Читать книгу В сети времени - - Страница 2

Не давно и не на днях ходил по городам и весям седой старичок. И вся-то его свита была, что маленькая белая с рыжими подпалинами собачка. И вся-то его ноша умещалась в небольшую котомку. И всё-то его убранство состояло из обласканного небом домотканого рубища. Но был безмерно богат старичок – сердцем добрым, глазом острым, душой необъятной да мыслями верными.

Откуда он держал путь, ведало только небо, ибо и сам путник позабыл. Не знала об этом и его спутница, присоединившаяся в одном из многочисленных селений. Вся земля была ему домом. В тёплое время заботы о приюте немного, а в лютое с радостью пускали постоялые дворы за советы дельные да рассказы занятные.

Скромен был старичок: примечал многое, но с расспросами-советами не лез – слушал внимательно, присматривался, так как уха и глаза у человека два, а язык один. Но всяк встречный, будто заранее знал, обращался к дедушке за советом. Никому не отказывал.

«Что таить, раз сам получил задарма», – говорил старичок.

Любили люди слушать истории разные: сказочные и житейские, весёлые и печальные, и дела никому не было – быль это или небылица. Интересно. Кто-то науку из них получал, а кому-то просто развлечение.

Сам же дедушка любил слушать птичек певчих да ветер непоседливый, что, играя с листьями и травинками, рассказывает о землях дальних и жизни нездешней.

Особенность у рассказов была: чтобы никого не обидеть и напраслину не навести, говорил старичок от собственного имени, будто всё это с ним происходило.

Бывало, кто встретит его, идущим спокойно и размеренно, поздоровается, спросит о том, чем душа мается или дело пытает. Присядет старичок на что-либо подходящее – а нет, так и на землицу – развяжет котомочку свою, из мелкой сетки хитро созданную, достанет угощение простенькое – «кушай да слушай» – будто все его истории в этой сетке сложены.

На чердаке

Более двадцати лет никто не заглядывал в эту часть дома: ни хозяин, считающий, что контролирует всё; ни крысы, по осени снующие под полом; ни воробьи, живущие в застрехах – никто. А здесь все эти годы по-прежнему таинственно уютно и романтично светло. Прожаренный крышей воздух содержит аромат невидимого дубового веника, сосновую тонкость стропил и еле уловимый запах тайны, до времени скрытой, но неистово манящей. Даже очень острый глаз не заметит, с каким усердием годы тонкими слоями наносили пыль на редкие артефакты.

Слой за слоем, миллиметр за миллиметром уходила вглубь история. Короткая и яркая, как вспышка, и, как искра ночного костра, пленяющая своим полётом и забытая поутру. Как правило, никогда или очень редко, окунувшись в бескрайнее одиночество, мы вспоминаем это завораживающее зрелище, чудесное своими метаниями и наивными порывами задержаться в этом мире хотя бы на одно дополнительное мгновение.

Но однажды без предупреждения среди сумеречной суеты она подмигнёт звёздочкой, да так ярко, что на какое-то время ослепит, выведет из размеренности и бросит в нежные объятия воспоминаний. Вновь чувствуются развеянные запахи, ощущаются прикосновения, отчётливо слышны забытые интонации голосов. Миг, секунда и проявляются контуры… Нет, ясно видны лица и фигуры, когда-то самых близких, людей. И ты растворяешься в этой (иллюзорной?) реальности. Волной, смывая года, накатывают эмоции.

Мне любы эти купания. Они прекрасны своей редкостью, своей неожиданностью. Они обескураживают, проводя мягкой губкой чувственности по грубому панцирю опыта…

Как-то нас наняли перекрыть крышу дома. Занятие это являлось обычным способом летнего заработка, и было рядовым для всех, кроме меня. До этого дня, да и после, я относился к работе, как к ремеслу, требующему знаний и ответственности. Но в этот раз было иначе – присутствовали чувства.

В доме, крышу которого предстояло обновить, я некоторое время жил. Хотя и провёл здесь немного, около пяти, лет, но воспоминаний хватит на приличную, занимательную книгу. Не в почёте у меня ностальгия, поэтому закончить с подрядом хотелось быстрее.

Обмениваясь шутками-прибаутками, мы сняли, опушённые мхом, листы шифера, небрежно посрывали лохмотья хрупкого рубероида и внимательно осмотрели обрешётку. Решетник был в порядке и замены не требовал.

Но что в это время творилось во мне? Понимая, что это чужая собственность, я, словно снимал кожу с чего-то очень дорогого, словно на базарной площади раскрывал самый интимный секрет. Что-то безжалостно и безвозвратно обрывалось внутри, как в осенней ночи гаснет пламя свечки, обрушивая темноту. Окружающие, верно, заметили моё состояние и обходили меня своими разговорами. Да и слышал ли я что-то? Работа, как я уже сказал, была знакомой и выполнялась на автоматизме.

ВСПЫШКА?..

ВОСПОМИНАНИЕ?..

Необъятной по яркости и какой-то несоизмеримо близкой и родной из тени фронтона выплыла на солнечном луче белая авторучка. Покрытая пылью, она казалась неимоверно дорогой и милой. Я присел и какое-то время, не отрываясь, смотрел на неё, находясь в гейзере памяти…

Когда-то давно, в день рождения мне её, символически, подарила девчонка-соседка. Что-то ещё было с этой авторучкой, вроде книга (или альбом?), но обязательно открытка, какая-нибудь с цветами и размашистой каллиграфической надписью «Поздравляю!»…

Нет, между мной и девчушкой не было чувств, кроме дружеских. К подарку я отнёсся ровно: книга (точно, книга) после прочтения с закладкой-открыткой заняла место на полке, а ручка…

Как-то дождливым летним днём я приютился на чердаке. Ручка, сложенный тетрадный листок и… уносящее под шорох дождя, воображение: картинки с кварталами городов и пейзажами, невиданных мной, стран, дождь, облизывающий листву, выходящий из чащи, тигр…

Выглянувшим солнышком со двора меня кто-то позвал…

Мы застелили профилем скаты крыши и, удовлетворённые качеством труда, разошлись по домам.

Авторучку вместе с воспоминаниями я оставил, а вот эмоции от встречи с прошлым не покидали меня несколько дней. Теперь, проходя мимо своего давнего жилья, я знаю, что здесь есть молчаливый свидетель моего прошлого, который ещё долго-долго будет хранить память обо мне в уютной, романтичной атмосфере чердака.

