Читать книгу Время перерождения - - Страница 9

На телефоне Сисирины звонит будильник. Мелодия звонка – песня «God is God» группы Laibach. Не могу сказать, вставал ли я когда-нибудь раньше по будильнику, я этого не помню.

Первыми почему-то активируются лицевые нервные окончания, чувствуя прикосновение чего-то мягкого, нежного и тёплого, сладко пахнущего девичьим телом. Мечта любого нормального мужика – просыпаться каждое утро, уткнувшись лицом в большую и красивую женскую грудь. Сомневаюсь, что мне когда-либо выпадало такое счастье и вот сегодня Сисирина наконец-то воплотила в жизнь эту мечту. Вторую самую заветную мечту, после взлома Мета-игры и её читерского прохождения. Теперь я буду во всём ей угождать просто из принципа (и из чувства благодарности, конечно), даже если того не будут требовать условия челленджа.

Сисирина сладко потягивается и пытается выбраться из моих объятий. Я не пускаю.

– Ну хватит, – сонно бормочет она. – Опоздаем на работу. А у тебя, между прочим, сегодня первый день…

Она вылезает из кровати, набрасывает короткий шёлковый халатик, расшитый a-la японское кимоно, и идёт на кухню. Мне очень хочется принять душ вместе с ней, но в её неполноценной ванне и одному-то тесно, так что с желаниями приходится, скрепя сердце, повременить. Я быстро ополаскиваюсь. Один. Сисирина в это время готовит завтрак – омлет с беконом, зеленью и помидорами. Вроде бы ничего особенного, но мне даже такого никто сроду не готовил, а если и готовил, я этого не помню.

Завтракая, Сисирина смотрит на ноутбуке армянский мультик «В синем море, в белой пене», где русалка с рыбьим хвостом и губастой рыбообразной головой поёт: «Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём!»

– Как он может быть их королём, – говорю я, – если король уже есть – папаша русалки, просидевший тысячу лет в бутылке? И что это за дочь, которая на протяжении всего тысячелетия не делала никаких попыток отыскать и освободить отца? Похоже, русалочке понравилось быть царицей и папашку своего она всерьёз не воспринимает…

– Любишь ты иногда подушнить, Сэм, – морщится моя кормилица. – Это всего лишь мультик, расслабься.

Пока я мою посуду, Сисирина принимает душ. Тот факт, что я не ополоснул за собой ванну, её почему-то совершенно не бесит, видимо в детдоме ополоснутых ванн не было и она к ним не привыкла, а я не ополоснул, потому что тоже не привык этого делать – я же одиночка и с девушками никогда не жил. А если и жил, то ничего об этом не помню.

Сисирина всё делает на ходу, легко и непринуждённо – завтракает, смотрит мультик, моется, одевается, красится. Я влезаю во вчерашнюю несвежую майку и решаю после работы заскочить в торговый центр и купить что-нибудь на смену.

– Завтрак был что надо! – серьёзно говорю я, когда Сисирина выходит в прихожую в полной боевой готовности. Эту похвалу она несомненно заслужила. – Ты не только сама вкусняшечка, у тебя и стряпня – объеденье. Знаешь, одиноких парней опасно так прикармливать, ещё приручишь ненароком, а они возьмут и втюрятся…

– Больно ты мне нужен, – бормочет Сисирина, влезая в босоножки. Её зардевшиеся щёчки говорят о том, что благодарность принята и комплимент пришёлся по сердцу.

Я отключаю байк от розетки и замечаю, что опоры багажника и заднее крыло несколько погнуты. Вчерашняя езда с жопастой пассажиркой не прошла даром. И как я не обратил на это внимания вечером?

– Поедем на маршрутке, – предлагает невольная виновница дефекта. Выбора у меня опять нет, остаётся лишь сожалеть о том, что сегодня я никак не повлияю на уменьшение своего углеродного следа.

