Читать книгу Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография - - Страница 5

Часть первая
3. Неприличные журналы, недоеденный заварной крем и сатанинская школьная форма

Оглавление

Две вещи, с которыми Терри Пратчетта познакомила его бабушка:

1) творчество Гилберта Кита Честертона, 2) курение.

Наверное, лучше начать с курения.

Бабуля Пратчетт – бабушка Терри по отцовской линии – сама скручивала папиросы. А докурив, вытряхивала окурки из пепельницы, разворачивала и возвращала недогоревший табак в жестянку с запасом. Чего добру пропадать? Как в 2004 году написал в коротком эссе о ней сам Терри: «В детстве меня это очаровывало, потому что не надо быть математиком, чтобы понять, что могли существовать крошки табака, которые она курила несколько десятилетий подряд, а то и дольше»[16].

Во время школьных каникул, пока родители были на работе, маленького Терри отправляли на день в беконсфилдскую муниципальную квартиру бабули Пратчетт1. Там-то он однажды и совершил большую ошибку – смастерил на ее глазах игрушечную трубку из выскобленной картофелины и соломинки. За работой он вслух поделился своим растущим любопытством, какой дым на вкус. Ему было около восьми лет.

Другой опекун, не столь тактически подкованный, как бабуля Пратчетт, – или, возможно, просто современный, – уже тогда выбил бы картофелину у мальчика из рук и велел приложить юное воображение к созданию чего-то более полезного для здоровья – например, ружья. Но бабуля Пратчетт явно действовала на другом уровне. Позволив Терри закончить начатое, она молча достала из жестянки табак, заложила в чашу импровизированной трубки, помогла ее зажечь… а потом молча наблюдала, как внук затягивается через соломинку и приобретает мертвенный бледно-зеленый оттенок. По-прежнему без комментариев, она протянула ему стакан лимонада.

И готово дело. За исключением, как без подробностей говорил Терри, «нескольких понятных аберраций в шестидесятых», с того дня он не курил ни разу.

А потом, спустя три года после этого, когда Терри уже было одиннадцать, – Г. К. Честертон. И снова тактика бабули Пратчетт больше напоминает иммерсионную психотерапию, но на сей раз с результатами поприятнее. В ее квартире была одна-единственная книжная полка, где, наверное, самым большим томом был «В помощь кроссвордисту». (В кроссвордах бабуля Пратчетт была не просто любителем, а увлеченным профессионалом.) Но имелась там и подборка художественной литературы, и однажды, когда пришел Терри, бабушка достала честертоновское фэнтези 1904 года «Наполеон Ноттингхильский», где действие разворачивается в 1984 году2, в Лондоне, привыкающем к новому королю – любителю розыгрышей.

«Я читал вслух, а бабуля слушала», – писал Терри. Когда он закончил, бабушка предложила ему «Человека, который был Четвергом» – как позже говорил Терри, книгу, которую надо заставлять прочесть всех политиков.

Но бабуля не только предоставляла книги. Она также рассказала Терри, что Честертон, скончавшийся в 1936 году, раньше жил в Беконсфилде – и в былые времена она даже сталкивалась с ним на улицах. Он, сообщила она Терри, был «крупным мужчиной с писклявым голосом». И это (то, что он здесь жил, а не то, что он был крупным и с писклявым голосом) вдруг объяснило Терри, почему лужок напротив квартиры бабули Пратчетт называется Честертон-грин.

А за этим последовала такая блестящая история: бабуля Пратчетт вспомнила день, когда на Беконсфилдском вокзале задержали поезд, чтобы доставить в Лондон статью для журнала Strand, которую не успел закончить вовремя великий писатель.

Супергеройская способность Честертона останавливать поезда и сама по себе не шутка, но сильнее в этих откровениях Терри, похоже, зацепило то, как они помещали знаменитого писателя в совершенно знакомые места – в Беконсфилд, на тот самый вокзал, где Терри вот только что клал монетки на рельсы. В этом смысле истории о Честертоне, пожалуй, сравнимы по весомости с мгновением, когда несколько лет спустя на фантастическом конвенте в Лондоне Терри, приехавший туда как фэн, вдруг оказался по соседству с Артуром Кларком у писсуара в туалете. Так его озарило, что писатели, хоть их и легко вообразить кем-то грандиозным, на самом деле люди из плоти и крови, которые живут среди нас, а в случае Артура Кларка – еще и опустошают мочевые пузыри рядом с нами. А раз так, возможно, не столь уж странно верить, что однажды в далеком будущем ты и сам сможешь стать писателем.

Обогащенный интересом к Честертону, Терри вернулся в библиотеку. Там он в конце концов познакомился с его защитой сказок от обвинений в том, что они не годятся для впечатлительных детей. «Сказки критикуют за то, что они говорят детям, будто драконы существуют, – писал Честертон в манере, которая с нашего конца телескопа весьма напоминает пратчеттовскую. – Но дети и сами знают, что драконы существуют. Сказки говорят о том, что драконов можно убить»[17].

И в свое время он переймет у Честертона мысль, что «повседневное и незаметное, повернутое неожиданной стороной, куда чудеснее и страннее любой выдумки»[18], которая станет одним из столпов его собственного творчества. Много лет спустя, когда Терри попросят составить список гостей для «званого ужина с писателями его мечты», он назовет Г. К. Честертона, Марка Твена и Нила Геймана, добавив, что Честертона и Твена выбрал за литературный гений и вероятное удовольствие от беседы с ними, а Геймана – потому что тот всегда знает, где поблизости найти хорошие суши. Терри и Нил посвятят свой соавторский роман «Благие знамения» Честертону – «человеку, который понимал, что происходит»[19].

Так бабуля Пратчетт подарила Терри Честертона и все из этого подарка вытекающее, а Терри в ответ подарил бабуле Пратчетт фантастику. В этом отделе Беконсфилдской библиотеки Терри стал бывать все чаще, и ему казалось честным делиться с бабушкой литературными находками, как она поделилась своими. Так он начнет приходить к ней с томиками из серии «Города в полете» Джеймса Блиша – «Землянин, вернись домой» (Earthman Come Home, 1955), «Звезды в их руках» (They Shall Have Stars, 1956), «Триумф времени» (A Clash of Cymbals/The Triumph of Time, 1959) – и сборниками рассказов Брайана Олдисса «Пространство, время и Натаниэль» (Space, Time and Nathaniel, 1957), «Полог времени» (The Canopy of Time, 1959) и «Нет ничего лучше завтра» (No Time Like Tomorrow, 1959). А бабуля Пратчетт, поощрявшая его во всем, будет радостно их принимать и жадно читать после его ухода.