…

Старичок никогда не смеялся и не серчал, даже улыбка или хмурая тень не на секунду не посещала его миловидное, гладко выбритое (а может борода просто не росла?) лицо, которое казалось одновременно молодым и старческим.

Но не равнодушие – доброта и участие исходили от дедушки. Мучается кто перед выбором, спросит совета: «Как поступить? Красное или белое? Налево или назад?»

– Обожди, дружок! – ответит дедушка, – Оно ведь как бывает: хочется яблока – берёшь первое и кушаешь, а уже второе выбирать станешь, чтоб и бочок порумянее и вкус послаще.

– Так мне, дедушка, выбирать-то тяжело: вроде и некогда и промахнуться боюсь.

– Значит, есть ещё время. Не спеши, присмотрись к себе – может, и увидишь знак желания своего. А то, может, оно и не нужно тебе вовсе. Желание обладать не всегда от жадности возникает. Любопытство проснулось, и шепчет: «Хочу попробовать». И так настойчиво, что терпеть сил нет. Да день-другой прошёл, глядишь, и утихомирилось.

На нос старичку присел жук Божья коровка. Прямо на кончик. Дедушка смешно сдвинул глаза к переносице, посмотрел на неожиданного гостя, потом аккуратно пересадил на свою ладонь и долго смотрел, словно мысленно разговаривал.

Жук посидел пару минут, растопырил крылышки, поправился, и пополз на большой палец – видно, там ему показалось уютнее, так как, присев у ногтя, не шелохнулся до окончания рассказа, который дедушка решил поведать мучавшейся выбором тридцатилетней женщине.

Выбор

Не многолюдный ночной город казался фантасмагоричным и пустым. Огни бесполезных в это время реклам изменяли его до неузнаваемости. Знакомые улицы, перекрёстки, дома и скверы были похожи на выходцев из фантастических романов. Даже не напрягая воображение, город представал льстиво-уютным и немного чужим.

За год работы на ночном маршруте я привык к этому образу. Меня не удивляли ни горожане, ведущие ночной образ жизни, ни спокойное, под утро сонное движение на дорогах. Это днём суматоха, пробки, нервозность. Ночь другая – со своими правилами и атмосферой.

Сейчас не смогу вспомнить, рассматривал ли я пассажиров, когда работал днём. А за время ночной работы так к этому привык, что даже перестал получать удовольствие и собирать типажи, чем увлекался на первых порах. Конечно же, женский пол привлекал моё внимание чаще и времени ему я уделял больше, а иначе и быть не могло. Для мужчины это естественно, а холостой двадцати двухлетний парень и не сможет по-другому.

Девушки, женщины разных возрастов. С разными вкусами, привычками, заботами – все они входили в мой автобус с одной целью: добраться из одной точки города в другую. Многие, погружённые в себя, даже не замечали, что за ними наблюдают. Некоторые, заметив в зеркале мой взгляд, смущённо улыбались в ответ. Были и те немногие, которые пересаживались ближе и скрашивали поездку ни к чему необязывающей беседой.

У каждого есть право выбора поступка. Можно втиснуться в ближайший, битком набитый автобус, прибыть на место и опоздать. Можно дождаться следующего, полупустого и прозевать его, отвлёкшись на помощь старушке. И всегда зайти в третий (пятый, седьмой…) и попасть в нужное время в оптимальные обстоятельства.

Выбор есть всегда, даже когда всё складывается не в твою пользу, и при любом решении, при любом исходе ты будешь в выигрыше: либо получишь желаемое, либо получишь опыт. И ты никогда до последнего не будешь знать о правильности выбора: как бы не был уверен в себе, сомнения всё равно коснутся не раз.

Правильно ли я сделал, что не взял номер телефона у блондинки; что не договорился о встрече с фигуристой Юлей? А завораживающий голос Альбины? С ней-то непременно нужно было закрутить!

Но я словно ждал кого-то – в каждой было что-то не то, либо просто не находились нужные слова.

Но ранней весной, когда солнце только-только взялось за снег, а в воздухе, даже ночном, ощущалось пробуждение, произошёл случай, на какое-то время изменивший мою привычную жизнь и познакомивший с тем, что люди называют счастьем.

Моя смена продолжалась уже четыре часа. Как всегда, к полуночи пассажиропоток усыхал, и автобус бежал по городским улицам практически пустым. Машин также стало значительно меньше, и я, не напрягаясь, скользил в электрическом свете. Желтоглазые светофоры приветствовали автобус дружеским подмигиванием.

И вдруг, неожиданно для всех, на пешеходный переход ступила аккуратная женская ножка. Её обладательница, летая в наступающей весне, шла по знакомым улицам без опаски и внимания. Автобус остановился, вздохнув тормозной системой.

Конечно же, моим неосознанным желанием было отругать зеваку, но взглянув в распахнутые от испуга глаза, захотелось защитить это милое создание. Хрупкая, невысокого роста девушка была похожа на прекрасную фею, которая в детских сказках сопровождает чудеса.

Рука об руку идут быт и чудо. Нужно только стряхнуть с себя пыль забот и воочию предстанут удивительные сюжеты. В этот раз мне даже напрягаться не пришлось – счастье, как поток горной реки, захлестнуло и увлекло в искрящийся мир контрастных эмоций, где над нежной лебединой верностью, с её уютной эйфорией, изредка устрашающе зависает тёмная тень безжалостной ревности.

Очень скоро наши встречи в салоне автобуса переросли в ежедневные, кажущиеся невероятно короткими свидания. К хорошему быстро привыкаешь и оттого его становится мало, но в нашей истории жажда общения была сильна, как и в первую встречу.

Ты нужен тому, кто необходим тебе. Твои ценности, желания и устремления не роднятся, а до микрона совпадают с близким тебе человеком. Ты находишь радость лишь рядом с ним, хотя весь мир предстаёт в радужном сиянии и открыт для тебя. Что это, если не счастье?!.

…

– Спасибо, дедушка. Ты мне очень помог: успокоил и обнадёжил. Мне, наверное, пора, – женщина покинула полянку, поспешив на остановку, к которой подходил оранжевый автобус.