На Сисирине вчерашние джинсы, а вместо блузки бежевая футболка со стильной надписью «COUGAR» и отпечатком кошачьей лапки. Мы выходим и минут десять ждём лифт, который вначале едет с первого этажа на двадцать пятый, а оттуда со всеми остановками к нам. Двери открываются и мы видим внутри несколько человек. У одного на поводке здоровенная псина. Ну конечно, когда же ещё выгуливать собак, как не во время массового исхода людей на работу. Другого-то времени нету!

Собака бешено таращит на нас глаза и собирается разразиться лаем. Её хозяин встряхивает псину за ошейник и грозно рявкает: «Фу, кому сказал! Сидеть!»

Лифт делает ещё несколько остановок и в итоге набивается под завязку. По закону Сэма, толпа прижимает меня к злобной собачатине. Глядя в её бешеные глазищи, я снова вспоминаю о догхантерах. Если эта тварь выйдет из подъезда и сожрёт отраву, я горевать не стану. Ненавижу собак! Ну неужели во всём районе нет ни одного дома без собак?..

– Мне понятно, зачем люди держали псин в каменном веке, – обращаюсь я на улице к Сисирине, когда народ из лифта расходится в разные стороны и нас никто не слышит. – Те стерегли стойбища, предупреждали о внезапных нападениях саблезубых тигров, помогали охотникам выслеживать добычу – антилоп и мамонтов… Но за каким чёртом держать собак сейчас, да ещё в квартирах? Ведь это абсолютно бесполезные существа, отвратительные во всех смыслах. Часто ли в наши квартиры рвутся саблезубые тигры? Часто ли мы охотимся на антилоп и мамонтов? Мало того, что собаки совершенно бесполезны в городской среде, эти твари вдобавок превратили человека в своего слугу – говно за ними убирай, шерсть за ними вычищай, к ветеринару их води, погрызанную ими мебель меняй… Знаю, знаю, я душнила, – говорю я в ответ на красноречивый взгляд Сисирины, брошенный в мою сторону.

Битком набитый лифт – это ничто, по сравнению с маршруткой. Когда мы в неё втискиваемся, я замечаю единственное свободное местечко и ловко пропихиваю на него Сисирину, которая воспринимает мою галантность как должное. Мне самому сидячего места не достаётся, как и целой толпе таджиков и дагестанцев, набившихся в маршрутку вслед за нами. Все едут в промзону – вкалывать на стройках. Гастарбайтеры во весь голос балакают друг с другом на своих наречиях, создавая в маршрутке несмолкающий гвалт. Нам с Сисириной как-то неловко вставлять в этот саунд русскую речь, поэтому мы едем молча. Я изо всех сил стараюсь не думать об углеродном следе.

Возле НПО «Сигнал» выходим только мы двое. Перед проходной Сисирина придирчиво осматривает мой внешний вид, снимает с плеча невидимую пылинку.

– Тебе, наверно, не говорили этого раньше, но ты нормальный парень, Сэм. Немного чудной, но в целом нормальный. Просто держись увереннее.

Я не знаю, расценивать ли эти слова как комплимент или как завуалированный намёк на продолжение отношений.

– Не чудной, а загадочный, каким и полагается быть сталкеру Мета-игры, – говорю я на всякий случай.

Сисирина хохочет и отпирает отдел кадров, а я называю дяде Мише номер пропуска, получаю ламинированную карточку и прохожу через вертушку, после чего меня резко накрывают воспоминания о вчерашнем дне. Главным образом об инквизиторском допросе в первом отделе. Настолько внезапно, что я пошатываюсь и, чтобы удержать равновесие, опираюсь о стену вестибюля, облицованную серыми плитками из известняка или чего-то похожего, с отпечатками маленьких ракушек.

Ощущения похожи на паническую атаку, вот только под таблетками у меня не бывает панических атак… Таблетки! Я слишком увлёкся скороспелыми отношениями с Сисириной и начисто забыл принять обычную утреннюю дозу. Трясущимися руками достаю баночку из-под леденцов и глотаю первый попавшийся белый кругляшок, квинтессенцию химической музыки.

