Читать книгу Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография - - Страница 7

Часть первая
5. Необычные овощи, трусики судьи и адский скутер

Оглавление

Однажды в Часовне мы с Терри посвятили несколько часов тому, чтобы разгрести почту. Эта работа порой могла сравниться с покраской моста Форт в Эдинбурге – такая же бесконечная, – но периодически мы выделяли на это время и засучивали рукава: я читал вслух, Терри диктовал ответы.

Существовала пара важных правил. Первое – любое письмо, начинавшееся с «У меня есть идея, которая очень бы вам пригодилась…», я откладывал, не зачитывая. Это было связано не с вероятным качеством задумки. Скорее с длительностью и стоимостью судебных разбирательств, которые могли последовать, если бы автор письма заявил, что Терри его обокрал. Точно так же – и по той же причине – мы поступали с любой бандеролью, которую сопровождала записка «Почитайте мой роман о Плоском мире…»1.

А второе правило – не есть ничего съедобного. Этот эдикт был издан после того, как в Часовню доставили аппетитный фруктовый торт и мы с Терри благодарно с ним расправились, попивая чай. Торт и торт, мы бы о нем и не вспоминали, вот только в следующие сутки нас независимо друг от друга посещало слабое, но устойчивое ощущение галлюцинаций. Да, Терри порой говорил, что для него работа воображения часто близка к галлюцинациям. Но не настолько же. Это смутное тревожное ощущение сопровождалось желанием смотреть на вещи чуть пристальнее обычного, чтобы убедиться, что они именно то, чем кажутся. Что на самом деле было в этом фруктовом торте – кроме фруктов и торта, – мы так и не узнали (по очевидным причинам – улики были уничтожены). Но с того дня нашей предостерегающей мантрой стало «Не есть угощения от фанатов».

Однажды на таком вечернем сеансе чтения почты (без съедобных посылок, подозрительных или нет) я зачитал письмо от студентки-журналистки, которая писала, что всегда обожала книги Терри, и что ей задали взять интервью, и если Терри найдет время с ней поговорить, то это будет не только исполнением ее многолетней мечты, но и подспорьем в учебе. Терри заваливали письмами такого рода, и обычно он в ответ желал авторам удачи в учебе и в жизни и дальше не шел. Но в этот раз у него появилась другая идея.

– А там указан телефон?

Телефон нашелся. Я передал письмо, Терри взял трубку.

– Алло, – услышал я. – Это Терри Пратчетт. Вы хотели взять у меня интервью.

Затем он какое-то время молчал и слушал. Я на другой стороне комнаты пытался представить, какую бомбу паники он только что взорвал в мире этой несчастной студентки и какой грохот сейчас последует. Даже поймал себя на том, что поежился. Все-таки одно дело – воображать интервью с любимым писателем по предварительной договоренности и со временем на подготовку, и совсем другое – когда этот писатель ни с того ни с сего звонит тебе посреди случайного вторника.

– Хорошо, – сказал наконец Терри будничным тоном. – Тогда я оставлю вам номер.

Он продиктовал свой номер и повесил трубку.

– Сказала, ей нужно сбегать за диктофоном, – пояснил он. – Еще перезвонит.

Мы вернулись к разбору почты, но теперь Терри то и дело отвлекался и поглядывал на часы. Сколько можно искать диктофон? Прошло пятнадцать минут. Студентка не перезванивала.

Терри снова взял трубку. Очевидно, он не собирался этого так оставлять. Студентка попросила об интервью – и она его, черт возьми, получит, хочет того или нет.

Терри держал трубку, пока где-то в Британии звонил телефон. Все звонил и звонил. Терри ждал долго. Потом положил трубку.

– Вот почему ты никогда не увидишь ее имя под передовицей The Times, – сказал он.

Ну, наверное, не стоит загадывать. Должна же она была рано или поздно прекратить ежиться, как и я. И кто знает, куда ее завела карьера, когда она оправилась? Но одно точно. В общении Терри с журналистами – хоть со студентами, хоть нет, – всегда был важный момент: он сам работал журналистом. И любил это показать. Любил, чтобы они помнили: он бывал на их месте, а главное – не растерял навыков, знает, зачем задаются конкретные вопросы, как отбираются цитаты и пишутся статьи, не хуже их понимает, как устроена профессия. Это придавало его встречам с журналистами состязательную – порой даже воинственную – нотку. Ну-ка, – мог внезапно поинтересоваться он, – какие есть пять способов защиты от иска за диффамацию?2 А стенографировать они умеют? С какой скоростью? А вслепую печатать?