– Беги-беги, – улыбнулся ей в след старичок. Он знал, что встретит она своего спутника не раньше, чем закроются за её спиной двери в детскую комнату.

Дедушка поднялся с земли. Собачонка, игриво виляя хвостом, звала на убегающую за город тропинку. Впереди раскинулись цветущие луга июня с пряным запахом трав. Впереди расплескались по низинам болота и озёра. Впереди лежал тенистый лес с яркими пятнами вырубок. Впереди ждали новые люди.

Ожидание

Первая встреча. Сердце стучит нерадивым работником: то ускоряя ритм, словно под контролем, то замолкая. Мысли кудрявятся, путаются. Оттого и душевное состояние, яркое и ликующее, пронзают мрачные сомнения тщетности мероприятия.

Первая встреча. Как она пройдёт? Как всё сложится? Жизнь даёт шанс только однажды. Только один раз можно войти в другой мир. Оставят в нём или дальше карантинной зоны не пустят? Очень хочется, чтобы оставили, чтобы прижали крепко-крепко.

16:27

Тороплю цифры, но они безразличны к моим желаниям. Я хожу от скамейки до киоска, от киоска до памятника и возвращаюсь к скамейке, словно хочу ускорить часы шагами. В урну у киоска выбрасываю окурок.

«Я так весь пропитаюсь дымом. Она придёт, а вместо меня облако с цветами. Последняя сигарета и всё».

Но прикуриваю следующую.

Вдруг озаряюсь воспоминанием о знакомстве. Я не помню деталей, но… Её глаза голубые-голубые! Голос лёгкий-лёгкий! Улыбка и волны русых волос!

Мы договорились встретиться на следующий день. Это было вечность назад.

– Ждёшь? – остановил моё упоение парень в куртке кофейного цвета.

– Ага.

– Есть сигарета? А то у меня закончились.

Мы закурили и, молча, стояли у памятника, глядя по сторонам.

Сколько людей ожидало встречи на этом месте до нас! Сколько будут торопить часы после! Гранитный пьедестал вряд ли помнит все вздохи – слишком плотная структура у камня.

16:29:15

Я прошёптываю каждую секунду. Цифры ленивые, неповоротливые. Дразнят своей неспешностью. Запоздало они понимают, что нужно торопиться и в сокровенный момент

16:30

побежали.

Страх закрадывается в мысли: «Её ещё нет. Может, забыла? Или решила не приходить? Вдруг что-то случилось с ней?» Через головы людей я осматривал даль, стараясь отыскать Её волосы. Мне казалось, что она приближается.

«Вот Она!» – ликовало сердце.

«Нет», – обрушивали радость глаза.

«Вот Она!»

«Нет…»

Прекрасная, неземная, удивительная! Она задержалась на пять минут. Пять минут ужасного ожидания. Пять минут, ставшие испытанием вечностью.

Притча

В далёкие былинные времена, когда земля была девственно чиста, решили боги создать на ней жизнь. Так как дело это было новым, естественно, вариантов возникло много, а результаты неизвестны. Не допуская ссоры, каждый реализовал свою задумку. Так появились на земле рядом друг с другом различные миры: насекомых, рыб, пресмыкающихся, зверей, птиц, человека – много разных. В каждом мире были свои правила и возможности. Каждый мир наделялся разумом, вот только не могли представители разных миров общаться друг с другом обоюдно понятно.

Когда рядом находится много типов, возникает желание сравнить, увидеть недостатки и преимущества. Везде находились изъяны, но авторы оставались довольны своими творениями и решили ничего не менять.

Как уже сказано, неизвестно было богам к чему приведёт их задумка, но очень любопытно стало наблюдать за экспериментом. Но и боги ценят время – чтобы ограничить опыт и понять разумность созданий, ввели они одну данную, оповестив о ней все сотворенные миры: для сохранения жизни своего мира необходимо оберегать дерево.

Я сейчас, как и всё человечество, не помню которое. Если первые поколения людей прекрасно знали об этом, то последующие не только забыли, но и, возомнив себя «вершиной творения», стали игнорировать эту условность. Не ради жизненных нужд, а по прихоти и веселья уничтожаются деревья, и не единицами, а целыми лесами.

Скоро, очень скоро доберутся пилы до заветного ствола. Вздрогнет крона, заплачет листопадом, и под этот плач, заглушаемый визгом пилы, загубят люди и свой мир, и миры других творений, подведя под экспериментом итоговую черту.

…

– Что же получается, совсем не трогать деревья? – спросил слушавший старичка лесоруб, – Ждать, когда высохнет и уже после этого пилить?

Помолчал дедушка. Посмотрел на небо синее, на речку тихую, погладил взглядом листву да траву зелёную.

– Ты, дружочек, цветы для букетов в оранжереях и на клумбах выращиваешь, уход должный обеспечиваешь, чтобы в срезке стояли дольше и глаз радовали не один день. Ведь полевые и лесные цветы, вольные, денёк постоят и разлагаться начинают. Так и деревья. Да и вопрос себе задай прежде, чем мотор у пилы заводить и топор заносить: ты ли сажал да растил? Много ли пользы принесёт зря загубленное?

Молчал лесоруб. Молчали сосны, стоящие над рекой, как на параде. Застыли в молчании облака. Из глубины леса прилетел голос кукушки: «Ку-ку. Ку-ку».

– Хорошо с тобой, сынок, но пора мне, – погладил собачку дедушка, – А на прощание послушай.

Кукла

Работал я садовником в большом зажиточном доме. Целая усадьба, а не дом. Красивая, я бы даже сказал, роскошная, но умеренно, без вульгарности. Много на участке деревьев, кустарников, цветов – видимо – не видимо. Все названия перечислять целый час, а то и два.

Каждое моё утро начиналось любованием сада. Хоть и забот невпроворот, но общий вид и частности завораживали. Сверкая каплями росы, разноцветные клумбы и «малахитовые» кроны искрились в лучах утреннего солнца. По небольшому пруду чинно скользила пара белых лебедей. Фонтан в глубине сада ещё дремал. Включать его полагалось в восемь утра, когда хозяин с хозяйкой и дочуркой семи лет собирались в беседке для завтрака.