С какой, интерсно, стати я начисто позабыл про здешние инквизиторские застенки? Почему не обсудил это с Сисириной? Хотя… Она оказалась довольно скрытной девушкой. Говорил вчера в основном я, а она только слушала и отпускала едкие замечания. О себе самой – ни слова, если не считать случайного упоминания о детском доме…

– Сэм! – Сисирина торопливо семенит ко мне через вертушку. – Забыла показать тебе, куда идти. Смотри, тебе нужно в РЭС. Это значит «ремонтно-эксплуатационная служба». Айтишники тоже там размещаются, на втором этаже. Иди вдоль седьмого цеха до складов, перед ними поверни направо и затем двигайся по прямой мимо тридцать пятого отдела и гаражей, дальше увидишь большой корпус, крытый гофрированным профлистом. Это и будет РЭС.

– Что это такое? – спрашиваю я и показываю на круглые гудящие штуки.

– Не знаю. Наверно, зачем-то здесь нужны…

Как и все женщины, Сисирина может думать лишь о том, что ей важно в данный момент. То есть обо мне. Это приятно…

– Ладно, побегу, а то сейчас Виктор Палыч приедет!

Она оставляет меня перед гудящими штуками и я думаю о том, что сегодня надо будет обязательно с ней поговорить. Обстоятельно расспросить о странной потере памяти и о гестаповском подходе к собеседованию с персоналом… Она же здесь дольше меня работает, значит должна хоть что-нибудь знать. Интересно, её тоже раздевали и били током? Что это, блин, за шарага такая? Куда меня внедрили Браток с Куратором?

Вчера меня вырубили именно здесь, возле гудящих штук, так что предприятие я изнутри толком не видел. Я выхожу из проходной и иду по территории архаичного советского динозавра, чудом не сдохшего вслед за окрестными сородичами. Перед моим взором предстают потемневшие от времени кирпичные корпуса – одно- и двухэтажные, – доски почёта с чьими-то выцветшими фотографиями, облупившиеся и потрескавшиеся гербы СССР и РСФСР, серпы и молоты, обшарпанные лозунги: «Вперёд, к победе коммунизма», «Народ и партия едины», «Пятилетку в три года», «Партия – наш рулевой»… Подобными символами ушедшей эпохи украшена почти каждая стена. Из шараги получились бы идеальные декорации для какого-нибудь слэшера или ужастика…

Следуя сисирининым указаниям, нахожу РЭС. Это прямоугольный корпус, внутри, прямо от входа, идёт ровный коридор, по обе стороны которого расположены четыре участка. В одном трудятся электрики, в другом сантехники, в третьем жестянщики, в четвёртом спецы по вентиляциям, кондиционерам и холодильным установкам. В противоположном торце коридора находится механический участок. Отовсюду доносятся промышленные шумы: гудит вытяжка, рычат станки, гремят молоты, шипит и клацает пневматика, потрескивает точечная сварка… Работа кипит с самого утра.

Рядом с механическим участком я обнаруживаю сортир и лестницу на второй этаж. Там значительно тише, шумы снизу почти не доходят. Потому что на втором этаже сидят исключительно работники умственного труда, которым нужен покой – начальник РЭС, начальники и мастера участков, бухгалтер, инженеры, нормировщики… И здесь же айтишники.

Их кабинет – это не кабинет, а скорее каморка-барахолка, заваленная ненужным хламом. На полу и на стеллажах, высотой до потолка, громоздятся залежи артефактов – старые системные блоки, кинескопные мониторы, матричные принтеры, маломощные блоки питания от Ай-би-эм и первых пентиумов, пожелтевшие клавиатуры, засохшие картриджи, грязные мышки с разъёмом PS/2, бухты оптоволоконных кабелей, раздолбанные роутеры, материнские платы с ISA-слотами, целые вязанки оперативки SIMM и DIMM и прочий допотопный хлам. Посреди этого добра я замечаю долговязого субъекта в синем рабочем халате, с длинными спутанными волосами, как у Дробышевского, и очками, как у Егора Летова.

