвалидное кресло. Я была готова приползти туда на руках. Только лишь для того, чтобы сказать, как мне жаль. Искупить малую толику вины, оставить её там, с ним.

Но мало кто собирался меня слушать. Гипс и катетер говорили сами за себя. Мама заглянула ко мне после. Она храбрилась и выглядела спокойно, почти буднично. Почти. Но я видела её глаза. Если я планировала оставить с отцом часть вины, она оставила ему часть своей души. Глаза, цвета кристально чистого малахита были пустыми. Наверное, в тот момент я поняла, чему должна посвятить собственную жизнь.

Как птица в клетке, в голове лихорадочно билась одна мысль: я убила собственного отца. Уничтожила его душу, прежде чем размытая дорога проделала то же самое с телом. Я не могла рассказать об этом. Говорить вслух означало признаться. Это трусость, я знаю.

Стандартный врачебный вопрос: «Как ты себя чувствуешь?» приобрел оттенок откровенной издевки. Хотелось кричать: неужели вы не видите? Я в ловушке, заживо сгораю в собственном теле. Ваши навороченные аппараты не показывают, что боль стремительно пожирает клетку за клеткой и внутри у меня сплошь мертвое, обугленное пепелище? Моё сердце вырвано, а вместо него тугой, ядовитый комок страданий и горя?

Тело говорило об обратном. Чем хуже я чувствовала себя, тем активнее затягивались раны. Я встала с костылями. А вскоре смогла обходиться и без них. Желтели синяки, сходили ссадины и царапины. После почти двух месяцев изнурительной реабилитации тело практически вернуло былую форму. Осталась легкая хромота на левую ногу и микроскопический шрам на локтевом сгибе. Я была в порядке. Но только физически.

Часть моей души умерла там, в смятом, искореженном салоне. Та, что могла любить и знала, какого это – улыбаться и радоваться жизни. Внешне я этого не показывала. В день похорон отца я дала себе клятву – отныне никто не будет страдать по моей вине. И мужественно соблюдала этот обет. Механически отвечала на вопросы и точно копировала сочувственные улыбки. Засыпая, я мечтала вернуться в пустоту, туда, где легко и свободно. Просыпаясь, я вновь и вновь училась принимать тот факт, что кто-то ещё способен быть счастливым.

Друзья забегали ко мне практически каждый день. Пересказывали сплетни, делились новостями. Карин с её проектом пригласили на конкурс штата. Это сулило ей стипендию в университете. Оплатить учебу самостоятельно она не могла, так что воодушевленная практически парила над землей.

Джеффри тренировался. Очень много тренировался. Близились отборочные, тренер увеличил количество тренировок. Если друг и заглядывал ко мне, то всегда с таким видом, что вот-вот рухнет от усталости. А на коже его всё чаще проступали свежие царапины. Иногда я шутила, что продолжай он в том же духе, и вскоре мы поменяемся местами.

Эйприл, с её слов, зашивалась в комитете. Но в те краткие мгновения прогресса, когда я получала в руки телефон, её соцсети пестрили фотографиями с незнакомой мне брюнеткой. И лишь у Уэса, казалось, не было совсем никаких дел. Он приезжал по первому зову, дежурил у дверей палаты. Следующим шагом было разве что разбить палатку под моими окнами.

А я? Ну, месяц спустя меня уже тошнило от специфического больничного запаха с примесью медикаментов. Я как-то пожаловалась на это друзьям.

Эйприл потянула носом.

– По-моему, вообще ничем не пахнет. У тебя же постоянно открыто окно.

– Да нет, чем-то отдает, но мне даже нравится. Успокаивает. – Пробубнил Джеффри, запихивая в рот добрую половину рогалика. На рубашку упало несколько крошек.

– Знаешь, медсестра Хоукс не раз грозилась выставить тебя за беспорядок. И я всё жду этого момента.

Друг состроил гримасу и стряхнул рубашку.

– Подумаешь, несколько кусочков. Хочет чистоты – пусть начнет с коридоров.

– Эй, Эйприл, может, нужна помощь в комитете? Домашнюю работу мне пока не доверяют, а я умираю со скуки. – Перевела я беседу. Если старшая медсестра услышит понукания от главной неряхи города, Джеффри точно понадобится соседняя палата.

Ребята переглянулись. Возникло знакомое ощущение третьего лишнего, когда тебя не посвящают во что-то, чтобы не обидеть. И этим обижают еще сильнее. Джеффри разом доел остаток выпечки. Удивительно, без лишнего мусора.

– Что-то не так? – Я не стала дожидаться конца паузы. Меня теперь сложно чем-то удивить.

– Понимаешь… – промямлила Эйприл, – мы не были уверены, как скоро ты вернешься и набрали в команду новых людей.

– Мы? Не особенно ты с нами советовалась. – Поддел её Джеффри. Больше в шутку, на самом деле его не сильно-то волновал комитет.