Короче говоря, он любил показывать, что знает правила их игры. И он действительно их знал.

* * *

В сентябре 1965 года, в начале второго года шестой формы, неизбежно задумавшись о жизни после школы, Терри написал Артуру Черчу, редактору Bucks Free Press. Эта местная еженедельная газета выходила в Хай-Уикоме и существовала с 1856 года – по словам Терри, без этого почтенного учреждения «немалая часть людей на юге Бакингемшира, от Амершэма до Беконсфилда и самого Хай-Уикома, а также в таких удаленных краях, как Лейси-Грин, Лузли-Роу и, конечно, Спин, не могли бы должным образом родиться, жениться, упокоиться, быть приговоренными в суде или прославиться самой смешной репой на выставке фруктов и овощей». В письме Терри объяснил, что следующим летом оканчивает Уикомскую техническую, завершив три курса уровня «А». Есть ли вероятность, что у них будут открыты какие-либо вакансии?

Не то чтобы Терри оставил мысли о художественной литературе. Напротив: возвращаясь той осенью в школу, он уже договаривался о второй своей профессиональной публикации. Благодаря посиделкам на выходных с Дэйвом Басби Терри закончил рассказ «Обитатель ночи» (Night Dweller), написанный от первого лица – как дневник капитана, командующего судном, улетевшим на 40 миллионов миль за Плутон. Это довольно традиционная научная фантастика, мрачная, созерцательная и – что необычно для Терри – без единой шутки. «Космос – это океан, – зловеще начинается рассказ. – Я вспоминаю об этом теперь, глядя, как армада синих нисфер плывет против солнечного ветра. Они стремятся к солнцу, чтобы спокойно нежиться в золотых тенях. Даже они бегут от шторма». Терри послал рассказ Майклу Муркоку – новому редактору New Worlds Science Fiction, сменившему Джона Карнелла, – и Муркок принял его, чтобы опубликовать в ноябрьском номере3.

И все же даже после 14 фунтов от Джона Карнелла за «Предприятие Аида» и в ожидании такого же гонорара от Муркока Терри очень рано понял о писательстве одно: тех, кто на этом зарабатывает, исчезающе мало. Всего лишь оглядевшись на фантастических конвентах, он видел, что писателей, которые действительно постоянно кормятся литературой, – меньшинство в сравнении с теми, кто зарабатывает где-то еще или сидит на мели. Отсюда следовал совершенно логичный вывод: чтобы стать писателем, нужно три главные вещи – владение словом, богатое воображение и сторонний источник дохода.

Какое-то время Терри размышлял, не может ли таким источником стать работа в библиотеке: весьма приятная для него перспектива – «как если бы обезьяну сделали начальником банановой плантации». Но потом идея устроиться в Беконсфилдскую библиотеку уступила мысли о журналистике – Терри рассудил, что там тоже нужно много писать, с той лишь разницей, что на это можно прожить. Может, его сердце лежало не к этому, но изучить вопрос определенно стоило.

В письме Артуру Черчу, как любил указывать сам Терри, уже видны многообещающие признаки журналистского таланта: умение «говорить точно, но не всю правду». Да, в точности как он и сказал, к концу этого года он завершил бы три курса уровня «А», но вот по скольким из них сдал бы экзамен? На тот момент Терри бы не ответил. Английский? Вероятно. Искусство? Возможно, хотя тут еще стоило бы поработать. История? Как сказать… Так или иначе, неизвестно, заметил редактор в этой подтасовке фактов мастерство потенциального журналиста или Терри просто удачно подгадал момент, но Черч ответил и предложил зайти в редакцию.

Черч уже заслужил известность в Bucks Free Press – он был истинным газетчиком. Устроившись в Press в шестнадцать лет стажером, он уже проработал там 37 лет к моменту, когда к нему в кабинет вошел Терри, и еще будет вести свою колонку в 2000 году, за год до смерти в 89‐летнем возрасте. Преданность Черча делу местной прессы и вера в ее важность были абсолютны, и он не терпел заявлений, будто региональные газеты для журналиста – это только подготовительный этап перед якобы головокружительными высотами национальных изданий. Напротив, Черч считал, что если делать свое дело как следует, то местные газеты сами по себе будут вершиной формы.

