Читать книгу Фиалки цветут зимой - - Страница 7

Аппетит пропал напрочь. Комок, вставший в горле, проскользнул вниз – в желудок. А какая уж тут еда, когда желудок заполнен комом?

Вчера вечером, как всегда по воскресеньям, звонил Антуан.

– Как ты? Все хорошо?

Его голос показался мне невозможно далеким, не знаю, дело в большом расстоянии или во мне – в том, что я уже где-то не здесь.

– Да, все хорошо.

Но он хотел знать наверняка:

– Точно хорошо?

У меня не было сил сочинять, как проходят здесь мои дни. Медсестра, которая вчера приходила измерить давление, отчитала меня, как ребенка. «Мадам Флоран, вам нужно есть, нельзя себя так распускать!» Я дождалась, пока буря уляжется: знай она, скольких учеников я за свою жизнь сама отругала, поняла бы, что меня так просто не проймешь. Пообещала ей, что постараюсь. Сказала то, что она хотела услышать.

В конце концов я все-таки задала Антуану вопрос, который меня беспокоил. Кляла себя за то, что не спросила раньше.

– Новостей нет? Он не вернулся?

Смешно, наверное, так переживать из-за кота. Голос Антуана стал как будто еще бесцветнее.

– Нет, – ответил он и сделал выразительную паузу. – Мама, он, может быть, вообще не вернется.

Я не стала спорить. Я знаю, о чем он думает. О том, что в каком-то смысле именно из-за кота я тогда упала. Поскользнулась на ровном месте, когда нагнулась, чтобы поставить на пол его миску.

Но Антуан ошибается.

Он не знает, что за последний год я уже несколько раз так заваливалась. Вот вроде только что стояла и все было нормально, а через секунду лежу на полу. Ну и ничего страшного. Надо просто подождать, пока контуры предметов снова станут четче, и можно потихоньку подниматься. Синяки на руках прятала под длинными рукавами, так что никто и не догадывался. Старушки ведь вечно мерзнут.

Репейник сбежал в день переезда. Антуан приехал, чтобы помочь мне определиться с тем, что брать с собой в «Бель-Эйр». У меня от одного только взгляда на вещи, упакованные в коробки, сердце переворачивалось. Вся моя жизнь – в нескольких картонных коробках. Остальное – мебель, книги, цветы в горшках – я взять с собой не могла. Мало места. Ну а тут еще и кот пропал – чтобы уж все сразу.

Антуан пытался меня утешить. Соседка Женевьев обещала позаботиться о коте, как только он объявится. Она вот уже несколько лет вела в моем доме хозяйство. Немного болтливая, но зато сердце доброе, и я знала, что она сдержит слово.

Когда я уезжала, дом стал почти нежилым. Репейник так и не вернулся. Я сказала себе: «Ну что ж, его, по крайней мере, никто не отправляет в хоспис».

Но все равно очень жаль, что я не смогла с ним попрощаться.

Мне вспомнился тот день, когда я его подобрала. Я тогда пошла вынести мусор, предназначенный для переработки, и вдруг услышала плач младенца. Так мне сначала показалось – будто младенец плачет. Я порылась в желтом мусорном баке, из которого доносился звук, и тут увидела его – в обувной коробке. Маленький дрожащий комочек, нежный как шелк. Не представляю, кто мог такое сделать. Я где-то читала, что от черных котов часто избавляются. Якобы они приносят несчастье. Но я не суеверна. Ни секунды не раздумывая, взяла коробку и внесла в дом. По-моему, все несчастья – как раз от тех, кто способен выбросить животное на помойку.

Потом я сунула коробку в велосипедную корзину, котенок лежал там, завернутый в одеяло. Я крутила педали и думала, что долго он не продержится, а я просто выжившая из ума старуха, раз так ради него стараюсь. Ветеринар сказал, что это мальчик, весит восемьсот граммов и до утра, скорее всего, не доживет. Посоветовал кормить его из шприца молочной смесью, и я ушла с коробкой под мышкой, со средствами от блох и от глистов и с кошельком, который стал гораздо легче, чем прежде. Несколько недель я вскармливала котенка, как новорожденного младенца. Скоро он окреп и теперь повсюду ходил за мною словно тень. Я говорила: «Ну надо же, прилип как репей!» – да так имя к нему и прицепилось. И месяца не прошло, как он уже носился по всему дому и драл когтями большое кресло – то, что перед камином. Вечером, стоило мне прилечь, чтобы почитать, он тут же усаживался прямо на раскрытую книгу. Я его тогда гладила, и он устраивался за подушкой рядом с моей головой и урчал там, пока я не усну.

Это было у нас что-то вроде ритуала.

С тех пор как я переехала сюда, мне очень трудно засыпать. Скучаю по его урчанию, и место за подушкой кажется слишком пустым.