«Ну или так она говорила, – писал Терри. – С бабулей никогда не поймешь».

Таким образом, к решительной направляющей руке матери стоит добавить влияние на формирующийся разум Терри бабули Пратчетт – влияние более мягкое, но столь же неизгладимое. Флоренс Пратчетт, в девичестве Хант, была невысокой женщиной, с виду замкнутой и, пожалуй, даже заносчивой, но, как поймет Терри, при этом самодостаточной и невероятно мудрой. И той еще авантюристкой, когда получалось. После школы она служила в армии, а потом самостоятельно выучила французский и работала во Франции горничной.

Дело было во время Первой мировой войны. Девушек тогда поощряли писать солдатам на фронт, и, по словам Терри, Флоренс вынула из шляпы с потенциальными друзьями по переписке имя Уильяма Пратчетта. Переписка переросла в отношения, когда Уильям вернулся с Первой мировой живым – вместе с двумя братьями. «Прямо как в “Спасти рядового Райана”, – анахронически заметил Терри, имея в виду уход целой семьи на фронт. – Только все рядовые выжили». Семейная легенда гордо гласила, что прадедушка и прабабушка Терри получили письмо от короля с благодарностью за их тройной вклад в дело победы.

Терри всегда казалось, что бабушка могла найти и кого получше. Не потому, что Уильям Пратчетт – которого Терри сравнивал то с Уинстоном Черчиллем, то с музыкантом Билли Коттоном, то с ворчливой картофелиной – был плохим человеком или неверным мужем. Он был замечательным дедушкой и рассказывал Терри умопомрачительные истории о Первой мировой, о своих браконьерских похождениях или о том, что ему, среди прочего, приходилось делать в детстве – пи́сать в ацетиленовую лампу старинного автомобиля, потому что кристаллы карбида пересохли и не давали газ для фар. «Вот это ностальгия всем ностальгиям ностальгия, – замечал Терри в набросках для автобиографии, – не то что нынешняя».

Но Уильяма Пратчетта нельзя было назвать интеллектуалом: его интересы ограничивались мастерским жульничеством в понтон и домино, а на книги и чтение он смотрел косо, и потому бабуле Пратчетт приходилось следовать своим интересам украдкой и с оправданиями. И все же она потихоньку читала все, что попадало ей в руки, – за исключением, быть может, книжек Джеймса Блиша, – и ревностно стерегла свою книжную полку, чьи богатства раскрыла понимающему Терри.

Дедуля Пратчетт, кстати говоря, дожил до почтенного возраста в 92 года, хотя сам считал, что его возраст еще почтеннее – 94. После смерти Флоренс он стоически держался один, окруженный «клокочущими бутылями самодельного вина», как вспоминал Терри, и запоздало учился ухаживать за собой так, как это редко приходилось делать мужчинам его поколения. Однажды он сел за пышный обед на одного, состоящий из пастушьего пирога и десерта из слив с заварным кремом, почувствовал недомогание и постучал в стену соседу, который вызвал «Скорую». Дедуля Пратчетт скончался по дороге в больницу, и – по семейной легенде, особенно усердно распространяемой отцом Терри, – его последними словами на этой земле был страдальческий возглас: «Я же не дошел до заварного крема!»

Отнесем в разряд «слишком хорошо, чтобы проверять».

* * *

Сами знаете, как это бывает. Берешь всего-то пару книжек в библиотеке или у бабушки, думаешь, что у тебя все под контролем и ты справишься, – они же, в конце концов, чужие, чего тут переживать? Но глазом не успеешь моргнуть, как переходишь на что позабористее – старые книжки от букинистов, причем платишь за них собственные деньги и приносишь их домой, и даже ставишь на полку в собственной спальне. Тут уж пиши пропало – не успеешь опомниться, а уже перешел на новенькие издания и подсел до конца жизни.

Так и юный Терри Пратчетт как-то раз катался на велосипеде в тот редкий выходной, который не проводил в библиотеке, и ненароком оказался на пороге «Книжного коттеджа» в деревне Пенн. Название ему шло. В этом помещении уже успели побывать закусочная, где подавали рыбу и картошку, и филиал банка «Барклайс», а потом кто-то поставил на окно стопку старых книг по несколько пенсов каждая – и родилось новое предприятие. Но с виду этот дом по-прежнему больше напоминал скромный коттеджик, чем магазин.

Впрочем, читатели книг о Плоском мире знакомы с концепцией Б‐пространства, а все остальные пусть проконсультируются с «Путеводителем по Плоскому миру», раздел «Природа библиотек»: «Даже крупные собрания обычных книг искажают время и пространство, что подтвердит любой побывавший в старомодном магазине букиниста – таком, где больше лестниц, чем этажей, и где ряды полок упираются в двери, как будто бы слишком маленькие, чтобы в них прошел человек нормального роста». В «Книжном коттедже» явно действовали законы Б‐пространства; более того, возможно, именно его комнатушки, доверху заваленные и под завязку набитые книгами всех видов и возрастов, первыми навели Терри на размышления об этих законах. Но они были далеко не последними.

Первая книга Терри из «Книжного коттеджа» – старый, но хорошо сохранившийся «Брюэровский фразеологический словарь». В предисловии, которое Терри предложили написать для переиздания этого эталонного справочника от Millennium – а, по словам самого Терри, он гордился этой творческой вехой3, – он хотел назвать его «компендием… мифов, легенд, цитат, исторических анекдотов и сленга». Но сдался и сказал просто: «Пожалуй, это “образование” в самом прямом смысле этого слова»[20]. Терри, понятное дело, использовал его, чтобы узнавать новое: как он рассказывал в речи на Noreascon 2004 года, «Если мне хотелось узнать, как сделать цветочные часы и определять время по открывающимся и закрывающимся цветам, я брал “Брюэровский словарь” и читал об этом там»[21]. Но сперва он читал его не так. Не зная, как надо, – и не увидев причин поступить иначе, – он просто открыл словарь и прочитал от начала до конца, будто роман4.