Среди историй, которые Терри с любовью рассказывал об Артуре Черче, выделяется одна о том, как в 1969 году владельцы Bucks Free Press велели редактору показать новый цветной станок во всей красе и напечатать на передовице вид Земли с Луны, полученный в ходе миссии «Аполлон». Черч, не любивший приказов сверху и явно не собиравшийся пускать на самую драгоценную полосу своей газеты неместные новости, ответил сухо: «Это вне нашей зоны распространения». Наконец, после долгой борьбы с совестью, он сумел убедить себя в ценности фотографии для округи, объяснив это на летучке так: «Пожалуй, луна светит и над Хай-Уикомом».

И вот, сидя напротив этого титана местной журналистики, Терри рассказывал, что уже издал один рассказ в Science Fantasy и только-только продал второй, а также что умеет печатать вслепую. Черча, не самого большого любителя малоизвестных фантастических журналов (все-таки 40 миллионов миль от Плутона – это точно вне зоны распространения его газеты), наверняка больше впечатлили машинописные навыки, чем художественные достижения, – хотя вскоре окажется, что в газете найдется применение и для писательских навыков Терри. Так или иначе, после пары вопросов Черч наконец объявил: «Мне нравится ваш стиль, молодой человек», – став, как всегда казалось Терри, последним человеком в Британии, который применил это выражение без иронии, – и добавил, что у него есть вакансия для репортера-стажера, если Терри готов ее рассмотреть.

Вопрос о будущем вдруг стал насущным как никогда, и Терри пришлось пойти домой и выложить перед родителями все как есть. Хорошая новость: ему предложили работу. Плохая: только если он немедленно бросит учебу. Дилемма тут же породила раскол. Дэвид без колебаний поддержал эту идею – и поддержал бы что угодно, осознал Терри, что избавило бы сына от жизни под капотом машины или чего-то в том же духе. Но Айлин, в отличие от отца, обеспокоило то, что Терри не сдаст экзамены уровня «А», зайдя уже так далеко. Впрочем, условия работы позволяли ему закончить хотя бы курс английского, так что в каком-то смысле он продолжал образование. А будущая оплачиваемая работа в штате газеты отвечала двум ее основным критериям: это было если и не совсем респектабельное, то хотя бы стабильное и точно обещавшее пенсию занятие. К тому же оно предполагало возможность карьерного роста, не так ли? После двухлетней стажировки открывались перспективы. Терри не сомневался, что тогда его мать осенило: через десятилетие-другое, если постарается, он сможет стать редактором The Times. А это уже респектабельно. Или если не респектабельно, то хотя бы звучит громко. Так или иначе, в итоге оттаяла и Айлин.

А вот о чем, похоже, даже разговор не заходил, так это о поступлении в университет после школьных экзаменов. В семье Пратчеттов не было таких прецедентов, а следовательно, и ощущения, что это предпочтительный образ действий. Экзамены уровня «А» хотя бы четко отделяли синих воротничков от белых, поэтому к их сдаче стремиться стоило. Но высшее образование – это уже просто трата времени, как своего, так и чужого, – явное излишество. И, сказать по правде, на том этапе Терри и сам бы не стал спорить. «Не думаю, что университеты – это мое», – писал он в заметках для автобиографии, добавив, что, вероятно, «это бы меня изменило. Зато университет местной журналистики предлагал командировки – иногда аж в Спин, – усвоение множества сомнительных секретов ремесла, уроки человеческой природы и окно в жизнь людей во всех ее проявлениях»4.

Значит, принято единогласно. Терри согласился на предложение Черча, съездив в редакцию с отцом, чтобы подписать договор – «какой-то средневекового вида документ», – потому что сам по закону еще считался несовершеннолетним. А еще теперь он считался бывшим школьником, и, чтобы это подчеркнуть, Терри пошел в Уикомскую техническую школу сдавать учебники, испытав прилив гордости от того, что вошел на территорию в своей одежде, а не в форме, которую тогда надо было носить даже в выпускном классе. «А затем я в первый и последний раз вышел из школы через двери для учителей и посетителей и отправился навстречу жизни, посвященной соединению слов в правильном порядке».