Я каждый день звоню Женевьев и спрашиваю, не вернулся ли Репейник. Она пытается меня успокоить. Она его не видела, но мисочка с кормом, которую она оставляет за домом, каждое утро оказывается пустой. «Виолетт, не волнуйтесь, он вернется», – обещает она и сразу же меняет тему разговора. У нее ведь всегда так много новостей.

Но вот уже неделя, как мисочка с кормом стоит нетронутой.

– Тебе надо свыкнуться с мыслью, что он больше не придет, – осторожно проговорил Антуан.

Интересно, что означает эта перифраза, скругляющая слова, будто реальность чересчур уродлива или жестока, чтобы озвучивать ее как есть?

«Он больше не придет».

Это означает, что он мертв? Довел себя до голодной смерти? Попал под машину или просто ушел, потому что я оставила его одного в доме со всей этой громоздкой мебелью?

Антуан сменил тему. На работе у него сейчас все непросто, но команда вроде мотивированная, так что он надеется довольно быстро добиться результатов. Он инженер и часто уезжает за границу. Лично мне кажется, что из-за этого у них брак и распался. Я сама теперь его почти не вижу. Ну ладно, в конце концов, мы же не для себя детей рожаем. Думаю, он счастлив, и мне этого достаточно.

Я слушала, как он говорит о работе, о своих внуках (я стала прабабушкой уже три раза), и думала, что у него все в порядке. Жизнь идет себе потихоньку своим чередом, без меня. Когда я положила трубку, она показалась мне ужасно тяжелой. Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, скудные и горькие, и в гневе их утерла. Не может быть и речи о том, чтобы заплакать. Я никогда не плачу.

Когда сиделка вкатила тележку с едой, я увидела, что это та, малышка. Я ее узнала, хотя она и была с другими волосами. Чудно´, если вдуматься, носить парик в таком возрасте. Впрочем, новая прическа мне больше нравится, так лицо помягче. Она была бы даже хорошенькой, если бы не была настолько тощей. Вообще-то Маргерит напоминает мне скорее не маргаритку, а стрелицию. Это очень яркий цветок на длинном стебле. Его еще называют «райской птицей», такой он красивый.

Малышка поставила поднос на прикроватный столик и пожелала мне приятного аппетита. Я буркнула под нос «спасибо» и тут же попрощалась, но она не сдвинулась с места. Посоветовала мне есть осторожно, суп горячий, и я поняла, что она не уходит, потому что хочет убедиться, что я стану есть. Я поднесла ложку ко рту, суп действительно был горячий и к тому же безвкусный, я невольно поморщилась.

– Пресно? Согласна, без соли отстой, – сказала она и, пробежав глазами мою карточку, сообщила: – Противопоказаний нет.

После чего порылась в недрах тележки и протянула мне пакетик соли – с таким видом, как будто вручает билет на гастрономический ужин.

– Я люблю, когда еще и с перцем, – проговорила я.

Не хотелось капризничать, но я всегда предпочитала острые блюда. Пряности и все, от чего щиплет в горле. Маргерит дала мне другой пакетик, и я почувствовала, что теперь обязана проглотить хотя бы несколько ложек. Малышка вроде осталась довольна. Возможно, она из тех, кто считает, что сытый желудок избавляет от печали.

– Вам не хочется спуститься в столовую к остальным?

Я положила ложку. Ей мало того, что я силой заталкиваю в себя пищу?

– Мне больше нравится одной, – буркнула я.

Она молча посмотрела на меня, как будто дожидаясь продолжения.

– О чем мне с ними разговаривать? – попыталась я придумать оправдание.

– Но ведь вы их даже не знаете!

– Директриса меня им представила – еще в первый день. Там один мужчина послал мне воздушный поцелуй.

Малышка прыснула, прикрыв рот рукой.

– Вы ему понравились, как круто!

Я надула губы. Можно было взглянуть на вещи и под таким углом. Девочка задумчиво разглядывала фотографию Репейника.

– Какой красивый у вас кот.

Она медленно прочитала вслух стихотворение, которое я переписала и повесила под фотографией.

– Это хайку, – пояснила я.

Вид у Маргерит был мечтательный, и она, будто насквозь пропитавшись стихотворением, направила тележку к выходу.

«А она необычная, эта девочка, – подумала я. – И к тому же очень добрая, ведь он далеко не красавец, мой Репейник».

Жирный суп тяжестью лег в желудок.

– Он пропал.

Слова сорвались с моих губ прежде, чем мозг успел отдать приказ молчать.

«Не забывай, старуха, – напомнила я себе, – жаловаться нельзя».

Малышка развернула тележку и через секунду уже сидела на краю кровати, совершенно не беспокоясь о том, не оскорбит ли меня такая фамильярность.

– Расскажите, – попросила она и перекинула косу на плечо, устраиваясь поудобнее.

И поскольку эта почти незнакомая девочка, которая не прожила еще и четверти моих лет, была тут и слушала меня, я взяла и выложила перед ней всю свою тревогу, как сваливают со спины на землю тяжелую сумку.