Читать книгу Первый: Новая история Гагарина и космической гонки - Stephen Walker - Страница 7

19 ЯНВАРЯ 1961 ГОДА

Вашингтон

Ночью, накануне того дня, когда президент США Джон Фицджеральд Кеннеди должен был принести присягу и вступить в должность, на столицу страны обрушился сильнейший снегопад. Всего за несколько часов на город выпало 20 см снега, что вызвало хаос на дорогах и стало причиной самых страшных пробок на памяти живущих. Тысячи машин, на которых ехали люди, надеявшиеся хоть одним глазком взглянуть на нового президента и его жену Джеки на церемонии инаугурации, были брошены там, где сломались или застряли, а то и просто там, где водителям надоела эта бесконечная канитель. К началу вечера только на Пенсильвания-авеню – на маршруте назначенного на завтрашний день парада – стояло почти полторы тысячи машин. Национальный аэропорт был закрыт, и дорожному департаменту города, чтобы справиться с ситуацией, пришлось вывести на улицы все 200 снегоуборочных машин, имевшихся в его распоряжении. Но этого было недостаточно. Температура продолжала падать, и власти привлекли к делу инженерные войска и команды бойскаутов, поскольку городские службы не справлялись, а надо было успеть навести порядок для завтрашних мероприятий. Всю ночь люди работали в лихорадочном темпе, используя для борьбы со снегом даже огнеметы. Нью-йоркская газета Daily News назвала это «кошмаром»[13]. Но поскольку на полдень следующего дня была запланирована инаугурация нового 43-летнего президента, останавливаться никто не думал.

Пока городские службы сражались со снегом, избранный президент и Джеки с головой ушли в поток мероприятий, предшествующих инаугурации и способных, на взгляд многих помощников Кеннеди, измотать любого, но только не эту пару. Они, казалось, по-настоящему ловили кайф, а снег лишь добавлял веселья. Ранее в тот день Джек Кеннеди, как его обычно называли, встретился в Белом доме с уходящим президентом Дуайтом Эйзенхауэром. Они проговорили час наедине, и Эйзенхауэр показал, как вызвать на площадку перед домом вертолет. Два президента при всем желании не могли бы выглядеть более контрастно: старый боевой генерал, ветеран высадки союзных войск в Европе, родившийся на излете Викторианской эпохи, и человек много моложе, обаятельный, стройный, с ослепительной улыбкой – истинное воплощение здоровья и энергии, хотя за плечами у него была неафишируемая история болезни, операций и серьезных проблем со спиной.

Когда на землю легли первые хлопья снега, молодая президентская чета вышла из своего дома в Джорджтауне, престижном районе Вашингтона, чтобы начать празднование. Джек был ослепителен во фраке с белым галстуком-бабочкой, Джеки блистала в белом шелковом бальном платье в пол, а телохранитель из секретной службы держал над ней зонт. Эти две фигуры в бликах сотен фотовспышек символизировали для миллионов американцев новое десятилетие и будущее. К тому времени, когда чета добралась до Конститьюшн-холла, где должен был состояться концерт, половина Национального симфонического оркестра все еще пыталась выбраться из снежных заносов, но высоких гостей это, кажется, не обеспокоило – пока музыканты собирались, они непринужденно болтали с другими гостями. После того как мероприятие завершилось – на час позже запланированного, – они направились на гала-концерт Фрэнка Синатры в Арсенале Национальной гвардии, где на самой, по выражению прессы, роскошной вечеринке в истории инаугураций выступал не только Синатра, но и Элла Фицджеральд, Нат Кинг Коул, Джин Келли и другие звезды. По задумке этот гала-концерт должен был покрыть половину дефицита в размере $3 млн, накопленного Демократической партией за время президентской гонки. Некоторые из гостей заплатили по $10 000 за билет, но погода помешала многим из них появиться на вечеринке. Корреспондент журнала Time при Белом доме Хью Сайди описывал это мероприятие как «нескончаемое», и Джеки Кеннеди, возможно, внутренне согласилась бы с такой оценкой, поскольку в 1:30 она уехала домой, чтобы чуть-чуть поспать. Но ее муж оставался до конца и по-прежнему ослепительно улыбался, а затем рванул сквозь одну из сильнейших метелей в истории города на другую вечеринку, которую устроил его отец Джо Кеннеди в одном из модных ресторанов в центре. Домой он вернулся в 3:30. В 4:00, когда огнеметы сметали снег с деревьев вдоль Пенсильвания-авеню, а сотрудники секретных служб блокировали крышки канализационных люков, чтобы обезопасить маршрут, он уже спал. На следующий день его ждали присяга, обращение к нации, парад и еще пять инаугурационных балов.