В дальнейшем он пользовался им более традиционно, но уже тогда особая магия этой книги для Терри заключалась не в том, что она утоляла любопытство; наоборот, благодаря ей одно любопытство вело к другому, прокладывая на страницах уникальные маршруты для разума. Он наслаждался ощущением взаимосвязанности, которое словарь воплощал и поощрял, – тем, что в нем одно совершенно естественно вело к другому. Казалось, любая попытка прочитать всего одну статью обречена на неудачу – это «примерно как съесть только один орешек»[22]. В этом смысле, с точки зрения Терри, это был идеальный справочник.

Ну и, конечно, полка фантастики и фэнтези «Книжного коттеджа». Сейчас, после стольких лет, в век глобального сетевого шопинга, легко забыть, как трудно было что-нибудь найти новообращенному в начале шестидесятых. Запасы местной библиотеки рано или поздно исчерпывались, и дальше фантастику приходилось вынюхивать и доставать. Терри в те дни оставалось надеяться на крутящиеся стойки с дешевыми книжками в мягких обложках, стоявшие в газетных, табачных и аптечных киосках, которые периодически пополнялись приезжающими агентами и предлагали пестрые выборки британских и американских изданий. В каждом новом городе он в первую очередь искал их. По большей части эти стойки занимали эротические романы, военные истории да вестерны, но порой, если удача была на его стороне, он натыкался и на самородки: Айзека Азимова, Артура Кларка, Хэла Клемента, А. Э. ван Вогта.

Но теперь Терри обнаружил, что в этом отношении лучшим другом может быть и букинист с приличными запасами. И как огородники Фоти-Грина по вечерам катили домой, опасно нагрузив велосипеды овощами, так Терри теперь по дороге к Аппер-Райдинг рискованно вешал на руль сумки, набитые дешевыми, но оттого не менее драгоценными книжками. Если Терри Пратчетт родился в Беконсфилде, а писатель Терри Пратчетт – в Беконсфилдской библиотеке, то коллекционер Терри Пратчетт родился в «Книжном коттедже» Пенна.

Там – и в «Маленькой библиотеке», втором открытии Терри в этой области, месте, которое едва ли заслуживало звания магазина, а тем более – библиотеки, поскольку было всего-то деревянной хибарой в еще не восстановленной после бомбардировок части Фрогмурского района деревни Хай-Уиком. Однажды днем после уроков, со школьной сумкой через плечо, тринадцатилетний Терри отважно раздвинул малообещающие с виду занавески из бус и вошел внутрь.

Будь он повыше – или осмелься поднять глаза, – он бы столкнулся с, возможно, крупнейшей коллекцией печатной порнографии в Бакингемшире. И тогда бы хозяйка – вязавшая за прилавком старушка – посоветовала бы мальчику отправляться восвояси.

Но глаза Терри приковали картонные коробки на полу, занимавшие полкомнаты и забитые британскими и американскими журналами фантастики. Он в изумлении листал номер за номером. Вот подшивка британских изданий вроде New Worlds Science Fiction и Science Fantasy. А вот периодика из Америки, то есть по определению экзотика: номера The Magazine of Fantasy and Science Fiction с роскошными цветными обложками; Galaxy Science Fiction, где можно было почитать Кордвейнера Смита или Харлана Эллисона; замечательно толстые выпуски Astounding Science Fiction, выходящего с тридцатых годов, где, если повезет, найдутся повести Роберта Хайнлайна и Джеймса Блиша. А также журнал Vector – с виду примитивный черно-белый фэнзин, но на самом деле – ежемесячное критическое издание некой Британской ассоциации научной фантастики, о которой Терри тут же решил разузнать побольше. В конце концов он будет наезжать в «Маленькую библиотеку» два-три раза в неделю и каждый раз уходить на пару шиллингов беднее, зато с трещащей по швам школьной сумкой.

У Терри сложилось стойкое впечатление, что он – единственный постоянный покупатель журналов из тех коробок. Вязальщица за прилавком привыкла к его посещениям и даже время от времени угощала его чаем, а когда Терри спросил, где она находит все эти сокровища – а он воспринимал их именно так, – ответила просто: «Люди приносят». Ну а самый ходовой ее товар… что ж, в конце концов взгляд Терри должен был подняться к тем верхним полкам, но он настаивал, что видел только исключительно невинные по современным меркам вещи, – «балагуры и бретельки»[23], как Терри называл этот жанр. Впрочем, замечал он и то, как некие товары в скромных коричневых конвертах извлекались из-под прилавка и вручались клиентам – обязательно в плащах, – и что-то подсказывало Терри, что вряд ли это редкие фантастические журналы.

Каким бы оно ни было прискорбным, соседство фантастических сокровищ с полками пошлятины по-своему говорит о положении фантастики в британской культуре того времени – об ощущении, что есть в ней что-то неприглядное и постыдное. В те дни фантастика была какой угодно, но, осознавал Терри, точно не респектабельной.

Но за нее хотя бы не наказывали. Однажды, прочесывая коробки, Терри увидел, как в лавку входит мужчина, чьи прическа и прищур выдавали полицейского в штатском.

– А он что здесь делает? – тут же потребовал ответа мужчина, ткнув пальцем в несовершеннолетнего на полу.

Старушка величественно произнесла, к многолетнему удовольствию Терри:

– Уни сва ки мали панс, Джефри5.

Полицейский не нашелся с ответом и ушел.

Со временем «Маленькая библиотека» исчезла под стоянкой автосалона, но все же успела снабдить подростка Терри пачками материала, который он мог бы восторженно изучать в спальне. Больше зерна для мельницы. Многое там было слабым или халтурным, писалось наспех, и Терри сам это понимал6. Но даже самая низкопробная фантастика или фэнтези могли стать тем, что он называл «велотренажер для ума: сам, может, никуда и не доставит, зато натренирует мышцы, которые это сделают». Да и разве может литература, которая постоянно исследует альтернативные горизонты и размышляет о ранее невообразимых вариантах будущего, оказывать только пагубный эффект? «Трудно читать много фантастики и оставаться узколобым», – заявлял Терри. И для него это правило работало.