До этого времени мне нужно было успеть привести в порядок главную аллею и выходящие к пруду дорожки. Дело это было необременительным, так как праздники в усадьбе устраивались нечасто, а редкие немногочисленные гости не мусорили. Замести в трёх-четырёх местах, полюбившихся пылью, и освежить асфальт водой – все утренние дела.

Ближе к обеду, когда хозяйка с дочкой, проводив отца семейства на службу, сами уезжали в город, позволялось проводить шумные работы: стричь газоны и, если необходимо, заниматься ремонтом…

Да речь сейчас не о быте усадьбы и не о жизни всей семьи, а об одном занятном случае.

Хозяйская дочурка хоть и занималась большую часть дня с разными репетиторами и воспитателями, всё же оставалась ребёнком. Как свойственно её возрасту, игра с куклами составляла весь досуг. Был для этого выделен уголок в саду, где в уменьшенном размере стояла копия усадьбы. Самой главной во всех сценах игры была, конечно же, сама девочка, а второй по занятости – кукла-горничная.

Игрушка, сотворённая из материи, казалась живой – так мастерски её изготовила горничная Юля, выпускница художественного училища, что диву давались все, кто имел возможность видеть куклу. Черты лица, волосы из непонятного материала, ручки из неизвестного мне пластика – всё было наполнено любовью и душой создательницы и выглядело очень реалистично.

Дети взаимодействуют с окружающим миром на примере взрослых, как правило, родителей, в силу своего возраста не понимая «хорошо-плохо» – всё хорошо. Повторяя свою маму, девочка журила, ругала свою «горничную» – ведь только так ведут себя с прислугой. Ребёнком она была хорошим – открытым, вежливым и внимательным, но в игре проекция реальности, которую она знает поверхностно. Никто её за это не винил, даже Юля, часть чьей души была в игрушке.

Вот только от такого отношения к творению сохла Юля: не явно, но всё же ощущалось истощение, как физическое, так и психическое, словно двойную работу выполняла девушка ежедневно. А однажды у горничной заболела рука, плетью повисла. Объективных причин для недуга не было, но явление было на лицо. Хозяйка вызвала доктора, и тот объявил о повреждении сустава. Прислуга-инвалид не могла дальше исполнять свои обязанности и дело шло к увольнению, но замена пока не находилась, а потому Юля по-прежнему жила в усадьбе.

Охранник Сергей как-то заметил, что девочка перестала играть с куклой-горничной, и так получалось, что кукла исчезла в день заболевания Юли. Нигде и никто её не видел.

Ты скажешь, что это просто совпадение, что болезнь и пропажа игрушки не связаны между собой. Может, и так. Вот только, когда игрушка с надорванной рукой была мной найдена в кустах за детской площадкой и передана на ремонт Юле, недуг стал проходить.

Кукла так и осталась у создательницы, которую, вследствие выздоровления, не уволили. Девочка не узнала, что игрушку нашли.

…

– Для чего я тебе рассказал эту историю? – спросил дедушка, и, не дожидаясь ответа, – Помни о бережливости. Рачительно относись и к тому, чем владеешь, и к чужому добру. При создании всего необходима душа, и всё, что окружает нас, имеет частичку души создателя.

Старичок поднял котомку.

– Извини, сынок, заболтал я тебя.

– Доброго пути, дедушка.

Движется дорожка. У молодых она бежит, мелькая придорожными картинками, словно в окне автомобиля. У зрелых людей размеренно протекает, да самим путешественникам не до разглядывания пейзажей. Совсем медленно у пожилых путников, слагаясь из воспоминаний и ностальгических раздумий.

Старичок же передвигался не по возрасту легко и бодро. Шаг за шагом оставлял позади цветущие поляны, речные заводи с играющей рыбой. По дороге пристроился к рыбакам, с ними и зашёл в небольшой городок, где в пышно украшенной харчевне решил перекусить и послушать разговоры местных жителей.

Бабы

– …вот мы вчера на грядках и зависли без палева, типа работаем. Зря ты, Сиплый, не подтянулся.

За соседним столиком сидела группа людей мужского пола. Да, именно так, ведь разговор у них был отнюдь не мужским.

Пили пиво, закусывая чем-то хрустящим из ярких пакетиков. Яркими были и наряды беседующих. То ли в жизни радости не хватает, то ли выделиться одеждой хотели, но при обзоре зала харчевни оказалось, что пёстро разодеты все посетители. Во всей публике и в том, что такое количество мужских особей находится средь летнего дня в питейно-закусочном заведении, было что-то противоестественное.

Сиплый, щекастый мужик с большой плешью на макушке, услышав упрёк, поперхнулся и громко, не прикрывая рта, закашлял.

– Кхе-кхе… К тебе стрёмно идти… Кхе-кхе… Варькхе-кхе… Варвара Михална перешибёт по чердаку.

Зал харчевни затрясся от хохота, но резко умолк, когда за барной стойкой появилась хозяйка заведения. Посетители не просто притихли, а старались стать как можно меньше размерами: съёжились, прячась за пивными кружками.

– Чё разгоготались, бездари?! – хозяйка обвела взглядом зал, и погрозила бесформенным кулаком, – Вот я вам шуметь! Ну, цыц!

Она ещё раз прошлась глазами по залу и, улыбнувшись съёжившемуся в углу наливайщику, ушла в хозяйственные помещения.

– Виктория! – дрожащим шёпотом проползло по столам.

С уходом хозяйки посетители боязливыми мышами «вылезали из норок». Зал потихоньку оживлялся.

– У Крюка вчера опять мясо готовили.

– Сонька от котлет прётся. Крюк из кухни не вылазит – с утра до вечера готовит.

– А видел новое корыто у Старого? Мокрый асфальт. Такой фуфел.

– И не говори. Он и ходит, как обсос, во всём сером.

– Да чё о Старом. Он фишку не рубит, и тусняк с ним чуханский. Видите ли, не признаёт нашей жизни.

Слушать пересуды соседей, бесконечное обсуждение «тряпок-тачек» омерзительно, а тут ещё Сиплый «сопли пустил», жалуясь на жизнь семейную. В таком обществе кусок не лез в глотку, и выход на улицу являлся освобождением от чего-то противного. Но настроение было испорченным, а мысли настроены на определённый лад. Из-за этого или просто внимание не отвлекалось голодом, городок предстал в отличном от других поселений ракурсе. То, чем в правильном обществе по обыкновению занимаются мужики, здесь выполняли женщины.

