Читать книгу В поисках золотого зерна - - Страница 3

О, до чего ж ярко и лучисто светит весенним днем солнце, до чего ж хорошо! Неужто, от жаркого тепла, пронизывающего спину, не взыграет кровь, не забьется сердце? Тает снег, на воде играют яркие блики солнца, оживают деревья-травы, больше взмывающих в небо птиц, возвращаются с юга утки-гуси, звонко кукует кукушка, щебечут пташки – о, будто сам творец явился в этот мир… Для души якута-саха, для взора уранхайца – удивительное время: исполненный радости трепет деревьев-трав, их тихое перешептывание с ветром, лобзание с солнцем. Вода в озере, будто кокетливая девушка, взглянет украдкой из-под деревьев-трав на солнце, вспыхнет огнем и, словно смутившись, внезапно блекнет, туманится, чтобы затем вновь засверкать, заискриться.

С вышины сияющих небес с громким гомоном ринулся вниз бекас. Опустившись у края озера встал, важно выпятил светлую грудь, покачивая хвостом, и окинул окрестности цепким взором черных зорких глаз… Завидев на другом берегу озера задремавшую, свесив клюв, нежащуюся в сладостной истоме под теплыми лучами солнца самку, бекас радостно встрепенулся, издал пронзительный, призывный свист. Самка очнулась, вскинула крыльями, горделиво выгнула шею и затаилась в ожидании. Неужто, увидев эдакое, усидишь на месте?! Зазвучала песнь, полная страсти, в ней слышалось кипение крови, биение сердца; не переставая выводить трели, беспрестанно трепеща крыльями, бекас направился в сторону самки; как бы испрашивая согласия, едва заметно задрожали его крылья, нагнулась шея, потянулся клюв, смежились веки… О, уж невозможно унять бурлящую кровь, бешеный стук сердца: с дрожащими крыльями, с песней любви ринулся он в бушующее полымя страсти…

Вода в озерце засверкала, замерцала, вспыхивая в радостном сиянии. Зашумели ревниво кроны двух тальников.

* * *

Дед мой Уйбан Унаров, закончив обход вершей да силков, со словами: «Ну что, дружок, отдохнем?» – скинул на землю берестяную плетенку и сел, подставив теплым лучам солнца свою стариковскую спину. Так саха имеет обыкновение исцелять свои застарелые болячки. Мой старый дед, увидев, как любятся бекасы, лишь хмыкнул: «Хе-хе-хе… Ишь, заливается, как тот Соломон». «Какой такой Солома?» – вопрошаю я. – «Какой? Да тот самый, Соломон Мудрый… Давным-давно жил, говорят, в городе Иерусалиме славящийся своим умом царь Соломон Мудрый, у которого было три тысячи жен».

– Оксе, ну и ну! Так много жен? На скольких же его хватало?!

– Хе-хе-хе… Рассказывают так, дружок… Ну вот, однажды велел Соломон Мудрый отобрать из трех тысяч своих жен триста самых лучших, подобных стройным стерхам, похожих на величавых лебедей – много танцев они станцевали, много песен пропели, услаждая взор и слух его, хоть и стар уж был царь, да взыграла кровь, забилось сердце. Тут жена одного из его близких друзей – женщина неземной красоты – вышла из дому посмотреть на эти игры-забавы, лицо ее вспыхнуло от радости, она засмеялась так, что сорвавшиеся из ее уст звуки послышались чудеснее трелей любых сладкоголосых пташек, что уж тут говорить о песне стерха, звуке кырымпы?! Совершенно дивный голос…