– Яша, – представляется он, когда я называю себя.

В целом субъект похож на классического хиппаря. Ему бы ещё косяк в зубы и гитару, тогда было бы стопроцентное совпадение. Генератор прозвищ сегодня капризничает, поэтому Яшка остаётся Яшкой.

Оказывается, это мой начальник. Попытка на глаз определить его возраст не увенчивается успехом. На вид Яшка лет на пять старше меня, но на подбородке у него подростковый пушок, что несколько сбивает с толку, а я такого не люблю. Скорей бы уж таблетка подействовала…

– С чего начнём? – Я демонстрирую преувеличенную готовность к работе, хотя в действительности мне вообще ничего не хочется делать.

– Ты начнёшь с того, что прямо сейчас отправишься в шестой цех, – говорит Яшка и передаёт мне какой-то бланк. – Пришла разнарядка, так что в ближайшие недели тебе придётся побыть пролетарием.

Наткнувшись на мой непонимающий взор, Яшка поясняет:

– На предприятии катастрофически не хватает рабочих рук, так что всех итээровцев периодически направляют в цеха. Должен был пойти твой предшественник, но раз вместо него ты, то ты и пойдёшь!

Вот это поворот! На такое я не рассчитывал. И что мне теперь делать?

– А это вообще законно? – спрашиваю я, чувствуя, как моя, с виду несложная миссия, стремительно усложняется и становится невыполнимой. Впрочем, чего ещё ожидать от Мета-игры?

Яшка не скрывает злорадства.

– Любая инициатива, исходящая от начальства, всегда законна. Мы все прошли через цеха. Почему ты должен быть особенным? Ещё в девяностых прокатилась волна массовых увольнений, с тех пор у нас постоянный дефицит пролетарских кадров. Хорошо, что у Директора кругом связи – он то стройбат пригонит, то гастарбайтеров молдаванских… Хотя работники из них так себе. Молдаване ещё более-менее стараются, а вот с солдатнёй беда. Целыми днями баклуши бьют и водяру хлещут. Ну и, конечно, стреляют направо и налево деньги и сигареты. Ты куришь?

– Нет.

– Плохо. На всякий случай носи с собой пачку каких-нибудь сигарет. Не угостишь, могут табло начистить. А вот денег при себе лучше не иметь. Найдут – отнимут.

– Хрена ли все это терпят?

– А кто им чего сделает? Это ж стройбат, полнейшие отморозки. Хуже дворовой гопоты. Их собственные командиры боятся, что уж говорить про наших. Могут оттащить в подсобку и отметелить до потери пульса, а могут и вообще убить. Тут один случай был с нормировщицей, славной такой тёлочкой, молоденькой, в самом соку. Солдатня на неё глаз положила и начала разводить на перепихон. А тёлка их послала, да ещё пригрозила дисбатом. Потом нашли её за складами – мёртвую и многократно изнасилованную. Драли хором, в три смычка за раз.

Яшка явно старается меня шокировать, но таблетка уже действует и теперь я непрошибаем. К тому же я буквально вчера имел удовольствие лицезреть мёртвую и многократно изнасилованную (кем-то, не мной) Марчеллу. Меня таким не напугать.

– У них там круговая порука, – говорит Яшка. – Друг на друга никто не стучит, все заодно. Их, конечно, прессовали, было следствие. Взяли анализ ДНК. Ну и что? Тех увезли, других таких же привезли и всё осталось по-прежнему. Ты сам-то в армии служил?

– Нет, – машинально говорю я, хотя на самом деле не помню.

Яшка расплывается в гаденькой ухмылке и хлопает меня по плечу.

– Тогда у тебя есть все шансы познакомиться с дедовщиной. Неуставные отношения солдатня притащила сюда с собой. Не служивших парней они за людей не считают. Так что удачи тебе!