Неприятно видеть женские тела, облачёнными в спецовки. Хотя такая одежда и силится скрыть формы, всё же некоторые черты просматриваются. Отвратительно слышать из женских уст грубые слова, непременно сопровождающие тяжёлые работы.

– Всё на голове. Какой извращенец додумался привить такие порядки?!

Здание с неприятным «рестораном» скрылось за углом, а впереди лежала главная улица, ведущая к базарным прилавкам с желанием найти хоть кого-то нормального.

Если спрятаться от полуденного палящего солнца под навесом торговых рядов, можно слышать все разговоры, которые, как в пустом помещении, не скрываются ни от кого из присутствующих. Но разочарование поджидало и здесь, так как «торговками» оказались местные парни, и разговоры соответствовали здешним обычаям. Недолгое пребывание на базаре сменилось отчаянным желанием бежать из поселения. Бежать, и никогда не возвращаться.

На окраине городка возле добротного дома был припаркован автомобиль цвета «мокрый асфальт». У калитки под сенью берёзы что-то мастерил хозяин – стук его молотка был слышен издали.

– Добрый день, путник.

– И тебе добра. Вероятно, ты мне сможешь рассказать, что здесь происходит.

– А что?! То, что эти, – он кивнул в сторону города, – поменялись с бабами обязанностями? Так это не происходит, а гниёт и воняет. Разве может мужик рожать? Нет. Но они, верно, к этому стремятся.

– Что же получается, это система, а ты против неё?

– Прошу, не смеши меня. Какая система? Вся система заключена в самом человеке. Не нужно выдумывать какого-то неохватного всесильного врага – всё внутри каждого, и тебя самого в первую очередь. Система, – мужик ухмыльнулся, и продолжил приостановленное занятие.

Декоративный заборчик вокруг придорожной клумбы выходил из-под его рук ровным, словно рисованный.

Тук-тук-тук, тук, тук – словно разговаривал молоток, и слова были точными, крепкими. Ровненько вставали загодя покрашенные штакетинки.

– Разве можно взять, если отдавать не хотят? И наоборот. Да ни за что! Значит, получается, что самцы сами легли под матриархат. Тьфу, – мужик принялся опиливать штакетник, ровняя забор, – Глупцы. Наверное, думали, в равенстве полов – всеобщее благо. Но вышло, что бабы омужичились, а мужики обабились. Уродство, одним словом.

Дело его подходило к завершению. Цветущая розовая клумба стояла в заборчике, словно в корзинке. Пришло время расходиться.

…

Вскоре городок с извращённо эмансипированным укладом скрылся за холмом, став очередным воспоминанием. Вот только душок впечатлений некоторое время не покидал старичка, пока не повстречались новые герои, сплетающие свежие события с иными ощущениями.

Возле дороги на краю леса пролегла цепочка ям, готовясь вскоре стать линией водопровода. Похожие друг на друга, как близнецы, они отличались формами отсыпных холмиков и… В одной из них по иронии обстоятельств поселились ёжики.

Ежи, как известно, гуляют по ночам. Ну, так завелось в их ежином роду-племени, что ночь – самое оптимальное время суток, чтобы серому зверьку оставаться незаметным. Правда, и лиса видна плохо, но на неё у колючего приготовлен нюх и слух. Деревенские и бродячие собаки в эту пору спят и не причиняют неудобств. Зато червям и личинкам без разницы – они всё одно не видят.

Бежали два ёжика по своим ежиным делам без опаски и внимания. И тут ночной ветерок принёс весточку о свежевскопанной земле, что говорило о возможности пиршества. Дорогу ежи не признают, оттого полетели к «празднику живота» напрямую.

– Скоро-скоро будем на месте! – перекрикивал шум травы один.

– Чую-чую его запах! – фыркал в ответ второй.

У каждого пути есть финишная точка. Дорога горящих страстью халявы зверьков не была исключением. Запах свежей земли приближался, становясь гуще, будоража воображение жирными, аппетитными червями. И вот запах стал близко настолько, что накрыл ежей, окружил абсолютно со всех сторон, в прямом смысле – приятели свалились в полутораметровой глубины яму.

Они были так увлечены целью и пьянящим ароматом, что не заметили падения. Упав, минут десять, лежали неподвижно, наслаждаясь воздухом достатка. И всё же со временем привыкаешь к определённому количеству, вот и ежи, придя в себя, огляделись. Близость червей была неоспорима.

– Копаем! – крикнул один ёж.

– Копаем! – поддержал другой.

Неистово принялись друзья за дело, не останавливаясь, поглощая попадающихся червей. «Немыслимое, невообразимое богатство!» Копали до тех пор, пока не стало плохо от съеденного. Вылезли ежи из нор, развалились посередине ямы.

– Хорошо! – собравшись с силами, прокряхтел первый.

– Ежасто! – протянул второй, и оба блаженно вздохнули.

– Я отсюда никуда не пойду, – объявил первый.

– А я и не смогу, – констатировал второй.

Лежали толстопузые ежи, наслаждались. Вот уже рассветные лучи побежали по стенке ямы. Задремали обжоры. Сладкие сны пришли скрасить их покой.

Райская жизнь могла бы и задержаться в этом уголке, но утро привело к яме землекопа. Увидев ежей, он лёг на край ямы, достал одного за другим и отнёс под густой куст акации. Где работают – не спят.

– Дедушка, а дальше? – спросил молодой парнишка.

– Проспали друзья под кустом до вечера, а проснувшись, не помнили ничего.

Обычная жизненная ситуация: привели обстоятельства к обеспеченной реальности – ужился в ней; перенесут в иную – обустраивайся и там. Что зависело от ежей в яме? Ничего.

– А ты чего такой понурый? – заметил старичок настроение паренька.

– Да, – мальчишка смотрел на бывалые кеды с верёвками вместо шнурков, – один я, и никому не нужен.

– Так-таки и никому?!

– Ну, если только родителям, а друзья-то опять спрятались где-то.

Одиночество

Жизнь – штука временная. Нет в ней ничего постоянного, конечно же, относительно разных временных интервалов. Естественно, всегда тяжело терять хорошее прошлое, точнее привыкать к новому. Если сам являешься инициатором перемен – изменения безболезнены; но если ты всего лишь вынужденный участник, то гамма тоски проходит по тебе абразивом, словно танковая гусеница. Выстоишь ли? Найдутся ли силы удержаться над пропастью отчаяния? Хватит ли рассудка, чтобы не сойти с ума?