Очевидно, по школе он не плакал. А плакала ли она? История умалчивает, пал ли директор на колени, умоляя Терри передумать. Но есть свидетельства, что как минимум в одном месте уход Терри оплакали: этим местом было общество дебатов. Секретарь общества, размышляя о его уходе в зимнем выпуске Technical Cygnet, сокрушался, что «ранний уход Пратчетта означает утрату одного из наших лучших талантов», и с теплотой вспоминал его выступление на майских дебатах прошлого года с позицией «Наша сторона считает, что правительство должно уступить требованиям автомобилистов». Это были «одни из самых запоминающихся дебатов года», – объявил секретарь и добавил: «Пратчетт устроил такое восхитительное представление, с каким было бы непросто тягаться и «Болвану» Спайку Миллигану[33]. На тех дебатах Пратчетт дал новое определение слову “автократия” – “власть автомобилей”».

Блестящий отзыв – и лучший в жизни Терри на тот момент. И отнюдь не последний случай, когда его похвалят за мастерство каламбура. Но этого было недостаточно, чтобы он передумал.

* * *

В своей первой лекции в качестве профессора Тринити-колледжа Терри написал: «Работа журналиста-стажера в середине шестидесятых мало отличалась от рабства. Ты мог жить дома, и тебя не пороли»[34]. Еще плюсы: ты имел право на выходные – хотя Терри всегда божился, что на практике оно оказалось мифическим; и ты получал оклад в 8 фунтов 10 пенсов в неделю – скромный, но все-таки побольше, чем исторически доставалось рабам.

И все же никто не поспорит, что в Bucks Free Press стажеров не жалели. Даже провинциальные новости не укладываются в удобный график «с девяти до пяти», и рабочие часы Терри были долгими, ненормированными и часто бесчеловечными – настоящий шок для того, кто еще на прошлой неделе жил по школьному расписанию. А вдобавок к лавине новых задач и трудностей его раз в неделю посылали в разные колледжи на курсы Национального совета подготовки журналистов, чтобы изучать законодательство о СМИ, устройство местных властей и не в последнюю очередь – стенографию, «потому что, – писал Терри, – всех ждал экзамен, и к нему не допускали, если ты не научился писать сто слов в минуту скорописью Питмана». И ко всему этому добавлялись уроки английского для экзамена уровня «А».

«Я принадлежал газете, – говорил Терри. – Я не распоряжался своей жизнью, а она ускорялась».

В понедельник утром под конец сентября 1965 года, в, по его словам, «ужасной новой куртке» и «все еще с привкусом школьных обедов во рту», Терри явился в редакцию в Хай-Уикоме и познакомился с новыми коллегами. Среди них был Джордж Топли, старший репортер, «самый талантливый журналист, которого я встречал в жизни»[35], как утверждал Терри. Топли, сознательный человек с категоричными политическими взглядами, мог похвастаться красивой и почти наверняка апокрифической предысторией: в юности он тайком пробрался на корабль, чтобы поучаствовать в гражданской войне в Испании, но ошибся судном и попал на север, в Халл. Опять же – занесем в категорию «слишком хорошо, чтобы проверять». «Артур Черч привил мне журналистскую этику, – говорил Терри, – а Джордж мягко учил, что иногда ее мало».

Затем – Джонни Хоу, «главный и, сказать по правде, единственный младший редактор», «одаренный замечательно скабрезным чувством юмора» и превосходным слухом на двусмысленности, который с гордостью поделился с Терри историей о том, как однажды пропустил в печать репортаж о мужчине, ворвавшемся голым на устроенную Женским институтом выставку цветов, фруктов и овощей и «сеял панику среди божьих одуванчиков, пока его не поймали за лущением початка». Хоу был веселым, низеньким и круглым – настолько низеньким и круглым, что, по словам Терри, «был в одном шаге от сферичности». Этим он заметно отличался от Кена «Багси» Берроуза, редактора новостей в Bucks Free Press, тощего и угрюмого. «Когда они в обед выходили в паб, – вспоминал Терри, – это выглядело так, будто число десять собралось прогуляться»[36].

И, наконец, Алан Хант, пожилой репортер, которому Артур Черч поручил принять юнца под крыло и показать ему, как собирать материал для новостей. После нескольких дней акклиматизации в редакции Хант наконец взял Терри – с новенькими блокнотом и ручкой в дрожащих руках – на первое задание, во время которого Терри оказался на ферме и впервые лицом к лицу столкнулся с трупом.

Вот такое крещение огнем – или, вернее сказать, крещение грязью. Присутствовали все три службы экстренного вызова, тело лежало во дворе. «Прямо перед нами, – вспоминал Терри, – был мертвец разных скверных оттенков. Он соскочил с трактора во дворе и провалился в колодец, о котором уже не помнил никто живой. Когда-то его накрыли деревянными досками, они срослись с землей и прогнили, и мужчина, грузно приземлившись, провалился и захлебнулся в жиже».