Любование моей кислой рожей доставило бы Яшке немало удовольствия. Вот только моя рожа ничего не выражает, никаких эмоций. Я снова полноценный сталкер Мета-игры, готовый к любому жизненному дерьму.

– Где мне искать шестой цех? – спрашиваю я.

– Как выйдешь, сверни налево, пройди мимо столярки, обойди гаражи с другой стороны и за ними будет шестой цех.

Возле столярки курят бухие с утра мужики и провожают меня мутными взглядами. Точно такая же картина у гаражей, совмещённых с автомастерской. Прямо у меня на глазах народ начинает рабочий день с опохмелки – разливает по гранёным стаканам серый вонючий спирт, разводит его водой из-под крана и заглатывает одним махом. У кого в кармане завалялась сухая корка, тот закусывает сухой коркой, остальные занюхивают кулаком…

У дверей шестого цеха меня встречает стенд «Передовики производства», откуда на меня взирают с фотографий какие-то люди. Среди них ни одного молодого лица, всем за сорок, а то и за пятьдесят – было на момент съёмки. Сейчас эти люди наверняка на пенсии, а кто-то вообще умер.

Когда-то на кирпичной стене над дверями была надпись «6-й цех». Позже кто-то в шутку намалевал ещё две цифры и получилось «666-й цех».

Зайдя внутрь, я вижу небольшой предбанник, отведённый под курилку. Роль урны выполняет обычное ведро, заполненное окурками на треть. Тут же кабинет начальника, дальше – непосредственно сам цех.

Начальник выглядит измученным мужиком. Под глазами набухли мешки, облысевшую голову неудачно маскирует парик. Он представляется: Роман Гаврилович, и я представляюсь в ответ. Передаю ему яшкин бланк. Он смотрит на него и говорит:

– Сейчас по-быстрому дуй на склад и получи спецовку. По правилам без неё работать нельзя. Потом найди в цеху Бугра, он скажет, что делать.

– Я сегодня первый день, – напоминаю я. – Где склад-то находится?

– Позади столярки, – коротко бросает Роман Гаврилович.

Возвращаюсь прежним путём. Работяги в автомастерской уже начали работу, ковыряются во внутренностях вилочного электропогрузчика. Изнутри столярки доносится оглушительный визг циркулярной пилы и запах свежераспиленной древесины. Позади неё притулился крошечный сарай – другого названия не подберу.

Кладовщица, полная тётка лет сорока, сидит перед большим настенным зеркалом с полотенцем, обёрнутым вокруг шеи. Другая такая же тётка с ножницами, расчёской и щипцами мастерит на её голове какую-то причёску.

– Сюда пока нельзя! – кричит она мне.

– Я по разнарядке, – говорю я, – нужно срочно спецовку получить.

– Тогда тебе б/у, – говорит кладовщица. – На правом стеллаже выбери свой размер.

Б/у – это, типа, секонд-хэнд. Много раз кем-то ношеное и много раз побывавшее в химчистке шмотьё. Выбираю штаны и куртку и возвращаюсь в 666-й цех. Напротив кабинета Романа Гавриловича лестница наверх, в раздевалку. Шкафчики не запираются, типа здесь все честные, никто друг у друга не ворует. Нахожу свободный и переодеваюсь.

В цеху, сразу за входом, примостилось с полдесятка верстаков в два ряда. Возле них одни солдаты работают, а другие прохлаждаются на лавке и режутся в карты – в три листика, бур-козла и сику. Сразу ясно, кто духи и шнурки, а кто черпаки и деды. Стройбатовцы замечают меня и внимательно оценивают.

Я прохожу дальше, к беспорядочному, на первый взгляд, чередованию станков – токарных, фрезерных, строгальных, сверлильных, гибочных, шлифовальных и ещё каких-то, назначение которых от меня пока ускользает. Здесь тоже вкалывают в основном духи и шнурки, а черпаки и деды режутся в карты. Справа, за перегородкой, отдельный участок для сварщиков. Там что-то вовсю трещит и сверкает…

В цеху высокий потолок – метров десять, не меньше. Под ним проложены стальные направляющие, по которым в любую точку цеха может двигаться тельфер.