Мне было тогда немного за тридцать. Я оставался холостым, хотя женского внимания не чурался, а ночи проводил в обществе милой подружки. Я самостоятельно зарабатывал деньги и был финансово независим от родственников.

Жил ли в своё удовольствие? Да, как и абсолютное большинство населения. По крайней мере, мне не встречался человек, который интересы незнакомых и чужих людей ставил бы превыше собственных или ближайшего окружения.

Имелось у меня достаточное количество знакомых, близких и несколько друзей. Не отличался я чрезмерной стеснительностью, поэтому на контакт с незнакомыми шёл легко и без особых затруднений. И всё было хорошо: мелкие неприятности, что происходили в то время, добавляли чуточку остроты в повседневность, как специя в восточном блюде или тень в пейзаже талантливого художника.

Беду во всей красе я познал, когда один за другим умерли родители. Поначалу происходящее казалось неудачной игрой, грубым сценарием печального фильма. Лишь когда пришло осознание необратимости, меня охватила такая вселенская боль, что все триллеры, виденные мной ранее, стали бездарными историями.

Вместе с родителями меня покинуло всё: смех, солнце, люди, желания… Лишь контрастные воспоминания кружили звенящими призраками. Иногда казалось, что я сойду с ума от происходящего, что уже никогда не покину эту бездну. Невозвратность потери и страх перед неизвестным воцарились в мыслях, на поле тоски взращивая отчаяние.

Чтобы хоть как-то оторваться от гнетущей пустоты, я запил. Беспробудно и ошалело. Старался убежать от мира, потерявшего людей, с которыми можно разговаривать откровенно, которые меня любят, которые…

Я видел повсюду их лица, ощущал запах, слышал голоса, но за пределами происходившего со мной понимал, что всё лишь иллюзия – рассудок неумело защищается от уничтожения. Я гнал это понимание, считая предательством памяти. Мне нравилось мысленно общаться с родителями: спрашивать не спрошенное, говорить не сказанное.

Я замкнулся: стали неинтересны друзья и подружки, скучна жизнь, наверное, бурлившая событиями. Абсолютно безразличен стал быт, и лишь по инерции соблюдалась гигиена и подобие питания – всё было пустое, как и литры самогона, льющиеся безвкусным потоком.

И всё же разум, хоть в чём-то, победил – спиртное лишь отнимает время на мысли о себе, а взамен не даёт ничего. Выход из запоя стал небольшой победой, не принёсшей ни радости, ни облегчения. Пустота по-прежнему окружала, высасывая эмоции. Но я начал замечать отблески общественной жизни, хотя и воспринимал их равнодушно – всё не то и не о том.

Определённо уже никогда не откроется мне красочный мир радости, бескрайнего спокойствия и уверенности. И всё же, понимая зыбкость человеческих отношений и невозможность абсолютного повторения, брожу я по пустоте в поиске своей отрады…

…

Рассказ прервал мальчишеский гомон.

– Здравствуйте!

– Вот и Серёжка нашёлся! Пошли купаться!

Прихватив повеселевшее «одиночество», ватага подняла пыль дороги.

– Что ж, пойдём и мы, – погладил дедушка свою спутницу, и продолжил бесконечный путь.

Шаг за шагом, день за днём, без определённого маршрута. Смысл у этого движения тот же, что и у воды, которая образует ручейки и реки. А цель движения, что и у времени. Просто нужен он во всех местах, куда приходит. Да и идёт он, как и всё в жизни, в будущее.

Гонит ли его мечущаяся душа?

Нет.

Влекут безответные вопросы?

Тоже нет.

Кто-то должен идти, как и кто-то должен строить, выращивать хлеб, шить одежду. У каждого своё Важное Дело, и все эти Важные Дела, собравшись, создают необъятную панораму Жизни.

А вот и ещё один случай зазвучал из дедушкиных уст. Что же в этот раз поведает старичок?

…

В сказках путеводный клубок всегда разматывается, приводя героя к первопричине. Уничтожает Иванушка источник своих бед и, как говорится, «живёт долго и счастливо». Как бы и человеку отыскать в своей памяти такой клубок?

Но шагает время вперёд. Сматываются события всё туже и туже. То путается нить и завязывается узелком, то с другими клубочками переплетается – и в этой путанице уже невозможно увидеть, какому клубку какая ниточка принадлежит. Гордиев узел получается.

Хватит ли терпения, распутать? Или может, отрубить подпорченную часть и продолжить вязание аккуратнее?

Три минуты после полуночи

Выплывая из тёмной глубины, я столкнулся с чувством нереальности. Просто чувство, схожее с эхом, своей непричастностью к действительности, отдалённостью. Меня окружал монотонный ропот, из которого слабыми искорками выделялись знакомые интонации. Постепенно они набирали силу, и вот уже отчётливо я слышу заботливость жены Вари, нарочитую отстранённость Евгении (у дочери переходный возраст и она часто замыкается), любопытство восьмилетнего Кости. Объективно, ничто не могло потревожить, а монотонный гул – верно, звук телевизора с каким-нибудь очередным пустозвонным ток-шоу. Но что-то я разнежился. Пора покидать постель.

Шока не было, как не было и вопросов. Усевшись, я воспринял окружающее, как само собой разумеющееся. В огромном, светлом зале кинотеатра было очень много людей. Да что там «много»? Зал забит до отказа. Аншлаг, так сказать. Но ни это и даже ни то, что отсутствовали источники освещения, а стены, кресла, акустическая аппаратура светились изнутри, не взволновало. Если и было сейчас в мире что-то невозмутимее меня – это я.

Всё же в сторону семьи посмотрел. Хорошие мои, вот они вместе, сидят возле меня. Варя о чём-то тихо рассказывает, гладя русую голову сына. Евгения пытается что-то отыскать в смартфоне, делает вид, что рассказ матери ей не интересен – сама старается не пропустить ни одного слова.

На жене лёгкая белая кофточка, купленная по случаю на какой-то распродаже. Из-под неё стекает на колени сиреневое шёлковое платье. Волосы аккуратно уложены. Милая Варя! Скромность и порядок – твои верные друзья.