Наставник Терри принялся профессионально опрашивать полицейских и злополучного владельца фермы. «Я же тем временем пытался вместить все это в голову и одновременно удержать завтрак в желудке. Я гадал, кто сообщит его матери, есть ли у него девушка». По словам Терри, университет местной журналистики предоставил ему экспресс-курс жизни – но в него, очевидно, включался и дополнительный учебный модуль по смерти.

Занятия по этому предмету проходили раз-два в неделю, когда он отправлялся на коронерский суд слушать и с позеленевшим видом записывать подробные описания последних и часто неприятных мгновений самых разных людей. Убийства случались редко – это все-таки Бакингемшир, а не Бронкс, – но о самоубийствах того же не скажешь. Как написал в своей дублинской лекции Терри, «палач Пирпойнт знал, как повесить человека быстро, какой длины взять веревку, где нужно расположить узел. Большинство людей этого не знают»[37]. Впредь Терри всегда скептично относился к концепции «мирной смерти».

А еще – мировые суды, порой не менее мрачные, где «творилось правосудие, а значит, должен был неизменно сидеть представитель Bucks Free Press в дешевом пиджаке и записывать все безупречной стенографией Питмана». Здесь Пратчетт сразу заметил две вещи: первая – то, как «во время совещания присяжных или судей преступники, полицейские и юристы все вместе смеялись, перешучивались и делились сигаретами. И почему-то у тебя сразу увлажнялись глаза – и тогда все они начинали выглядеть одинаково, за исключением недоумевающего пострадавшего, у которого разбили теплицу или подожгли машину и который теперь гадал, почему виновный дружески треплется с копом».

А вторая – внушительная «вдовствующая судья», рассматривавшая значительную часть дел и предпочитавшая темно-синее нижнее белье: Терри не пришлось проводить журналистское расследование, чтобы это узнать, потому что она раскрывала свой секрет сама, перед всем судом, сидя раздвинув ноги за кафедрой без внешней панели. «Все, кого вызывали давать показания, таращились в потолок», – замечал Терри, гадавший, не удивляется ли судья тому, что никто не смотрит ей в глаза.

Не столь драматичными были долгие вечера на собраниях Районной управы, чьи бесконечные разбирательства были демократически открыты как для общественности, так и для прессы, хотя Терри частенько оказывался там один-одинешенек в обеих ролях и сидел в ужасе перед неизбежным депутатом, который возьмет слово под конец затянувшегося собрания и скажет: «Господин председатель, я бы хотел поднять еще один вопрос…»

А также хоры, группы и любительские театральные общества, и, конечно, деревенские выставки или – в сезон – целая отдельная субкультура выставок необычных фруктов и овощей. Да и золотые свадьбы всегда считались хорошим поводом отправить домой к парочке младшего репортера и напечатать в следующем номере абзац-другой под их улыбчивой фотографией. У этого задания, понял Терри, есть свои творческие пределы: в таких случаях можно было задать только один вопрос – о секрете прочного и счастливого брака. «Вообще говоря, я бы мог писать ответы и сам, – вспоминал Терри, – поскольку все они касались важности умения брать и получать, доброты и понимания, и так далее. Но, помню, один муж радостно заявил: “Ну, мы часто занимались сексом, да и сейчас занимаемся”. А его сияющая улыбкой жена бесстыже подхватила: “Как есть правда, о да. Вы-то, молодежь, думаете, будто изобрели секс, но с ума сойти можно, что мы вытворяли во время светомаскировки”. А муж довольно добавил: “Да и на велосипеде, дорогая. Женский велосипед без поперечины в руле был моим лучшим другом”. И так без конца, пока я, как хороший журналист, не нашел повод откланяться и не отправился искать холодный душ»5.

Четверг был днем перед выпуском – самым суматошным в редакции, зато пятница, когда газета выходила, выдавалась сравнительно спокойной. Первым заданием Терри в тот день было освобождать наколку – острый инструмент на деревянной подставке, на который нанизывали не вошедшие в выпуск события недели, чтобы, если потребуется, использовать их позже – «как мусорная корзина с возможностью восстановления», говорил Терри6. А затем ему поручалось на час-другой стать Дядюшкой Джимом.