Возле сложной конструкции с вращающимися рукоятями, бобинами и шкивами стоит здоровенный мужик в замызганной спецовке, настоящий великан, как киношный Саша с «Уралмаша». Конструкция шумит и лязгает, верзила держит обеими руками проволоку, выходящую из агрегата. Я подхожу к нему.

– Бугор?

– Чего тебе? – лениво бросает он, не прекращая своего занятия.

– Я по разнарядке. Что это вы делаете?

– Проволоку тяну, – поясняет он. – С той стороны подаётся заготовка, проходит через шкивы и вытягивается в проволоку требуемой толщины, которая затем идёт на катушки для сварочных автоматов и полуавтоматов.

Он критически оглядывает меня и недовольно морщится.

– Умеешь что-нибудь?

Я пожимаю плечами. Может и умею, просто не помню.

– Тогда пошли.

666-й цех огромен, самый большой в шараге. Бугор выключает станок и ведёт меня в дальний конец цеха, где возвышается махина размером с дом.

– Это горизонтальный гидравлический пресс, – говорит Бугор. – Сейчас он на капремонте. Знаешь, что такое пресс? В него закладывается заготовка, вот сюда, а с этой стороны давит пуанссон…

Бугор показывает на здоровенный поршень.

– А чтобы заготовку вместе с матрицей не выдавило с противоположной стороны, их удерживает заглушка.

При слове «матрица» я инстинктивно напрягаюсь, потом понимаю, что речь о другой матрице – о шаблоне, чью форму принимает заготовка. Мы обходим пресс и на его торце я вижу заглушку – это толстенная стальная плита, которая весит, наверно, несколько тонн. Она может подниматься и опускаться в специальных пазах, открывая доступ во внутренности пресса. Сейчас она поднята тельфером, в пазы вварены толстые стальные уголки, не дающие плите сорваться – один тельфер её не удержит.

Рядом навалена горка чистой ветоши, стоит ведро с керосином, щётка и какая-то шарошка, похожая на скребок. Внутренности пресса покрыты толстым слоем спёкшейся маслянистой грязи.

– Твоя задача, – говорит Бугор, – отпидарасить всё изнутри так, чтоб блестело.

Он возвращается к своему агрегату тянуть проволоку, а я благодарю самого себя за таблетку. Сейчас мне всё пофиг, ничего не напрягает – ни грязь, ни предстоящий физический труд, ни его отупляющее однообразие, ни оглушительный грохот станков и вытяжки… Будем откровенны: я ведь лентяй, чистюля и лежебока. В идеале меня здесь не должно быть. Если б не челлендж, навязанный Мета-игрой, я бы сейчас нашёл себе занятие поинтересней.

Но я там, где я есть. Поэтому хватаю горсть тряпок, макаю в вонючий керосин и принимаюсь тереть грязь. Заскорузлая корка не поддаётся, её нужно сперва поскрести шарошкой, непрерывно смачивая керосином, потом пройтись по остаткам щёткой и лишь под конец вытереть начисто тряпкой. Главное, подойти к работе методически и рационально. Поэтому я делю внутренности пресса на фрагменты и отчищаю их последовательно, один за другим.

В унылой трясине однообразных действий теряется чувство времени. Вкупе с монотонными цеховыми шумами это ложится на таблетку и вгоняет сознание в некое подобие транса, где есть только я, грязь и мерзкая керосиновая вонь. Вселенная сужается до размеров внутренностей пресса.

Из этой микровселенной меня принудительно вытаскивают зыбкие фигуры, в которых я не сразу распознаю дедов. Бугра в цеху не видно. В его отсутствие солдатня решает наконец со мной познакомиться.

– В раздевалку пошли! – говорит мне один из дедов. Таким же тоном дворовая гопота обычно окликает: «Сюда иди!»