То ли дело – Женька. Ах да, просила теперь называть её Евгения. Постоянно пропадает в своих мыслях. До пубертатного периода это было слабозаметно, а сейчас приняло иной оборот: словно ревностно хранит какую-то тайну. Пытался разговорить её – отмежёвывается: «Всё нормально, па». Мне ли, фотографу, не знать, что такое фантазии и переживания? Сам в пятнадцать лет был «не дозовёшься». Смотрю на неё, и вижу себя: с виду вроде всё опрятно, да неброская деталь вносит диссонанс.

Вот Костику, как правило, не до уединений – подвижный мальчик. Он и в хоккейный клуб сам упросился. Варя тогда переживала, беспокоилась за него: спорт – штука травмоопасная. Со временем привыкла. Сама возила на тренировки. Глядя на успехи сына, зарождалась в ней материнская гордость. Костя – егоза. Он и сейчас, слушая мать, теребит брючину.

Эх! А который сейчас час? Но вопрос растворился в нахлынувшей волне слабости. Откинувшись на стену, я безучастно смотрю на людей. Ни идей, обычно посещающих при обзоре окружающей обстановки, ни мыслей нет. Ощущение покоя, уюта, словно весь оказался в нежных маминых ладошках. Память достала из своих глубин запах домашних плюшек. Чарующ аромат выпечки! Во рту появился вкус тёплого аппетитного хлеба.

Смотрю на людей в зале. Все спокойно, сидя небольшими группками, разговаривают. Различить отдельных слов не могу – всё сливается в единый густой, но какой-то светлый (сине-зелёный?!) поток. Многие улыбаются. Грустных лиц не вижу совсем, как не наблюдаю и энергичных людей, свойственных такому скоплению. Всматриваюсь, может кто знакомый? Нет никого, хотя лица не чужие.

Наверное, стоит пройтись, осмотреться. Я поднимаюсь, вижу вопрошающий взгляд Вари: «Куда?» Моргаю в ответ: «Всё хорошо. Я сейчас». Не спеша и бесшумно иду по проходу от сцены. Амфитеатр позволяет видеть лица. Некоторые оборачиваются в мою сторону. Стоп!

А вот эту девушку я помню. Да, точно. Фотосессия на берегу реки. Сентябрь. Прозрачная, словно стеклянная, вода. Удивительно лазурное небо. Глаза с томной поволокой. Развевающиеся от вентилятора соломенные волосы. Нет, имя не вспомню. Кто её тогда привёл? Что за сет? Нет, бесполезно. Она также держит на мне задумчивый взгляд, но, не проронив и слова, отворачивается к собеседнице, очень похожей на неё, немного старше на вид, женщине. Мама, наверное.

Иду дальше, и всё больше знакомых лиц попадается. Это и неудивительно – не один год занимаюсь съёмкой. Сады, школы, свадьбы, частные сеты… Одних только официальных собраний с десяток, а то и больше. Странно, но никого не могу вспомнить по имени. Детали – да. Даже движение воздуха, как сейчас, а вот имена, словно ластиком стёрли.

За последним рядом кресел у стены стоят женщины и несколько мужчин. Вот с ними сейчас и поговорим. Вдруг знают, что за сейшн. Но, приблизившись, вижу растерянность. Нет, вряд ли что-то могут сказать. Хотя…

– Привет. Я – Игорь, – подхожу к плотному мужчине средних лет. Он мне кажется раскованее своих соседей. Протягиваю руку для пожатия.

Мужчина недоумённо оглядывается по сторонам, останавливает взгляд на мне.

– Да? Что говоришь?

– Меня зовут Игорь. Вы не знаете, для чего нас собрали?

Мужчина минуту стоит, задумавшись.

– Нет. Не знаю. Андрей.

Да. Всё оказалось немного сложнее, и всё же:

– А почему Вы один? И здесь, у стены?

– Один?! Я?! А Маша? Она должна быть рядом! Она не могла просто так уйти, ничего не сказав. Я столько бабла заплатил за кабак! Или не Маша? Забыл, как тёлку зовут, – он матерно выругался, – А где я?

Да, случай критический. Похоже, что информацию здесь я не найду, а вот гадостей наслушаюсь через край.

Отхожу в сторону и передо мной другой мужчина. Чуть старше. Очки придают интеллигентности. Он слегка толстоват, чем-то похож на розового персонажа из детской телепередачи. Да, маленькими, шустренькими глазками. Человек другой, а эффект потерянности тот же. И ещё: он не потел. Обычно, в закрытых помещениях при такой плотности людей душно. Здесь, видимо, хорошая система вентиляции.

Я поворачиваюсь к залу, опираюсь руками в спинку кресла. Странно всё как-то. А ведь здесь, на верхних рядах, совсем иная атмосфера и звуки совершенно иные. Если внизу они мне виделись сине-зелёными, то здесь преобладают красные оттенки. И сквозь эту розово-кирпичную пелену – головы, головы, головы. Сколько людей и никакой организации! Впрочем, никого из находящихся в зале, похоже, не волнует причина такого расклада. Вернусь-ка к своим.

Медленно спускаюсь, словно стекаю, по ступенькам. Воздух становится теплее, уютнее. И никаких запахов. Совсем никаких. На плечо ложится чья-то рука, и я воспринимаю это равнодушно. Оборачиваюсь. Юноша с детскими чертами лица, с чистым взглядом пытается мне что-то сказать. Беззвучно шевелит губами, но я слышу лишь монотонный приглушённый гул, из которого проступает тиснением, становясь отчётливее:

– … пришли, а записать нечем. Понимаете, всегда ношу с собой карандаш, а в этот раз забыл, наверное, в кафе. Посмотрите, может быть есть авторучка?

Я пошарил по карманам, но парня придётся огорчить – ничего пишущего не нашёл.

– Слюной пиши, – постарался пошутить я.

Молодой человек заплакал. Нет, это не был плач в обычном виде со стенаниями, надрывом. Просто из глаз потекли слёзы, чему парень обрадовался.

– Вот слезами и запишем. Поэзия слёз – красиво! – он светло улыбнулся, – Спасибо.