По словам Терри, «никому не хотелось писать для уголка Дядюшки Джима». В Bucks Free Press существовала рубрика «Детский кружок», каждую неделю выделявшаяся для читателей младшего возраста: мир объявлений о днях рождения, публикующихся по просьбам родителей, или рассказов, иногда о говорящем кролике Бу-Бу или говорящем горностае Питере Пайпере; а главенствовал в кружке мифический Дядюшка Джим – то есть тот член редакции, которому не повезло вытянуть короткую соломинку. Все-таки по меркам серьезной новостной журналистики это было несерьезно до невозможности – даже хуже текстов о необычных фруктах и овощах.

И будто этого мало, задание в любой момент могло стать ловушкой. «Действующему Дядюшке Джиму приходилось смотреть в оба, – писал Терри, – потому что каждый остряк в округе изо всех сил старался протащить в газету какую-нибудь пошлятину под видом детского имени. Засранцы. Как бы выразиться помягче? Ну, если вас правда звали Р. Ситч[38], приношу извинения за то, что не известил Бакингемшир о вашем дне рождения, потому что хотя бы это я не пропустил»7.

Итак, новенький мальчик на побегушках, не имевший права голоса, облачился в не слишком величественную мантию Дядюшки Джима. Но со временем он перестал жаловаться. Оказалось, мантия Дядюшки Джима ему очень даже к лицу.

Можно без преувеличения сказать, что Терри Пратчетт совершил революцию в «Детском кружке». Еще никто в истории Bucks Free Press не дядеджимил так, как Терри. В сравнении с тем, что выходило здесь раньше, его первые недели можно было назвать цунами креативности. Сразу пришел конец кролику Бу-Бу и Питеру Пайперу: в смену Терри бакингемширские дети о них больше не слышали. Вместо этого они увлеченно следили за тем, как профессор Прыщ строит ракету для полета на Марс, не забывая повесить занавески на иллюминаторы и большой медный молоток на дверь. Или присоединялись к армии захватчиков из Тропнесианской империи на Грошовых островах, которые после римлян неудачно вторглись на Британские острова под предводительством генерала Мерзавица. («Так оно в истории и бывало, – услужливо пояснял рассказчик. – Видишь пустое место – захвати; и чужие корабли выстраивались в очередь в Ла-Манше ради старого доброго покорения»). Или наблюдали, как отряд гномов отправляется через коварные моря на сделанной из каштана подлодке с двигателем-резинкой. Или становились свидетелями того, как Гамельнский крысолов прибывает в городок Блэкбери посреди забастовки дворников и уводит прочь городскую управу – «кроме мистера Пателя, который спрятался под водой у берега реки и дышал через тростинку, что не так просто, как пишут в книжках».

Еще читатели увидели, как Уэльс превращается в британский Дикий Запад – богатый, безумный и опасный, только не из-за золотой, а из-за угольной лихорадки; познакомились и пустились в странствия с Бедивером, «самым красивым из всех пастухов, и его псом Сбрендивером, лучшей овчаркой во всем Уэльсе».

По этим экзерсисам – пусть коротким и, несомненно, по-юношески сыроватым – видно, как отлаженно уже в те годы работала классическая пратчеттовская машинерия. Уже в семнадцать Терри открыл, что можно перенимать традиционные пыльные приемы и оживлять их, с ходу переворачивая, а затем в лобовую сталкивая фантастическую завязку с современностью во всей ее языковой красе. История могла начинаться: «Давным-давно (так начинаются все сказки) жил-был юный принц…»[39] А вскоре птичка на дереве доверительно сообщала юному принцу, что есть «принцесса Селена, и если ты хочешь на ней жениться, то придется поухаживать: шоколад, цветы и всякое такое». Начинающий журналист уже осваивал мастерство пародийной героики, лукаво ослаблял гайки традиционного повествования, чтобы посмотреть, не выйдет ли из этого чего-нибудь смешного.

33

Спайк Миллиган (1918–2002) – известный ирландский писатель, сценарист, сатирик и комик с сюрреалистическим юмором. Среди прочего автор юмористической передачи «Шоу болванов» (The Goon Show).

34

Пер. И. Нечаевой.

35

Пер. И. Нечаевой.

36

Пер. И. Нечаевой.

37

Пер. И. Нечаевой.

38

R. Sitch звучит как «arse itch» – «зуд в заднице».

39

Пер. М. Сороченко.

Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография

Подняться наверх