Прямо в сердце пронзил тот голос Соломона Мудрого. Увидев лик женщины, царь был потрясен и замер в немом восхищении. «Среди трех тысяч моих жен не нашлось такой желанной! О, где мое счастье? Без нее – не найти мне его!.. О, всевышний творец, создатель мой! Зачем тобою дана мне кровь горячая, сердце живое?!. Коль сотворил ты меня на счастье великое, – бушующий огонь крови моей, неутолимый жар сердца моего, жгучую страсть души моей – всели в кровь и плоть этого чудного создания!.. Хоть единожды б обнять, словно выточенные из кости водяного быка, белые, дивные ножки ее! Сжать в ладонях вздымающиеся, подобно двум вершинам ливанских гор, прекрасные перси ее! Окунуться б в полыхающие темным пламенем, бездонные, словно ночное небо, глаза и утолить жар сердца моего! Испить бы поцелуй исходящих соком спелой ягоды рдеющих губ ее! Причесать бы струящиеся легкими волнами, словно под ласковым дуновением ветра, шелковистые власа ее! Погладить бы вспыхивающие алой зарей ланиты ее! О, спаси меня, творец! Призри сына своего грешного! Горит мое сердце, не держат ноги, померк свет белый в глазах, не мил он стал мне!!! Нет мне счастья без нее!» – так он пел, говорят, песнь страстной любви, песнь пламенной любви, сотрясая седой, спадающей на грудь, бородой, белоснежными, спадающими на плечи, власами, точь-в-точь как тот бекас дрожал, заливался он слезами и песнью любви… – смеясь сказал мой дед. – Царь, дошедши до того, не мог не добиться своего, на то он и царь, взял что хотел.

– Ну-у! И как это ему удалось? А муж у нее где был?

– Муж? Был муж… да царь ее все равно взял… От женщины той совсем потерял голову и совершил один черный грех. Отправил ее мужа на войну, где убили его, а женщину взял в жены.

Восседая на золотом троне в своем дворце, надев на голову усыпанную драгоценными каменьями сверкающую золотую корону, накинув на плечи подобную багровому облаку пунцовую мантию, разодев свою возлюбленную как богиню – устроил он пир с самыми лучшими яствами и с самым дорогим зельем хмельным. Тут явился к нему ангел Смерти.

– Ага! Так ему и надо! – радостно воскликнул я.

– Э, нет, дружок, не спеши! Соломон Мудрый не нам чета… Не тут-то было, не умер он, напротив, пуще прежнего прославился… Говорит ему ангел Смерти: «Ну, Соломон Мудрый, пробил твой час! Всевышний в сильной печали от свершенного тобой греха, послал за твоей душой, чтоб предстала она перед судом его… Говори, да побыстрей, слово-завещание свое, определи судьбу государства, прощайся с народом своим!»

– О, верные слова говоришь: как тут не опечалиться всевышнему?!! Благодарение за то, что терпел до сих пор! О, ангел Смерти, как же мне уйти без надлежащих на то приготовлений? Неужто зря я прозван Соломоном Мудрым? Не подобает мне помирать как простому смертному, душа не позволяет: этим вечером скажу я народу своему, как устроить судьбу государства, а наутро велю изготовить гроб, где до наступления последней тысячи будет покоиться мое грешное тело… Приходи завтра к вечеру, вспомню я все свои грешные деяния, повинюсь, облегчу душу… Коль не сделаю этого – с каким лицом явлюсь я перед взором всевышнего? – ответил Соломон Мудрый. Ангелу Смерти понравились слова его, с тем и ушел.

Соломон Мудрый велел выкопать под дворцом глубокую яму, пол которой выстелили гранитом, стены обложили мрамором, потолок украсили сапфиром да яхонтом, поставили железную лестницу с острыми выступами-ступенями. Затем царь велел изготовить гроб: внутри серебряный, снаружи обитый парчой золотистой да с крышкой из горного хрусталя… У четырех углов гроба велел поставить и зажечь лампады, воскурить ладан.