И всё-таки, сколько времени? С этим вопросом я обратился к молодому человеку, который уже что-то записывал в блокнот. Слёзы текли по его щекам, но не срывались с лица, а уходили под воротник белой водолазки. Юноша дотрагивался до щеки каким-то подобием стило и, намочив его, писал. Прозрачные слёзы становились на бумаге красными (чернилами?). На вопрос о времени парень пожал плечами: «Не знаю».

– Да-а, – сквозь безвременье протянул я.

На сегодня много заказов съёмки. И на завтра. Всё ближайшее полугодие расписано по часам: мероприятия иллюзорными строчками в ежедневнике бежали перед глазами, не вызывая каких-либо чувств. Понимаю, что все встречи заранее оговорены, но полное безразличие млечным туманом окутывает планы.

– Как там Варя, дети? – продолжаю идти в их сторону.

Люди, люди, люди. Стена. В стене такого же цвета, от этого малозаметная, дверь. Что за ней? Вряд ли это можно назвать любопытством, скорее движение привычки: дверь – значит, нужно открыть. Что я, собственно, и делаю. За дверью, похожая на снег, но тёплая и безобидная, среда. Ни о чём не думая, вхожу в неё и…

Оказываюсь в том же зале, с теми же людьми, светом, звуком. Странно. Иду по залу. Вот парнишка с блокнотом. Смотрю на «верхнюю» стену – те же люди. Ощущаю, как быстро исчезает дежавю, сменяясь чувством покоя. Возвращаюсь к двери, прохожу сквозь проём. Да, то же самое. Глупость какая-то.

Вернувшись к семье, вижу свободное кресло возле Женьки. Да-да, Евгении. Сажусь, откинувшись на спинку. Дочка кладёт голову на плечо.

– Папа, а тяжело расставаться с выполненной работой? Ведь столько любви вложено!

– Женя, никогда прежде не думал об этом. Немного да. Но ведь с самого начала знаешь, что снимки принадлежат тебе лишь временно. Да, ты вкладываешь в них свой опыт, свои идеи, окружаешь их любовью и заботой, как бы душой делишься, вкладывая в них. Без этого всего моя работа была бы просто халтурой, ширпотребом. Пускай высокого качества, но ширпотребом. Со временем привыкаешь к потерям. Первые снимки храню бережно. Сейчас… – приподнимаюсь в кресле, но вдруг понимаю, что мы не дома, – Вот домой вернёмся, я тебе их покажу.

– Не вернёмся.

– Что?

– Наберёмся, говорю, опыта. Опыт ведь – продукт труда? И ошибки, и неудачи, и победы – всё опыт? Да, папа?

– Да, – смотрю на дочку со стороны и понимаю, какая она стала взрослая. Когда успела, дочурка?

Женя поднимает голову и внимательно смотрит на меня, словно сканирует все штрихи лица.

– Папа, – произносит она нежно, тихо и отчётливо каждый звук. После поворачивается к Варе и, замерев, сидит.

– Мама, – приходит ко мне голос дочери одновременно с, запрыгивающим на колени, Костей.

Сынишка обхватывает меня за шею и крепко-крепко обнимает. Я обнимаю его в ответ, и мы сидим некоторое время неподвижно. Сынок, Костя – надежда родительская, вера в будущее. СЫН.

Поддаюсь нахлынувшему желанию и обнимаю всю семью. Родные мои! Хорошие! Как всё же здорово – быть вместе!

Раскатистым июльским громом во всеобщее спокойствие врывается голос:

ЖЕЛАЯ ОСТАВИТЬ НА ЗЕМЛЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, ДЕТСКИЕ ДУШИ ОТПРАВЛЯЮТСЯ ОБРАТНО.

Что это? Кто это?

Я верчу головой в поисках источника звука. Не вижу никого и ничего вокруг, кроме семьи в своих объятиях. Нет испуга, вместо него молодым растением быстро всходит и развивается волнение за Женю и Костю, которых обёртывает какая-то, будто стеклянная плёнка. Всё ещё находясь в наших с Варей руках, дети отдаляются, растворяясь в «жидком стекле». Я пытаюсь им крикнуть, полагая, что остановлю, верну; но ни голоса, ни сил нет. Вскоре чувство тревоги исчезает. Вижу, как спадает напряжение с Вари. Мы сидим, обнявшись, смотрим друг на друга. Я вижу в ней Любовь и Преданность. Милая Варя, жизнь моя! Она, словно слыша мысли, кладёт голову мне на грудь.

Мои глаза, подчиняясь неведомому натиску, невольно смотрят на экран. Ужас. Первобытный ужас исходит от транслируемых картинок.

Дымящиеся руины на огромной территории кое-где моргают вспышками пламени. Это бывший город. Город, в котором мы живём. На передний план выступает большая бесформенная куча обломков. Я скорее чувствую, чем понимаю, что это наш дом. Возле него должна быть роща. Конечно. Вот она. Обугленные пни – всё, что осталось от вековых дубов. Во рту ощущается отвратительный запах гниющего мяса.

Я не могу больше всего этого видеть, но взгляд не отпускают, заставляя смотреть на изувеченные взрывами поля, искуроченные скелеты металлоконструкций, руины, руины, руины… Среди всего этого смрадного, рваного, грязного неестественно белые кости животных и людей.

И сюда вернули наших детей?!

Здесь, среди обезображенного до отвращения мира, они станут жить?!

Ответ, прозвучавший в голове, был жестоким и простым:

ДА!

Какими нелюдями надо быть, чтобы натворить такое? Какое безумство допустить в свои мысли и желания? Ни оправдания, ни прощения мы не заслуживаем. Безнравственные, безрассудные тела, живущие прихотями и похотями…

Но внезапно всё исчезло. Ушли раскаяние, желание обернуть вспять, боль, горечь, страх.

Сижу, обнимая Варю. Смотрю на её уставшее лицо.

– Может к детям? – спрашивают её глаза.

– Как они там? – продолжаю мысленно я.

Мы поднимаемся с кресел и идём. Даже нет, плывём, не касаясь тверди. Исчезают стены, и перед нами открывается панорама, виденная на экране. Запахи, звуки, цвета – всё резкое, насыщенное. Но всё же мы отделены от мира пеленой, которую я воспринял, как «жидкое стекло». Это сетка. Мелкоячеистая сетка, сплетённая из времени. На ней яркими узорами вышиты идеи. Сквозь неё мы с Варей ясно видим своих любимых детей.

Евгения.

Костя.