Я вытираю руки сухой ветошью, но они всё равно остаются грязными и от них зверски разит керосином. Стройбат настойчиво увлекает меня в раздевалку. За компанию с этими дедами увязываются остальные. Черпаки остаются присматривать за шнурками и духами, чтобы те не сачковали.

– Ты откуда такой нарисовался? – спрашивает один из дедушек.

– Айтишник, – говорю я. – По разнарядке.

Солдатня хищно переглядывается, почуяв лёгкую добычу.

– То есть, компьютерный задрот?

– Ну, если так расставлять акценты, то да.

– Тогда слушай, задрот, тут такое дело. Солдатикам на водку чуток не хватает. Придётся добавить. Добавишь – живи, а нет – придётся тебя малёха подрихтовать.

Ну естественно, какой же челлендж без махача? Чтобы выиграть время и что-нибудь придумать, я решаю слегка грузануть дедов.

– Водка – отстой, – говорю я. – Вчерашний день. Она сужает сосуды в мозгу. Питательные вещества и кислород перестают поступать в нейроны и те отмирают, после чего выводятся наружу с мочой, так что тот, кто часто пьёт водку, ссытся потом собственными мозгами.

Последнее утверждение является абсолютной чушью, придуманной активистами ЗОЖ, вроде интернетного гуру Жданова, я это прекрасно знаю и озвучиваю просто так, для пущего эффекта.

– А хочешь ссаться кровью? – надвигаются на меня деды. Их гоп-компания как на подбор – дегенеративные, не отягощённые интеллектом лица, маленькие глазки, скошенные лбы, крепкие кулаки…

– Не хочу, – говорю я и продолжаю: – То, что вы пьёте, это не водка, это разбавленный водой спирт. Спирт – вообще не напиток, это химический раствор, вроде ацетона или керосина. Знаете, как его делают? В Москве есть отстойники, в Капотне, куда стекает весь канализационный триппер. Эту жижу вычерпывают и цистернами увозят на спиртовой завод, где путём несложной химической реакции превращают в мутный и вонючий спирт. Затем его прогоняют через фильтры, разбавляют чистой водой, дополнительно осветляют лимонной кислотой и умягчают ванилином – и вот она, ваша водка…

Это утверждение, скорее всего, тоже неправда, я не уверен. Говорю так нарочно, в надежде, что ущербные наконец-то осознают свою ущербность, это их ужаснёт и вызовет эмоциональный и экзистенциальный резонанс.

Дедушка наматывает на кулак воротник моей робы.

– Ты чё тут, самый основной? Говноедами нас назвал?

Упс, просчитался, бывает. Следовало бы запаниковать, но под таблеткой я не паникую. Вместо этого мне на ум приходит идея переложить проблему на чужие плечи и я звоню Братку.

– Чё за срочность, чувачила? – раздаётся в трубке.

– Похоже сейчас меня загасят, – говорю я. – А с учётом моей комплекции, мне, скорее всего, кабзда…

– Э, э, ты чё, в натуре? – искренне пугается Браток. – Кто там такой дерзкий, алё?

– Дедушки из стройбата. На вид – чёткие пацанчики.

Я включаю громкую связь. Солдатня плотно меня обступает.

– Салют, братухи, какие проблемы? – Браток блеет козлиным смехом. – Корешка моего трогать не надо. Сечёте? Если какие вопросы возникли, забьём стрелку и по-пацански всё перетрём.

– Твой кореш обосрал нас, говноедами назвал.

– Всего-то сказал, что водку пить вредно, – вставляю я.

– Верняк, чувачила! Бухло, в натуре, не на пользу, сечёшь?

Деды меняют тактику.

– Он здесь новенький, первый день. Проставиться надо, «прописаться».

Браток искусно изображает, как его утомил этот диалог. Он тяжко вздыхает, сопит и кряхтит.

– Ты и сам тут новичок, братуха. Сечёшь? Сам-то когда проставлялся, в натуре? У кого и где «прописывался»?

– И чё с того? – бычит дед. – Ты ваще кто такой, а? Чё я перед тобой отчитываться должен?