Эйприл метнула в него острый взгляд.

– И кто же теперь вместо меня?

– Эмбер Уилсон. Та, что из класса биологии.

– Эмбер Уилсон. – Повторила я. Знакомое имя вертелось на языке. Внезапно незнакомая брюнетка оказалась очень даже знакомой. Курносый нос, россыпь веснушек, верхние зубы крупнее нижних. – Погоди-погоди, Эмбер «занудная крыса» Уилсон?

– М-м, вроде того.

– Ты ненавидишь её.

Подруга потупилась.

– Мы зрелые люди. Глупо продолжать детское соперничество. Эмбер предложила всё обсудить, и мы, вроде как, помирились.

– Настолько, что теперь она в комитете? Что же такого она тебе сказала?

– А что мне оставалось? Карин всё время пропадает в лаборатории, Джефф на стадионе. Я одна разгребаю дела комитета. Уж прости, если хотела дать тебе возможность восстановиться.

Меньше всего мне хотелось выяснять отношения. И уж точно не из-за комитета.

– Эйп, выдохни. Чего ты так раскипятилась? – Попытался призвать нас к миру Джеффри. Поздно.

– Ну, знаешь ли, я тоже тут не от большого желания. – Взвилась я. Порой я обижалась на друзей за то, что они так просто довольствовались моей фальшивой бодростью. Я не хотела признавать, как сильно их равнодушие ранит меня. Они видели смысл, могли смеяться и не просыпались в страхе, что собственные эмоции сотрут их в порошок. Одним словом – они всё ещё жили. И я не собиралась им сочувствовать.

В глазах Эйприл вспыхнул нехороший огонек. Прежде он предназначался Эмбер, парочке парней из волейбольной команды и … Джо. Одним словом тем, кого подруга не выносила.

– Я, может быть, тоже не хочу нести ответственность за наши общие проекты. Никому из вас директор Нортон не названивает по пять раз в день.

– Что ж, можем поменяться. Не думаю, что Нортон хуже иголок, которые в меня без конца засовывают. – Парировала я. Впервые моя злость обрела конкретный объект. Эмоции, которые я сдерживала, разом вырвались наружу.

– Чудесно. Давай считать, что плохо тебе одной. Здравая позиция, ничего не скажешь. – Процедила подруга. Я потеряла дар речи. Джеффри, кажется, тоже.

– Э-э, кажется, нам уже пора. Верно, Эйп? Не хочу опоздать на тренировку. – Он легко обнял меня, едва касаясь руками. Наверное, боялся сделать больно.

Ничего не ответив, Эйприл последовала его примеру. Меня обдал запах едких, цветочных духов.

– Не скучай, мы ещё заглянем. – Бросила она через плечо, выходя из палаты.

Джеффри ненадолго задержался. Поджав губы, он оглядывал меня с ног до головы.

– Не обижайся, подруга, но выглядишь ты скверно. Как оживший труп. Или очень удачный грим на Хэллоуин. – Джеффри вынес свой вердикт и широко улыбнулся. На него было сложно злиться. Я улыбнулась в ответ.

Не хотелось признаваться, но в каждый визит друзей больше всего я ждала его окончания. Ребята были уверены, что непринужденные беседы отвлекают меня от тягостных мыслей. На деле они всё больше напоминали мне о моем горе.

Теперь они ушли. А мне захотелось проветрить палату.

Месяц спустя в полном одиночестве я усаживалась в такси. Мама ещё накануне извинилась, сославшись на важное совещание. В этой больнице прошли последние минуты отца, так что я не винила её. Уэс не смог перенести смену в кафе, Карин была в отъезде. А с Эйприл мы не общались с того самого посещения.

Она присылала мне ободряющие сообщения, извиняясь за отсутствие. Общалась сухо и объясняла всё завалами по учебе. В то же самое время телефон разрывался от активности в её соцсетях. За месяц подруга провела по меньшей мере 3 тайные вечеринки.

В салоне пахло бензином и хвоей. Двигатель утробно тарахтел. С самого переезда я не покидала пределы города так надолго. Короткая поездка была сродни долгожданному возвращению домой. Но теперь в этом доме меня никто не ждал. Я покинула свой островок безопасности и стремительно приближалась в обитель воспоминаний, самое сердце страданий.

Дорога показалась мне слишком короткой. Тикали минуты, мы уже стояли у подъездной дорожки моего дома. Водитель бросал на меня всё более нетерпеливые взгляды. А я не могла двинуться с места. Сдерживаемая боль грозилась вырваться из груди, раскрошить асфальт, развернуть землю под ногами.

– Вы в порядке? – Испуганно спросил пожилой водитель, глядя на то, как по щекам градом катятся слезы.

Я молча кивнула и сунув ему купюру, спешно покинула салон. Крепло ощущение, что я никогда больше не буду в порядке.