* * *

На протяжении всей ночи, на протяжении всего дня с возлюбленной, единственной зеницей ока своего, с милой пташкой золотой своей веселился и предавался бесконечным любовным утехам он. Повиниться в грешных деяниях? Оставить завещание? Даже и не вспомнил об этом. В разгар потех-утех его, как и обещал, явился ангел Смерти наперевес с косой… Соломон Мудрый, обращаясь к возлюбленной, сказал: «О, друг мой драгоценный, друг нежданно найденный, милая пташка моя, прости! Видать, настал мой час… До встречи на том свете, прости!» – со словами такими он покрыл жену свою милую поцелуями. Затем велел открыть вход в укрытие: «А ну, ангел Смерти, входи, взгляни на мое ложе, где должен буду я почить на долгие годы! Взгляни на обитель мою, где проведу я оставшийся век свой, ну и как?» – воскликнул он. Ангел Смерти заглянул внутрь: «Оксе, до чего ж хорошо! Надо бы рассмотреть получше!» На что Соломон Мудрый говорит: «Никак нельзя допустить, чтобы твои ноги ступили на эту грешную землю, не то грязь пристанет. А ну, стань легче легкого, я сам, на закорках, спущу!»

Ангел Смерти обрадовался: «Умного сразу от других отличить можно: никто никогда не говорил, что, ступая на грешную землю, ангел может запачкать ноги, никто никогда не предлагал взять к себе на закорки», – подумал он и, став легче легкого, взобрался царю на закорки. Соломон Мудрый, спускаясь по железной лестнице, сделал вид, что поскользнулся и опрокинулся на спину. Ангел издал смертельный вопль, почернел весь, вот-вот испустит дух.

Соломон Мудрый: «О, вот, беда-то! Живо гроб открывайте – уложим поскорей в него ангела, пусть придет в себя». С этими словами, не давая ангелу опомниться, поднял, положил его в гроб, накрыл крышкой и запер… После чего вновь предался беззаботным утехам.

Всевышний встревожился: «Куда запропастился ангел Смерти? Вдруг соблазнился женой Соломона Мудрого – забыл про свою работу, про свои обязанности». Как было найтись запертому в гроб ангелу – так и не нашелся… Три года ждал всевышний – не дождался. Гроб Соломона оказался крепок, не выпустил то, что проглотил.

Всевышний послал гонца с вестью: «Непременно это дело рук Соломона Мудрого, ангел Смерти кроме него нигде не был… Пусть отпустит моего ангела, вместо него дарую царю три человеческих жизни». Соломон Мудрый велел освободить ангела, вынуть его из гроба. Бедный ангел Смерти, проведя в гробу целых три года, мог лишь едва подрагивать ресницами. С тех пор, имя Соломона Мудрого пуще прежнего знаменито стало, разнеслось-разлетелось оно по всему белу свету.

Слыша это, старик Сатана проворчал своим: «Ну и ну! Не думал я, что двуногий! смертный мира сего! будет так именит, будет так знаменит… Настала пора самому встретиться с этим Соломоном Мудрым».

* * *

Одним вечером вспомнил Соломон Мудрый, что он верующий – взял в руки песни отца своего, царя Давида – сел читать псалтырь. Читал и думал: «Видать, написанная мной «Песнь песней», воспевающая чувственную, плотскую страсть, еще более приумножит мои грехи-провинности!» – от внезапно обуявшего ужаса зашевелились волосы на голове царя, кинуло его в нестерпимый жар… Тут в темном углу взметнулось синее пламя, заклубился черный дым, после чего раздался треск огня и явился сам Сатана, отец мира нижнего.