Меньше чем в 200 милях к югу от столицы в тот же вечер, когда чета Кеннеди вышла из дома под начинающийся снегопад, в аудитории исследовательского центра NASA в Лэнгли (штат Вирджиния) сидели и чего-то ждали семь человек. Сам центр представлял собой часть авиационно-космического испытательного полигона, который раскинулся на юго-восточной оконечности полуострова Вирджиния, возле города Ньюпорт-Ньюс, на территории в несколько сотен акров. За время после его основания в 1917 году как полевой станции Национального консультативного комитета по аэронавтике (NACA) этот центр превратился в запутанную систему ангаров, мастерских, аэродинамических труб, конструкторских бюро и лабораторий, где самые современные летательные аппараты испытывались при всевозможных условиях и иногда намеренно доводились до разрушения. Лэнгли был авиационным испытательным полигоном, и именно в этом лабиринте зданий следовало искать самые передовые новинки американской аэронавтики.

И не только аэронавтики. Когда в 1958 году на смену NACA пришло новое космическое агентство NASA, ему достались и многочисленные сооружения в Лэнгли, в одном из которых – а именно в корпусе 60[14], ничем не примечательном двухэтажном здании красного кирпича, окруженном аккуратно подстриженным газоном, – ранним вечером того дня, когда начался снегопад, сидели и чего-то ждали семеро мужчин.

Они сидели за металлическими столами, как школьники в классе, но все это были мужчины за 30 в прекрасной физической форме, одетые в основном в нейлоновые водолазки. Американская публика уже хорошо знала их лица по снимкам на страницах одного из самых читаемых в стране еженедельных изданий – журнала Life, с которым у них был заключен эксклюзивный и очень заманчивый контракт[15]. К этому времени читатели знали или думали, что знают о них все, хотя видели лишь тщательно отретушированные образы: хобби, семейное положение, биографию, профессиональные достижения в качестве летчика-испытателя, страхи и мечты, машины и даже любимые наряды жены. Стоило этим семерым появиться на публике 9 апреля 1959 года в переполненном конференц-зале вашингтонского головного офиса NASA, как они стали знаменитостями по одной простой причине: именно их выбрали на роль первых астронавтов Америки. Их сразу же окрестили Mercury 7 по названию программы пилотируемых космических полетов – «Проект Mercury». Все семь были добровольцами, отобранными по результатам строгого, даже жесткого медицинского и психологического тестирования из сотен подходящих военных летчиков-испытателей в начале 1959 года. Для прессы, даже если это не вполне соответствовало действительности, они были самыми лучшими и храбрейшими летчиками страны. Каждый из них был готов физически и морально не только лететь, но и, если потребуется, отдать жизнь за свою страну там, в вышине, в неизведанных просторах космоса. Это были американские гладиаторы, вышедшие сражаться за дело свободы. Неудивительно, что они мгновенно покорили почти всех американцев.

После этой пресс-конференции минул уже 21 месяц, но, несмотря на интенсивный и жесткий режим тренировок все это время, никто из семерки еще не приблизился к космосу. Предварительно назначенные даты полета все время сдвигались. В последнее время говорили о марте, но все зависело от пробного запуска в космос шимпанзе, запланированного на конец января – меньше чем через две недели. Только в случае успеха этого полета один из семерых, сидящих в классе, мог надеяться стать следующим.

Все они нутром чувствовали, что Советы тоже собираются отправить человека в космос, причем скоро, хотя оттуда не поступало официальных сообщений ни о существовании плана, ни о подготовке советских астронавтов, ни о чем-либо другом в этой области. Тем не менее все об этом знали. Ну а чтобы не было сомнений, советская пресса время от времени подкидывала прозрачные намеки, особенно после таких звездных успехов, как орбитальный полет собак Белки и Стрелки в августе. «Космонавт готовится к полету», – кричал заголовок одной из русских газет, когда это произошло, а популярный иллюстрированный еженедельный журнал «Огонек» – своеобразная советская версия Life – буквально захлебывался от радости: «Космос! Жди в гости советского человека!» Но, в отличие от Life, журналисты «Огонька» не писали, кто этот советский человек, на какой машине он ездит и вообще существует ли он. Обо всем этом помалкивали.