* * *

Конечно, он не мог читать всегда. Надо же было находить время и на школу. В сентябре 1959 года, худо-бедно сдав экзамен благодаря стараниям Айлин, Терри вежливо обошел Беконсфилдскую государственную среднюю школу и сел на автобус прямиком в Уикомскую старшую техническую – в обязательной униформе из универмага «Халл, Лузли и Пирс» в Хай-Уикоме, в которую входили не только галстук с блейзером, но и (все-таки на дворе был 1959‐й) черная фуражка с желтым кантом – «цвета́ Сатаны, как я читал потом», заметил Терри7.

Даже если закрыть глаза на эту ассоциацию, Уикомская техническая все равно кажется нетипичным учреждением – по крайней мере, в одном отношении. Планировалось, что технические школы, задуманные как промежуточное звено между обычными средними школами и грамматическими школами, будут давать традиционное образование, но с практическим уклоном, позволяющим освоить какое-либо ремесло или профессию, которые считались «полезными». Поэтому в число стандартных учебных принадлежностей Терри входили плотницкий фартук и инструменты для работы по металлу, а среди школьных помещений было необычно много оборудованных мастерских (а еще корт для игры в файвс[24]). Но на практике занять эту образовательную нишу оказалось труднее, чем воображали авторы Батлеровского закона об образовании 1944 года, и в итоге технических школ открыли очень мало. В «технички» попали максимум 2–3 процента британских школьников. Образование Терри как минимум уникально.

Оба родителя наверняка одобряли этот практический акцент – хоть, видимо, не настолько, чтобы доставить сына на учебу в первый день. В тот сентябрь, как и в случае с Холтспурской начальной школой, у Пратчеттов снова не поднялась рука сократить свой заслуженный летний отдых, и Терри снова пришлось начать на целый день позже остальных. Теперь это хотя бы не обернулось психологической травмой из-за картинок на вешалках, но в будущем Терри заявлял – столь же твердо, сколь и неубедительно, – что в первый день без него прошли всю алгебру, поэтому он так и не освоил квадратные уравнения.

В конце концов сориентировавшись и найдя свой шкафчик – а заодно осознав, что ключи в Уикомской технической старшей школе открывают не только соответствующий им шкафчик, но и все остальные, – Терри, похоже, быстро стал совершенно средним учеником, не привлекавшим внимания и потому по большей части избегавшим славы, с одной стороны, и неприятностей – с другой. «Достаточно высоко, чтобы не раздавили, и достаточно низко, чтобы не подстрелили», – так в будущем Терри опишет оптимальное, на его взгляд, положение счастливого ребенка в образовательной среде, которое он занял быстро и прочно.

Он был прилежным – уж за этим мама следила. Cдавал домашнюю работу в срок. Но по всем формальным школьным меркам – ничего исключительного. У него не было проблем с математикой – за исключением алгебры8. Его интересовала история, но не обязательно та, которую преподавали, и не обязательно в тот день, когда преподавали. С работой по дереву и металлу он справлялся чуть лучше среднего. Хорошо рисовал, но предпочитал карикатуры тому формальному подходу, что требовался на занятиях. Низкий и худой, он плохо играл в спортивные игры – не считая хоккея, в который играл «плохо и опасно», хотя ему нравилось, что «там выдают оружие». Неизвестно, пробовал ли Терри играть в файвс, но это, пожалуй, и к лучшему. Впрочем, как и весь поток, он был обязан участвовать в беге по пересеченной местности. Здесь он занимал место в хвосте на пару со своим другом Миком Роу, с которым они неторопливо и в удовольствие трусили за остальными вдоль лодочного ручья и в лес Уиком-Рай, оживленно беседуя и наблюдая за окрестностями. Однажды они задержались у водопада посмотреть на множество мелких лягушат, скакавших по траве. Долго их радость не продержалась. «Опустив глаза, – вспоминал Мик, – мы вдруг поняли, что стоим в поле мертвых лягушат. Те, кто бежал перед нами, затоптали буквально сотни мелких созданий, превратив тропинку в ковер расплющенных трупиков». Мик и Терри продолжили бег в легком шоке9.

Непохоже, что в классе, предоставленный самому себе и вне досягаемости матери, Терри был особенно сосредоточенным или аккуратным учеником.

Среди нескольких его сохранившихся тетрадок есть тетрадь по математике и английскому, прошедшая с ним классы 3C и 4A, – ее бежевую обложку укрывает непроницаемая пелена зарисовок и каракулей красной и синей шариковыми ручками, где заинтересованный наблюдатель разглядит следующее: петляющие железнодорожные пути, велосипед, двух кособоких пиратов в треуголках, гильотину с лежащей под ней отрубленной и малость невеселой головой в короне, табличку с надписью «РЕВЕНЕВАЯ ГРЯДКА», длинную тропинку следов и облачка с такими фразами, как: «ДУМАЕТ: РЕВЕНЬ, РЕВЕНЬ, РЕВЕНЬ, РЕВЕНЬ…», «ДУМАЕТ: АЙ!» и «ДУМАЕТ: Я ДУМАЛ, У МЕНЯ КРАСНОЕ ЛИЦО, ПОКА НЕ УВИДЕЛ ТВОЕ». Вдобавок Терри создал дополнительную путаницу, зачеркнув свое имя и написав поверх: «МОЕ ИМЯ – НА ЗАДНЕЙ ОБЛОЖКЕ».

Между тем в его тетрадке по немецкому без каких-либо понятных причин встречаются слова «Любишь подымить? Нет, но иногда сразу загораюсь» и экспериментальные рисунки множества фигурок с подписью «СНАРГИ», состоящих почти исключительно из бороды и носа: позже они появятся в первом романе Терри – «Люди Ковра». На другом рисунке – уже во всю страницу – на Землю падает инопланетное судно в форме сигары, оставляя за собой хвост дыма. Самого немецкого в тетрадке немного.

Может, он и не взорвал академический мир – впрочем, он и школу не взорвал, а это всегда должно считаться плюсом, – зато без особых достижений сдал экзамены обычного уровня «О» по пяти предметам, чем заслужил право перейти в шестую форму[25] и на курсы высшего уровня «А», что, в свою очередь, сулило немаленькие шансы стать первым в семье, кто поступит в университет. Не то чтобы перспектива получить высшее образование когда-то захватывала воображение Терри – или его родителей, которые, хоть и не стали бы мешать, больше ждали, что он как можно скорее найдет стабильную работу с приличной зарплатой и, желательно, пенсией.