В пунцовой, словно багровое облако, мантии, с изъеденной язвой ликом, в рогатой мохнатой шапке возник пред ним грозный Сатана. И разнесся, сотрясая своды дворца, его ужасный хохот… Злейший из всех злейших, нечестивый из всех нечестивых с горящим ликом, с носом, подобным клюву орла, с острой бородкой, с бездонным и алчным взором, вождь черной нечисти изрек: «Примите от нежданного гостя слова здравицы! Слова привета! Славная “Песнь песней” в моем царстве на хорошем счету. И в верхнем мире все ангелы украдкой почитывают ее, вздыхают, едва унимая биение сердца, жар крови – давно уж все об этом судачат», – прикрыв рот, отвернувшись в сторону, рассмеялся Сатана…

Соломон Мудрый отвечал: «Отец мира нижнего, вождь нечисти черной, преподобный Люцифер, достославный Сатана, привет и тебе! Такому, как ты, не пристало являться без надобности. Что привело тебя к бедному смертному – земляному червю?»

Люцифер же так поведал о своем намерении: «Что привело меня? Из всего племени двуногих, из племени человеческого… скажем так, из имеющих тающее дыхание и загнивающую плоть, из имеющих горящий негасимым огнем, неустанно бурлящий мозг лишь ты именит стал неимоверно, лишь ты знаменит стал чрезмерно, потому и явился к тебе знакомиться… Делами добрыми, ума недюжинной силой можешь ты вознестись вверх – с именем великим своим, с грехами многими можешь свергнуться вниз… Ты можешь быть нарасхват у нас. Потому пришел удостовериться сам».

На что Соломон Мудрый сказал: «Оксе! Отчего бы мне – бедному червю земному, быть нарасхват у вас?!! Напраслина, однако… Скажи между нами, в чем же ты желаешь удостовериться?»

Речь Сатаны была такова: «Одержишь умом своим верх надо мной – не стану посягать на твою душу, не велю скинуть в горящую смолу, но коль я возьму верх над тобой – завладею душой твоей безраздельно и будет в воле моей – скинуть ли тебя в кипящую смолу иль сделать господином».

«Оксе! Разве бедному двуногому дано уразуметь то, что незнамо вам? Ясно, что вы, бессмертные, одержите верх… Зная об этом, ты пришел сюда сам. Из почтения к тому, может, и соглашусь я… Приходи через три дня… Коль исполнишь все, что мной будет сказано – то и проигравши, мне не жаль будет отдать тебе свою душу», – согласился Соломон Мудрый.

* * *

На протяжении всех этих трех дней царь вел себя так, будто ничего не случилось, беззаботно и беспечно. Велел устроить игры-забавы, угощение-пиршество для всех трех тысяч жен своих. Упивался утехами с любимой женой.

Разве что… в память о жизни в срединном мире велел изготовить снаружи золотую, изнутри серебряную табакерку, украшенную драгоценными каменьями, и насыпать в две трети нее растертый в порошок табак.

Через три дня тут как тут явился Сатана: «Вождь двуногих, Соломон Мудрый, здравица-привет тебе! Велел придти мне, вот я и здесь».

– Отец мира нижнего, вождь силы нечистой, преподобный Люцифер, здравица-привет тебе! Знамо, не потому ты пришел, что я велел придти?!! Видать, со всеми добрыми, светлыми силами решил потягаться, вот и явился, – ответил ему Соломон Мудрый.

Услышав это, преподобный Люцифер прикрыл рот рукой и громко, раскатисто рассмеялся, затем сказал:

– Ну, что делать будем? Ты начнешь первым? Или я?

– Многочисленна ль рать твоя, велик ли народ твой? Под силу ли двуногому сосчитать их? – спросил царь Соломон.

– О, много… Одним словом, их больше, чем звезд в небе, больше чем песчинок в море … Сам не знаю точно, – был ему ответ.

– Говорят, древние философы сказывали, что простому смертному невозможно сосчитать, сколько всего белых ангелов, бессмертных душ… Сказывают еще, что светлое дыхание всех белых божеств необъятного мира сего может уместиться в один маленький наперсток… Так ли это?! У вас, говорят, есть самый маленький из вас Сатана: Кырбас – Ломоть, каков он? Смог бы весь твой люд-народ уместиться в этой табакерке? – спросил царь Соломон.