И все же советский пилотируемый визит в космос, безусловно, должен был состояться очень скоро. После полета Белки и Стрелки прошло уже пять месяцев, а американцы все еще ждали полета своего шимпанзе. К тому же Белка и Стрелка сделали 18 оборотов на орбите вокруг Земли. Из этого с неизбежностью следовало, что советский пилотируемый полет в космос тоже будет орбитальным, тогда как американцам, по крайней мере на первом этапе, придется ограничиться короткими и суборбитальными. Чтобы забросить человека на орбиту, требовались большие, мощные ракеты, которые у Советов уже имелись, а у американцев еще только разрабатывались. Вопрос о том, как именно и почему возник этот тревожный дисбаланс, долгое время был предметом передовиц многих американских газет и слушаний в Конгрессе, но на практике он означал, что первые американские астронавты, как и первый американский шимпанзе, смогут лететь только по более простой баллистической траектории и выскочить из атмосферы в космос всего на несколько минут, пока гравитация не притянет капсулу обратно к Земле. Такая траектория напоминает дугу полета артиллерийского снаряда с той лишь разницей, что внутри снаряда сидит шимпанзе или человек. Но даже если технически такой суборбитальный прыжок вверх-вниз выглядел не так впечатляюще, как орбитальный полет вокруг земного шара на скорости почти 28 000 км/ч, он все равно шел в зачет. Для американской публики и средств массовой информации космос оставался космосом – и неважно, находился в нем человек несколько минут или несколько часов. Важно было одно: кто окажется там первым и при этом останется живым.

Семерых потенциальных американских астронавтов занимал еще один и, может быть, более насущный вопрос, а именно: кто из них будет первым? Как и многих в стране, их огорчали задержки и сдвиги в космической программе, но они понимали, что в проекте такого масштаба и дерзости невозможно действовать по учебнику – здесь все пишется по ходу дела и тут же переписывается. Как летчикам-испытателям, им было прекрасно известно, что многие задержки необходимы, причем по самым практическим соображениям – речь шла о безопасности их собственных шкур. Никто, конечно же, не хотел умирать, но это не мешало каждому надеяться, что именно его шкура станет первой.

До настоящего момента никто из них не знал, кому достанется эта честь, но с точки зрения прессы безусловным фаворитом был Джон Гленн – бывший летчик Корпуса морской пехоты, который совершил 59 боевых вылетов во время Второй мировой войны, сбил во время Корейской войны три самолета коммунистов, получил пять крестов «За летные боевые заслуги», установил в 1957 году мировой рекорд скорости полета на реактивном самолете над континентальной территорией США и несколько раз появлялся в качестве участника в популярном шоу CBS TV «Угадай мелодию». Его очень украшали форма, широкая улыбка и грудь в орденах. Людям нравилось, что когда-то у него было прозвище Магнит в заднице, потому что его самолет неоднократно получал пробоины снизу. Все это складывалось в весьма привлекательный портрет. Стоило добавить к нему широкое веснушчатое лицо с обаятельной улыбкой, исправное посещение церкви, преподавание в воскресной школе и семейные ценности, о которых он не стеснялся говорить, – и Гленн обретал образ не просто образцового американского астронавта, а первого образцового американского астронавта. Судя по всему, он и сам так считал. «Тому, кто не хочет быть первым, – заявил он однажды, – нечего делать в этой программе[16]».

Вторым с большим отрывом от остальных шел Алан Шепард, 37-летний бывший морской летчик, не участвовавший в боевых действиях – в этом он, пожалуй, проигрывал Гленну, – но принимавший участие в самых сложных испытаниях самолетов на авиабазе ВМС в Патаксент-Ривер (штат Мэриленд). Это были высокоскоростные, тяжелые в управлении самолеты с названиями вроде Banshee, Demon и Panther, один вид которых, как говорили, должен вызывать панику. В обширном опыте Шепарда были и посадки на авианосец ночью при сильном волнении (вряд ли можно представить более опасное полетное упражнение), и успешное приземление на реактивном самолете с отказавшим двигателем с высоты 12 000 м. Это был блестящий пилот, который однажды ради забавы пролетел под мостом через Чесапикский залив, что едва не стоило ему карьеры. Как-то раз он крутил скоростные бочки на одном из норовистых Banshee, когда у него внезапно снесло оба топливных бака, закрепленных под крыльями, но Шепард все же сумел вернуть самолет целым домой, в Патаксент. Его навыки пилотирования вошли в легенду, как и хладнокровие в ситуациях, когда самолет внезапно выходил из-под контроля. «Он может летать на чем угодно»[17], – сказал о нем один из коллег.