У Терри явно были и таланты, и интересы, но в основном вне школы. Под началом отца он продолжал покорение домашней электроники, по мере его взросления переходящее в покорение домашней механики. Терри повезло иметь отца, который поощрял игры с тем, к чему родители поосторожнее обычно не подпускают, – горячим припоем и проводами под напряжением10. Они вдвоем собрали из радиоламп электрическую игру в крестики-нолики, позволявшую игроку помериться силами с машиной11. И под общим радиопозывным «Самодельный R1155» они вступили в Чилтернский клуб радиолюбителей, собиравшийся каждую неделю в Хай-Уикомской ратуше в пяти милях к северу.

В журнале Уикомской технической старшей школы Technical Cygnet за февраль 1962 года в заметке о классе 3C «Пратчетта» выделяют за этот интерес и называют «очень умелым радиолюбителем» с «собственным радиоприемником»12. Но, конечно, сам Терри сказал бы, что все это не имело никакого отношения к яркой и разнообразной школьной жизни. На фотографии, сделанной на встрече Чилтернского клуба радиолюбителей в 1962‐м или 1963‐м, Терри сияет улыбкой под длинной челкой, стоя посреди большой компании взрослых в галстуках, пиджаках и кардиганах. С одноклассниками он общался куда меньше – очевидно, он был книжным червем, но если отрывался от книги, то демонстрировал остроумие колкими замечаниями или сюрреалистическими импровизациями: странноватый, непростой в общении, практически одиночка, – по словам Терри, «чудаковатый». Мик Роу вспоминал, что на переменках их тянуло друг к другу. У Терри, как мы помним, был «полон рот речевых дефектов», а Мик заикался. «Возможно, подсознательно мы объединились как жертвы речевых расстройств, – предположил Мик, – но вслух мы об этом не говорили». Их точно объединяло наличие внешкольных интересов: у Терри – к писательству, у Мика – к работе по металлу13. Терри нарисовал несколько карикатур, на которых Мик колотит молотком по наковальне, и подарил ему вместе с печатным черновиком сатирического фантастического рассказа под названием «Слава аналогу» (Hail, Analogue), попросив об отзыве. Еще он подарил Мику подробную карту собственного авторства – «Остров Мазни». «Он будто уже знал, что ему нужна территория, где будут разыгрываться его сюжеты», – сказал Мик. Они часто обсуждали задумку Терри – всеохватный труд под названием «Книга всех известных фактов». «То и дело ее вспоминали. А это в нее попадет? А это в нее попадет?» Но в гости друг к другу они ни разу не ходили. Если у Терри и были другие близкие друзья в школе, он никогда о них не рассказывал. В те несколько лет, как он предпочитал говорить, ему было интересней работать дома на пару с отцом или в полном одиночестве, чем общаться со сверстниками.

Впрочем, не был он и отщепенцем, неловко болтающимся на окраине школьной жизни, о чем говорит его назначение «представителем класса 3С» чуть позже в его школьной карьере, его широко известные и не страдавшие от шепелявости выступления в обществе дебатов, до которых мы еще дойдем, и, в конце концов, на первом году шестой формы – головокружительное возвышение до помощника библиотекаря: судя по всему, малозаметная роль в школьной иерархии, дарившая сомнительную привилегию оставаться по четвергам после уроков, чтобы заполнять каталог или восстанавливать поврежденные книги, в чем вновь нашло применение его мастерство владения клеем и скотчем, взлелеянное в Беконсфилдской библиотеке. Впрочем, судя по тому, что его сочли пригодным к этой должности, Терри не портил отношений со школьной администрацией.

И здесь мы подходим к его отношениям с учителями. Читатели плоскомирского романа 1987 года «Мор, ученик Смерти» вспомнят, как господин Хлипп, хозяин конторы по трудоустройству, пытался пристроить на новое место Смерть, который, будучи, собственно, скелетом в балахоне, выглядел не больно презентабельно. «Похоже, у вас нет ни единого полезного навыка или таланта, – заключил Хлипп. – Вы не думали заняться преподаванием?»[26] Обобщение, разумеется, – даже чрезмерное, в чем отчасти и заключается шутка. И все же на вопрос читателя, «из сердца» ли исходили эти слова, Терри без промедления ответил: «Они совершенно точно исходили из мозга».

Такие заявления наводят на мысль, будто Терри не ладил с преподавателями Уикомской технической. И в самом деле, среди них встречались любители муштры с горячим норовом, которые бросались мелом, а то и еще безрассуднее – губками для доски с деревянной колодкой. Для Терри и его одноклассников этот дисциплинарный метод стал таким привычным, что даже заслужил собственное прозвище: «неизлечимая травма мозга». Сам Терри вроде бы не подвергался яростной бомбардировке школьными принадлежностями, но присутствовал в классе, когда один из самых безжалостных учителей так колотил мальчика («приятного парнишку с улыбкой, как сирена воздушной тревоги», – писал Терри) его собственной рейсшиной, что она сломалась, – и учитель обязал незадачливого ученика неделю работать в мастерской, пока тот не выточит новую.

«Как ни странно, сомневаюсь, что кто-то обижался», – писал Терри. Но, с другой стороны, в те времена телесные наказания в разумных пределах и не считались чем-то неслыханным: если вы читали книги о Вильяме или рассказы о Билли Бантере – да хотя бы пролистывали журналы Beano и Dandy, – то свыкались с мыслью, что палка – такой же обязательный предмет школьной обстановки, как парты в классах или столы в столовой. Из-за этого Терри до конца жизни рисовал школу в мрачных красках, представляя ее «курсом выживания», который такой чуткий ребенок, как он, обречен мучительно преодолевать.

Впрочем, Терри все же признавал, что отдельные учителя явно любили свои предметы и старались скрупулезно вкладывать знания в головы, а не вбивать их деревянными колодками, и таких он, соответственно, вспоминал «с неким теплом». Среди них, писал Терри, был «учитель естествознания, который одолжил мне “Происхождение видов” Дарвина – по счастливой случайности, за день до того, как меня свалил ужасный грипп. Несмотря ни на что, я упрямо добрался до конца, потому что это звучало разумно – правда разумно». И еще он любил своего учителя истории Стэна Беттериджа – настолько, что дал его имя одному из членов Гильдии Историков Анк-Морпорка, в сказании о Плоском мире «Последний герой» (The Last Hero). Да и мистер Стиббонс, который вел уроки труда, наверное, не мечтал, что однажды, в параллельном плоском мире, возглавит кафедру нецелесообразной магии Незримого Университета, приняв обличье всеми любимого волшебника Пондера Стиббонса (в русском переводе – Думминг Тупс)14.