На что Сатана такую речь держал: «Вон тот – мой младшенький – на твоих глазах может вырасти до самых небес… И будет расти и расти еще выше и выше, бесконечно… Так же мои могут уменьшаться, ничуть не уступая в том белым ангелам. Можно сказать, что все мы можем стать такими маленькими, что и дна твоей табакерки не покроем».

Соломон ему в ответ: «Ну и ну… Хоть и духи, но уж чтобы так мало места занимать? Поверю только тогда, когда увижу собственными глазами, до того – ни за что!»

Сатана: «Хм, не веришь?.. Заставим поверить!» Сказал и призвал того самого Кырбаса – Ломтя Сатану: «А ну, покажись, вырасти-вытянись!» В тот же миг, изгибаясь-извиваясь, явился перед ним с вырывающимся из темени столбом света сын Сатаны, и стал расти ввысь.

Верх дворца растворился, словно его и не было, и показалось небо. На протяжении всей ночи Ломоть Сатана рос и рос, постепенно превратившись в светящуюся нить, которая не переставала тянуться вверх. Так он вытянулся до такой неоглядной выси, что глаз уже не мог видеть его.

Тогда Соломон сказал: «Оксе, да-а… высоко забрался… А ну, теперь покажите, насколько можете уменьшиться», – и откинул крышку табакерки. Тут началось! Бесовское племя, превратившись в едва заметные искорки, целых три дня и три ночи беспрерывно сыпалось в табакерку.

Через три дня послышался голос самого Сатаны: «Ну, теперь остался один я да дух огненной смолы старуха Уот Кюкюруйдан – Гудящее Пламя, но ей не до того, она не может отлучиться от горящей смолы. А я за моими последую сам, смотри!» – сказал он и, превратившись в сверкающую искру, упал на дно табакерки.

Соломон Мудрый встал, сделал вид, что заглядывает внутрь: «Ох! Что за диво?! Будто и нет никого… Бывает же такое», – остановившись на полуслове, быстро перекрестил крышку табакерки и поспешил захлопнуть ее, вырвал из псалтыря отца лист, и, со словами “Творец воскрес, враг сгинул!”, обернул им табакерку. Так все бесы вместе с Сатаной оказались в ловушке.

Соломон Мудрый велел доверху залить свинцом девяностодевятипудовую железную бочку, затем просверлить ее посередине, положить туда табакерку и залить сверху опять же свинцом. После чего повелел спустить ту бочку на дно морское.

Целый год старуха Уот Кюкюруйдан – Гудящее Пламя жгла смолу, ждала-ждала своих, да никого так и не дождалась. Безмятежность ее постепенно стала убывать, заменяясь беспокойством и смятением.

В верхнем мире случился другой переполох: ангелы и божества тоже пришли в великое смятение. Души усопших остались без призора: нет Ломтя Сатаны и некому взвешивать грехи-провинности, добродетели-заслуги. Круглый год восседал привратник, да так и не увидел ни одну новую душу, ни разу не привелось отворять ему врата в рай. Пришел он в великое смятение, обратился с докладом к всевышнему: «Племя бесовское вовсе исчезло, видать, сгинуло совсем, теперь может статься так, что пошатнется опора мироздания… Закрылся ад, и рай закрылся… не различить, где грех-вина, а где добродетель-заслуга. Всевышний! Надобно немедля что-то предпринять – плохи дела: нет бесов – отпала необходимость и в нас», – сказывал привратник и бил челом не меньше девяноста девяти раз. Всевышнему не доводилось прежде встречаться с такой бедой, почесывая в недоумении затылок, впал он в тяжелые думы… Да и он ничего путного выдумать не смог, лишь обронил: «Погоди, подождем еще немного».

В срединном мире случилась другая беда: неприкаянные души усопших не могли вознестись в верхний мир, не могли спуститься в нижний мир – все превратились в бродячих призраков, толпящихся темным сонмом, пугая и ввергая живых в муки и страдания. Настала острая потребность найти и вернуть бесов. Ангел Смерти сказал: «Это все Соломона Мудрого проделки, он даже меня – ангела Смерти провел, подверг мучительным испытаниям».