Шепард не делал секрета из своих амбиций как астронавта: «Я хочу быть первым, потому что хочу быть первым[18]», – сказал он одному репортеру. Он, безусловно, отличался острым умом – возможно, даже больше других кандидатов – и обладал несомненными лидерскими качествами наряду с феноменальным талантом к техническому анализу. Помимо пилотирования самых крутых в стране самолетов на ужасающих скоростях, а иногда и вниз головой, страстью Шепарда были водные лыжи, гольф, очень быстрые машины и, как поговаривали, женщины. Его дерзкие голубые глаза и насмешливую улыбку до ушей многие женщины находили неотразимыми. Лицо его, хотя и нельзя было назвать красивым, если верить журналу Life, казалось мальчишеским, несмотря на выступающую углом линию волос надо лбом (иногда такой выступ называют вдовьим мыском), и выдавало сильный характер. Впрочем, иногда люди сторонились Шепарда. С ним было интересно и весело, но его настроение пророй резко менялось – только что он буквально сиял и вдруг в один миг становился замкнутым, отстраненным и превращался в «саму невозмутимость»[19], по характеристике журнала Life. Его даже прозвали Ледяным Коммандером. «Я не люблю копаться в себе», – сказал он в том же интервью, отсекая наводящие вопросы об особенностях его характера. Мало кому, кроме астронавта Apollo Джина Сернана, удавалось «пробиться сквозь этот барьер[20]» и «понять, каким потрясающим человеком Шепард на самом деле был». У Джона Гленна, например, это не получилось. Шепард и Гленн не стали близкими друзьями.

Эти двое были главными кандидатами, но никаких намеков на то, кто из них – если и правда из них – полетит первым, по-прежнему не было, и только глупец сбросил бы со счетов остальных кандидатов. Был еще Лерой Купер по прозвищу Гордо – худощавый, симпатичный домашний парень с оклахомской фермы, в 32 года самый молодой из кандидатов. Он был фанатом героя комиксов о Баке Роджерсе и однажды признался, что стать астронавтом его побудил среди прочего интерес к НЛО. Еще следует назвать Дональда «Дика» Слейтона – тоже сельского парня из Висконсина, спокойного человека с обветренным лицом, летчика-испытателя и страстного охотника. Его лучшим другом и партнером по охоте был Вирджил «Гас» Гриссом, самый низкорослый в группе, ветеран войны в Корее, совершивший сотню боевых вылетов, обладатель креста «За летные боевые заслуги», славившийся своей неразговорчивостью. Был еще Уолтер «Уолли» Ширра, главный шутник группы, обожавший розыгрыши и, подобно Алану Шепарду, фанатевший от быстрых машин, один из немногих в семерке упрямых курильщиков. Наконец, Малкольм Скотт Карпентер, включение которого в эту элитную группу летчиков-испытателей было загадкой для всех остальных, поскольку бо́льшую часть своей карьеры он пилотировал медленные и скучные винтовые патрульные самолеты. Мало того, у Карпентера еще было хобби, хуже которого невозможно представить: в свободное время он играл на гитаре, сидя дома на подушках рядом с любимой женой Рене, как какой-нибудь битник, а не истинный пилот-сорвиголова.

Дух соперничества бурлил в этих семерых мужчинах. Потому они и оказались в конечном итоге в этой комнате. Именно дух соперничества привел их в летную школу, в авиацию, на флот или в морскую пехоту, чтобы летать – во всех случаях, кроме Карпентера, – на самых крутых реактивных самолетах на планете, а то и рисковать жизнью в воздушных боях. Именно дух соперничества двумя годами ранее заставил их записаться и вступить на этот новый, неиспытанный путь, чтобы стать астронавтами – буквально: звездными путешественниками – и летать на необычных и удивительных машинах, совершенно непохожих на самолеты, которые им доводилось пилотировать, летать там, куда самолеты добраться не могут. Именно дух соперничества заставлял каждого из них мечтать – надо полагать, больше всего в жизни – о том, чтобы опередить и русских, и друг друга и войти в историю как Первый.