Однако, повторяя участь мистера Тейма из Холтспурской начальной школы, директор Уикомской технической был обречен навсегда попасть в пратчеттовский пантеон злодеев. Гарри Уорд, пришедший в школу почти одновременно с Терри, время от времени напоминал ему капитана Мейнверинга из ситкома «Папашина армия» (Dad’s Army) в исполнении Артура Лоу – другими словами, скорее комическую фигуру, нежели жестокого и взыскательного тирана. Но только до их встречи. А после нее Терри придумал для него другую роль: Гарри Уорду было суждено стать Злобным Кошмаром Гарри в «Последнем герое» – видимо, так свершилось отложенное литературное возмездие за громкую ссору из-за (и, пожалуй, этот момент не назовешь иначе как «очень пратчеттовским») Британской энциклопедии.

А именно – из-за видавшего виды 24‐томного издания Британской энциклопедии в школьной библиотеке, которое отжило свое, за долгие годы пройдя через множество не всегда чистых и не всегда жалевших переплеты ученических рук. По крайней мере, так считал мистер Уорд, однажды утром велевший отправить все 24 тома с полок прямиком в школьный мусорный контейнер.

Узнав о подобном культурном вандализме – причем на его территории, без его ведома, – помощник библиотекаря взъярился. На взгляд Терри, уничтожение любой книги было непростительным кощунством, а уж уничтожение Британской энциклопедии… да это же преступление против – буквально – всего, что мы знаем. Будучи помощником библиотекаря – и просто будучи Терри, – он не мог закрыть глаза на такое варварство.

И потому он извлек все 24 тома из мусора, вернул в библиотеку и, предположительно, в течение следующей недели посвящал все свободное время, включая перемены и перерывы на обед, приведению книг в приличное состояние. Терри искренне рассказывал мне, как гордился проделанной работой – лучшей реставрацией из всех, за какие он когда-либо принимался. Он воображал, что мистеру Уорду, когда тот оценит вложенные старания, не останется ничего, кроме как похвалить его за находчивость и мастерство, не говоря уже об опережающей свое время приверженности ресайклингу, и признать несколько скоропалительным свое решение уничтожить кладезь человеческих знаний всего лишь из-за того, что у парочки томиков слегка помялись страницы.

Но нет. Столкнувшись с воскрешенной энциклопедией, мистер Уорд увидел лишь нарушение субординации – и снова отправил собрание в помойку. И Терри вновь решил (в этот раз, справедливости ради, и правда в нарушение субординации) их спасти и вернуть на полки. И во время этого-то спасения – согласно самой красочной версии событий, рассказанной Терри, – произошла сцена погони, когда Терри мчался от мусорного контейнера в библиотеку, прижимая к груди как минимум один, а то и несколько томов энциклопедии, преследуемый разъяренным и наверняка раскрасневшимся директором15.

Правдив этот остросюжетный элемент или нет, но мистер Уорд нашел Терри, устроил ему самый жуткий разнос в его жизни и вычеркнул его из списка потенциальных школьных старост16. Правда и то, что Терри, презиравший иррациональное злоупотребление властью, пронес пылающую обиду из-за этого эпизода через всю жизнь – вместе с неизбывным презрением ко всей школьной системе.

Однако не поспорить, что именно в рамках этой системы, а не вопреки ей, Терри ждал первый писательский успех. Он уже трещал по швам от прочитанных книг, и лишь ожидаемо, что кое-что начало просачиваться наружу в виде сочинений для уроков английского. Пожалуй, первый пример этого процесса в действии – написанный Терри фэнтези-пастиш на Джейн Остин, в котором на дом викария напали орки. Увы, ни этот, вполне возможно, эпохальный шедевр, ни учительская реакция на него до нас не дошли, хотя Терри всегда заверял, что это смелое, если не безрассудное смешение жанров заслужило похвалу от повеселившихся одноклассников – сами можете представить почему.

Зато сохранилось пять образцов раннего творчества Терри, появившихся во время выполнения упражнений по английскому в разные годы обучения в Уикомской технической, в том числе – судьбоносный текст, написанный в четырнадцать лет.

Однажды, когда учитель английского заболел, его подменила учительница черчения и рисования Дженет Кэмпбелл-Дик (единственная учительница в школе, которую все по-свойски звали «миссис Си-Ди») и задала классу написать рассказ. Терри засучил рукава и сдал текст, озаглавленный «Конкуренты» (Business Rivals).

В нем дьявол, шумно явившись на Землю в клубе серного дыма, навещает успешного руководителя рекламного агентства по имени Тигель и просит разработать кампанию для Ада, поскольку в последние две тысячи лет гостей у них маловато, если не считать посещения Данте, и черти маются от безделья. Тигель соглашается, Ад процветает, Сатана ликует, Тигель богатеет. Мельком шуточно упоминаются Орфей и Цербер. Встречаются пародии на популярную тогда рекламу собачьего корма и сигарет в соответствующей адской обработке. В итоге персонажей настигает некое возмездие и происходит божественное вмешательство в виде грома и ослепительного света, причем в процессе раскалывается бюст Чарльза Дарвина.

Рассказ яркий, наглый, ничем не выдающий возраст автора и замечательный во всех отношениях. «Ни разу не шедевр, – признавал Терри, – но явно лучшее из того, что написали в классе в тот день».

С этим согласилась и миссис Си-Ди. Она поставила Терри 20 из 20 и показала рассказ вернувшемуся с больничного учителю, который помог опубликовать его в школьном журнале. «Конкуренты» вышли в декабрьском выпуске Technical Cygnet 1962 года – история об адском разгуле с трогательной подписью «Т. Пратчетт, 3С».

Терри написал еще четыре рассказа, попавших на страницы Technical Cygnet: «Ищите маленького… дракона?» (Look for the Little – Dragon?), «Искатель» (The Searcher), «Картина» (The Picture) и «Разгадка» (Solution), черновик которой, написанный синей ручкой, можно, как ни странно, найти в тетрадке Терри по экономической истории – в сопровождении нарисованных карандашом летучих мышей и грибов. Эти рассказы уже получали подписи «Т. Пратчетт, 5А» и «Т. Пратчетт, L6A».