Голос братка теряет всякую благожелательность. Я осознаю, что ещё не видел этого человека сердитым и надеюсь никогда не увидеть.

– Слышь, сучара, какой-то ты борзый. Кто я? Я тот, кто у себя дома, сечёшь? Ща только свистну и в миг подтянется братва. Всю жизнь за стенами не отсидитесь, когда-нибудь выйдете и мы вас встретим. Нас много, а вас нет, в натуре. Кто за вас впишется? Вы сами-то ваще откуда такие деловые? Под кем ходите? Людей серьёзных назови.

Солдатню скорее всего понабрали из каких-нибудь Мухосрансков и Крыжополей. Деды, может, и знают серьёзных людей, но те серьёзны для Мухосранска и Крыжополя, а не для Москвы.

– Знаешь, что такое щёлочь? – стращает их Браток. – Это такая хрень, которая растворяет всё тело, кроме зубов. Хочешь, увезу вашу кодлу в тихое место и устрою купание в щёлочи? А зубы отправлю вашим мамкам по почте…

До дедушек постепенно доходит, что они напоролись на крутого и опасного кадра.

– Короче, – подводит итоги Браток, – в чужом доме будьте тихими и дольше проживёте. В натуре…

Поигрывая желваками и недобро поглядывая на меня, стройбат молча покидает раздевалку. Последний дед на прощание так бортует меня плечом, что я отлетаю назад и впечатываюсь спиной в шкаф.

От телефона теперь тоже разит керосином. Шкафчик за моей спиной, судя по одежде гигантского размера, принадлежит Бугру. На верхней полке, как и следовало ожидать, Бугра дожидается стакан неразбавленного спирта. Рядом початая упаковка влажных салфеток. Я достаю из кармана чистый лоскут ветоши, макаю в спирт и протираю корпус моего Сяоми. Сначала тряпкой, потом влажными салфетками, пока тот не перестаёт вонять. Ставлю стакан на место, закрываю шкафчик и возвращаюсь к работе, делая вид, будто не замечаю злобно-задумчивых взглядов солдатни.

Я никогда раньше не занимался физическим трудом, а если и занимался, то ничего об этом не помню. С непривычки тело быстро начинает ныть и болеть. Ломит поясницу, запястья и плечи. Хочется всё бросить и сбежать, однако, я терплю и стараюсь соответствовать заповеди о добывании хлеба насущного в поте лица. Переход на новый уровень Мета-игры стоит любых жертв, к тому же надо мной висит дамоклов меч в лице Братка и Куратора и мне каким-то образом предстоит пройти челлендж, иначе меня отправят вслед за Марчеллой… А у меня, хоть убейте, ни одной идеи, как этот челлендж проходить.

Через какое-то время к монотонным шумам добавляется диссонирующее потрескивание, словно где-то что-то вот-вот отломится. Не имея никакого опыта по пролетарской части, я отмечаю этот странный звук, но не обращаю на него внимания. Вокруг слишком много всего происходит и у меня вроде как нет оснований не воспринимать всю звуковую гамму, как естественную часть окружающего производственного процесса. Сталкеру Мета-игры иногда не хватает должных критериев оценки.

Пидарася пресс, я наполовину забираюсь внутрь него – торс там, а ноги торчат снаружи. Я пытаюсь заново погрузиться в квазитранс, в нём работается легче. Вот только мне снова мешают. Вторично чьи-то мозолистые руки хватают меня за робу и вытаскивают наружу. В тот же миг приваренные в пазах уголки отскакивают и звонко рикошетят в разные стороны. Натянутая струна тельферного троса лопается, бьёт стальным хлыстом в окно и вышибает почерневшие от грязи стёкла. Многотонная стальная заглушка обрушивается вниз с такой силой, что по станине и по полу прокатывается дрожь, а забетонированное основание пресса разверзается широкой трещиной.

Если бы я остался внутри, заглушка передавила бы меня пополам, как корабельный люк капитана Даладье в фильме «Звёздный десант»…