Перед Рождеством астронавтам предложили выдвинуть из своих рядов кого-то на роль первого тайным голосованием, но результат тогда не раскрыли. С середины января, когда полет шимпанзе был, по существу, уже на носу, вопрос стал горячим. И вот накануне дня инаугурации президента Кеннеди астронавтам велели высвободить время и собраться в 17:00 в аудитории. С ними хотел встретиться их шеф Роберт Гилрут.

С ноября 1958 года Гилрут был главой Целевой космической группы со штаб-квартирой в Лэнгли – организации, которую учредило NASA для управления проектом Mercury. Гилрут великолепно подходил для такого поста: один из лучших инженеров в стране в области аэронавтики, он успел поработать надо всем на свете, от британских Spitfire во время войны до продвинутых беспилотных ракетопланов в 1950-е годы. Будучи настоящим новатором, в свои 40 с небольшим Гилрут загорелся новой задачей – доставить астронавта в космос. Несмотря на обманчиво спокойную внешность, у него хватало для этого решительности и твердости. Уже 15 минут астронавты ждали Гилрута в аудитории, а снег за окнами падал все сильнее. В обычных обстоятельствах молодые люди провели бы это время за болтовней и подколками, но теперь они едва перебросились несколькими словами. Напряжение, как все потом вспоминали, буквально наэлектризовало обстановку в комнате. Гриссом, «маленький медведь»[21], как описывал его Life, – человек, который почти никогда не открывал рта, – вдруг пошутил. «Если мы еще подождем, – сказал он, – мне, пожалуй, придется произнести речь[22]». Но прежде чем до этого дошло, появился Гилрут.

Быстро закрыв за собой дверь, он не стал терять времени. Он сказал астронавтам, что это было «самое трудное решение, которое ему когда-либо приходилось принимать», и объявил, что первый полет совершит Алан Шепард. Следующим будет Гас Гриссом, а третьим – Джон Гленн. Кроме того, Гленн будет дублером обоих – и Шепарда, и Гриссома. Остальные четверо – Дик Слейтон, Гордо Купер, Скотт Карпентер и Уолли Ширра – полетят позже. Гилрут не дал никаких объяснений своему решению ни тогда, ни позже, по крайней мере он никак не объяснил его самому Шепарду. Впоследствии, однако, он признался, что ключевым фактором для него стал высочайший интеллект Шепарда. Перед уходом Гилрут сказал, что публичных объявлений о его решении пока не будет. В противном случае пресса одолеет Шепарда. Астронавты должны были пока держать эту новость при себе. Гилрут поблагодарил их, пожелал удачи и ушел.

В аудитории воцарилось ошеломленное молчание. Позже Шепард вспоминал, что, пока Гилрут говорил, он смотрел в пол не отрываясь и пытался скрыть свой восторг. Он поднял глаза только после ухода Гилрута. Все шесть пар глаз были обращены на него. Затем Гленн шагнул вперед и пожал ему руку. Один за другим то же сделали и остальные. Несколько секунд – и все куда-то пропали, оставив Шепарда в аудитории одного.

Он тоже не стал надолго задерживаться. Осознав в полной мере произошедшее, Шепард понял, что нужно сообщить об этом родным, несмотря на предупреждение Гилрута. Он вышел в снежную ночь и поехал домой, в Вирджиния-Бич. Стоило ему открыть входную дверь, как жена Луиза налетела на него и крепко обняла. Она увидела, как его лицо расплывается в широкой улыбке, и сразу все поняла. «Ты этого добился!»[23] – сказала она. Все страхи, которые ее наверняка терзали, Луиза держала при себе. Она слишком долго была женой летчика-испытателя, чтобы выставлять их напоказ собственному мужу. «Леди, – сказал Шепард, – об этом не следует никому рассказывать, но вы держите в своих объятиях человека, который будет в космосе первым». Она отпрянула, озорно обвела взглядом комнату и спросила: «Кто впустил сюда русского?» Это, конечно, была шутка, но в реальности сказанное оказалось ближе к истине, чем чета Шепардов могла вообразить.