Но «Конкуренты» от Т. Пратчетта, 3С, заметно выделялись, и у Терри возник дерзкий план: показать рассказ всему миру и посмотреть, что будет. Подтолкнули его к этому учителя, мать или одноклассники? Или это была целиком и полностью его идея? Неизвестно. Возможно, повлияло все и сразу. Так или иначе, Терри отправил рассказ в сопровождении тщательно продуманного письма Джону Карнеллу – редактору журналов New Worlds Science Fiction и Science Fantasy, как Терри хорошо знал по своим раскопкам в «Маленькой библиотеке».

Шансы пробиться через самотек, разумеется, были маловаты. Оба журнала могли выбирать из длинных списков уже публиковавшихся и прославленных фантастов, как британских, так и американских, и ни одно издание не объявляло о наборе произведений, написанных школьниками – хоть из 3С, хоть откуда угодно. Так что Терри не сильно удивился, когда месяц спустя в дом 25 по Аппер-Райдинг вернулся конверт с его рассказом.

Впрочем, теперь его сопровождало письмо от Карнелла, явно почуявшего находку, из которой еще может что-то получиться. «Он предложил пару правок, – вспоминал Терри, – и попросил прислать новый вариант». Терри так и сделал, дорабатывая текст по вечерам после школы. Он подтянул начало, нарастил объем. Удовлетворившись, он с помощью матери заручился поддержкой друга семьи, у которого была пишущая машинка, чтобы перепечатать написанный от руки новый черновик, и послал рукопись во второй раз.

В редакторской колонке Карнелл открыто признавал, что рассказ «ни в коем случае не идеален», но все же опубликовал «Предприятие Аида» (The Hades Business)17 в Science Fantasy, том 20, № 60, вышедшем в августе 1963 года. И вот Терри, которому только что исполнилось пятнадцать, вдруг стал издаваемым писателем.

Кроме теплого упоминания в редакторской колонке, Карнелл также сопроводил рассказ примечанием, набранным курсивом: «Мы часто получаем рассказы от юных будущих писателей, но редко находим что-то заслуживающее публикации, – не забывая, впрочем, что такие писатели, как Рэй Брэдбери и наш Джон Браннер, впервые издались в семнадцать лет, и поэтому не оставляя поисков, – так, в этом месяце мы издаем Терри Пратчетта: он еще моложе и подает большие надежды».

Благодаря рассказу, придуманному и написанному в четырнадцать лет, Терри вдруг попал в дурманящую компанию. Возможно, Science Fantasy имел не такой уж большой тираж (около 5 тысяч экземпляров), но все же это, как и сказал Карнелл, был дом Брэдбери и Браннера, а заодно таких корифеев, как Дж. Г. Баллард и Томас Барнет Сван. В содержании номера имя Терри соседствует с именем Мервина Пика, уже прославившегося как автор цикла «Горменгаст», у которого в этом выпуске на странице 53 вышел рассказ с хвалебным предисловием от Майкла Муркока. Вскоре после этого в журнале появятся рассказы Брайана Олдисса, Кита Робертса и Джеймса Блиша – всех тех, кем Терри восхищался, у кого черпал вдохновение и кого теперь, благодаря своему ошеломительно раннему успеху, мог считать коллегами. Это было серьезным знаком доверия для юного школьника. Причем с первой же попытки.

За первое проданное художественное произведение Терри получил чек на 14 фунтов. В пересчете на деньги 2021 года это равняется 250 фунтам – отнюдь не маленькие карманные деньги для пятнадцатилетки. Так он усвоил ранний урок, что литература, как и преступления, может окупаться, если все делать правильно. Терри мудро решил вложить новообретенные богатства в подержанную пишущую машинку – солидный и шумно трещащий «Империал 58» британского производства. С ней на столе он не только выглядел, но и звучал как писатель. Тем временем его мать, следившая за развитием событий и никогда не упускавшая повода для дополнительной учебы, записала Терри на уроки слепой печати на дому у частного репетитора в Беконсфилде, очевидно, рассудив, что, раз сыну пришла бредовая мысль стать профессиональным писателем, пусть уж заодно хотя бы приобретет навык, который пригодится в реальном мире, когда все планы неизбежно пойдут крахом.

А Терри между тем чуть ли не сразу накатал на своем «Империале 58» письмо редактору журнала Vector – того самого издания Британской ассоциации научной фантастики (BSFA), что разожгло его любопытство еще в «Маленькой библиотеке». В недавнем номере, в статье под названием «Научная фантастика в школах», Рон Беннет – редактор фэнзина и сам преподаватель английского – заявлял, что, вопреки господствующему насмешливому мнению, нет никаких причин не включать фантастику в школьную программу или не считать ее достойным жанром для сочинений. Пятнадцатилетний Терри, солидно подписавшись «господин Терри Пратчетт», полностью с ним согласился. «По-моему, ученикам Рона Беннета чертовски повезло иметь учителя, интересующегося фантастикой, – заметил он. – В моей школе задают все те же надоевшие “Мои домашние животные” или “День на вокзале”»18.

Очевидно, несмотря на воодушевленную поддержку его «Конкурентов» школьным журналом, на славу и пишущую машинку, которые этот рассказ ему уже принес, Терри по-прежнему считал, что действует без официального благословения и наперекор высокомерному отношению к его любимому жанру. И это далеко не последний раз, когда он будет так считать. Между тем под его опубликованным письмом редактор Vector мягко и довольно справедливо отметил, что и «Мои домашние животные», и «День на вокзале» без труда поддаются фантастической обработке, если выбрать правильное животное, правильный вокзал и правильный день. Очередная пища для размышлений Терри.

В том же издании Терри в скором времени предстояло разглядывать рекламу следующего ежегодного Британского национального фантастического конвента – вот-вот должна была открыться продажа билетов на него. Он проходил в Питерборо в пасхальные выходные 1964 года и обещал выступления, чтения, ярмарку, встречи со знаменитыми писателями… Терри больше всего на свете мечтал поехать туда и пообщаться с единомышленниками – причем как издающийся, хоть и поразительно юный писатель. Но для этого пришлось бы ехать самостоятельно и жить в отеле три ночи, а мать скорее разрешила бы кататься на грязном мотоцикле в гостиной.

Но, может, ее еще удастся уговорить?

СНОСКИ

1 В этой квартире, по словам Терри, он однажды оторвался от игрушек на полу и увидел по телевизору Смерть, ведущего с кем-то беседу. Это была сцена из фэнтезийного фильма Ингмара Бергмана 1957 года «Седьмая печать» (The Seventh Seal), и Смерть тогда показался Терри довольно дружелюбным для Мрачного Жнеца – и, кстати сказать, не таким уж и мрачным. Похоже, эту идею он приберег на будущее.

2 Как и в одной из книг Джорджа Оруэлла. Более того, есть мнение, что дата – это оруэлловский оммаж Честертону.

3 Предположительно, в глазах Терри она была даже важнее, чем радушное приглашение на Call My Bluff.

4 Еще не скоро Терри услышит некоторые слова из «Брюэра» вживую. Он мне рассказывал, что на протяжении долгих лет, до внезапного просветления, пребывал в уверенности, что слово ogre («огр») произносится как «огри».

5 Французская максима «honi soit qui mal y pense», здесь переложенная на диалект Бакса и означающая «стыд тому, кто дурно об этом думает».

6 Также см. емкое воспоминание Джона Бакстера, фантаста и биографа Дж. Г. Балларда, из его мемуаров о коллекционировании книг «Фунт бумаги» (A Pound of Paper), о его собственной волнительной находке целого кладезя журналов фантастики в гараже школьного друга: «Я наткнулся на великое правило фантастики: 90 процентов в ней – чушь». Терри бы категорически согласился. И все же…

7 Малоизвестная, но тем не менее правда. На средневековых фресках церкви во французском Бессане Сатана изображен черно-желтым на фоне красного пламени. Впрочем, без фуражки и не на хай-уикомском автобусе.

8 Он все еще мучился с алгеброй, когда годы спустя его друг профессор Иэн Стюарт попытался дать ему частный урок на тему квадратных уравнений. Немало салфеток было исчеркано цифрами да скобочками, но умнее он в этом отношении не стал и по-прежнему верил, что все это только заговор против него на греческом языке. «Наверное, у меня какого-то белка́ не хватает», – пришел Терри к отнюдь не математическому выводу.

9 Это напоминает о тех ископаемых, которых Терри представлял у себя под ногами во время детских прогулок по меловому карьеру. Вновь мысль о крохотных живых существах, которых легко затоптать, захватит Терри, когда он будет писать «Людей Ковра».

10 По словам Терри, руки отца были покрыты такими толстыми мозолями из-за работы механиком, что уже на 98 процентов изолировались от электрического тока, а значит, он мог спокойно проверять провода не самым рекомендуемым способом – прикасаясь к ним пальцем. Впрочем, электрический сюрприз, который устроил ему сын с помощью дверной ручки сарая и магнето, – дело другое.

11 Это изобретение, видимо, поселилось в его спальне по соседству с Волшебным Роботом. «У нас у всех он был, кажется», – говорил Терри в речи 1987 года в Бекконе, имея в виду тех легендарных роботов‐эрудитов с угловатой металлической головой, которые чудом магнетизма вращались и тыкали указкой в правильный ответ на ЛЮБОЙ вопрос (если тот имелся на их доске). «Наевшись по горло самодовольным видом, с каким он вертелся на своем зеркале и раздавал правильные ответы, – продолжал Терри, – мы просто меняли все ответы местами. Ну и сволочи мы были» (пер. И. Нечаевой).

12 И в самом деле – военным приемником D‐65 HRO с огромной черно-серебристой ручкой настройки посередине, купленным отцом в «Эксчейндж энд Март» и способным подслушать любую радиостанцию в Европе.

13 Майкл Роу – первый ученик Уикомской технической, который учился на курсе «работа по металлу» на уровне «А». В дальнейшем он стал профессором художественной обработки металла и дизайнерских украшений в лондонском Королевском художественном колледже.

14 Впервые мы встречаем Думминга Тупса учеником в «Движущихся картинках» (Moving Pictures, 1990), и отметим, что он один из немногих в Незримом Университете считался волшебником с головой на плечах.

15 Для большего колорита можете по вкусу добавить к этому потрясания тростью и крики: «А ну вернись, мерзкий мальчишка!» и «Ах ты!..»

16 В заметках для автобиографии Терри объяснял, что считал роль старосты «квислинговской[27] должностью под властью оккупанта-директора; в действительности вся пьянящая власть ограничивалась выговорами за беготню в коридорах и другие преступления в том же духе, и пользы от нее было не больше, чем от резинового гаечного ключа». И все же, пусть и символическая, эта должность воспринималась бы им как признание его заслуг в управлении библиотекой, а значит, он вполне мог считать себя несправедливо обиженным.

17 Неизвестно, кому принадлежит решение дать рассказу более захватывающее название, Терри или Карнеллу.

18 Письмо Терри опубликовано в сентябрьском выпуске Vector 1963 года.

16

Пер. И. Нечаевой.

17

По всей видимости, эта фраза (существующая в разных формулировках) на самом деле принадлежит не Честертону, а самому Пратчетту. Ее первоисточник – цитата из «Радостного ангела» Честертона: «Сказки не повинны в детских страхах; не они внушили ребенку мысль о зле или уродстве – эта мысль живет в нем, ибо зло и уродство есть на свете. Сказка учит ребенка лишь тому, что чудище можно победить. Дракона мы знаем с рождения. Сказка дает нам святого Георгия» (пер. Н. Трауберг).

18

Пер. И. Нечаевой.

19

Пер. М. Юркан.

20

Пер. И. Нечаевой.

21

Пер. И. Нечаевой.

22

Пер. И. Нечаевой.

23

Пер. Р. Кутузова.

24

Fives – популярная в Англии игра в ручной мяч, родственная сквошу. (Прим. ред.)

25

В британских школах шестая форма – последние два года среднего образования, 16–18 лет.

26

Пер. Е. Петровой и З. Смоленской под ред. И. Куралесиной, М. и Р. Демидовых.

27

От ставшего нарицательным имени Видкуна Квислинга, главы Норвегии в период немецкой оккупации и коллаборациониста. (Прим. пер.)

Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография

Подняться наверх