– «Э-э! Может быть, оно и так…» – радостно встрепенулись ангелы-божества… Отправили самого проворного ангела Гаврилу к старухе Уот Кюкюруйдан – Гудящему Пламени расспросить-разузнать о том, о сем.

Среди клубящегося дыма великого, вечно и бесстрастно бушующего пламени огня старуха виднелась лишь смутной тенью. Ангел Гаврила: «Беда великая случилась, старая, тебе уж, наверное, ведомо про то, может знаешь-ведаешь, что стряслось? Ангел Смерти говорит – это все проделки Соломона Мудрого». Старуха в ответ зашлась в истошном вопле: «Фу-у! Правда что-о-о… Говорили, мол, вождь наш, высокочтимый Люцифер, знаменитый Сатана, желает встретиться с Соломоном, затеять с ним спор!»

Прослышав такое, расторопнейший из всех ангелов Гаврила медлить не стал. Горя желанием прослыть единственным спасителем и бесов, и божеств, и всего мироздания, несмотря на свою тучность, взмыл он ввысь и, резво рассекая воздух, полетел к Соломону Мудрому.

Царь решал в это время спор между двумя женщинами, которые обе настаивали на одном: «Тот, умерший, – ее ребенок! Этот, живой, – мой!» Волосы у них были растрепаны, одежда изорвана, руки и лицо расцарапаны в драке меж собой. Соломон Мудрый подозвал палача: «У них обеих нет свидетелей, так что сначала разруби этого, живого ребенка и отдай по половине его каждой из этих женщин. Потом разруби и отдай им по половине того, мертвого», – велел он. На что одна из женщин воскликнула: «Ну что ж, лучше умру, но не отдам живым ребенка этой стерве, скорей руки мои отсохнут… Пусть получит то, что хотела, посмотрим, как она обрадуется, живым он ей не достанется, пусть умрет!»

Как только палач взял в свои руки топор и схватил ребенка, раздался пронзительный крик второй женщины: «Дитя мое… дитя мое! Не убивайте его, пусть забирает!» – и упала в обморок.

Соломон сказывал такую речь: «Разве материнское сердце допустит, чтобы погибло ее дитя? Отдайте его матери, не позволившей убить ребенка. Ту же, которая пожелала умертвить его, выведите отсюда и отрубите ей голову». В тот же миг все вельможи-господа вскочили на ноги: «Слава Соломону Мудрому! Пусть трижды продлится век твой! Да возрастет слава твоя!» – так воздавали они ему хвалу-здравицу.

В этот миг тут как тут свалился с небес запыхавшийся ангел Гаврила: «Слава тебе, Соломон Мудрый! Всевышний велел передать – за то, что отпустишь бесов, подарит тебе три человеческих жизни. Грехи-провинности, добродетель-заслуга перестали представать на суд божий, закрылся ад, закрылись и двери рая, срединный мир переполнен душами усопших».

– Слово всевышнего для меня – закон! Великочтимый Люцифер сам повинен, хотел забрать мою душу, потому я и утопил в море все их племя бесовское, – сказал Соломон Мудрый.

Ангел Гаврила, на то и слывший проворным, не замедлил воскликнуть: «Явись бочка со дна морского!» – в тот же миг взмыла из глубин морская волна и выкатила на берег круглую тяжелую бочку. «Расколись, бочка, ровно посередине да тресни сверху!» – бочка послушно раскололась надвое посередине и треснула сверху. Из бочки выскочила завернутая в бумагу золотая табакерка и стукнулась о камень – обертка развернулась: и что тут началось, дружок! Три дня и три ночи кряду гудящая тьма бесов тянулась в нижний мир. Тут только заметили – золотая табакерка была пролизана нечистой силой насквозь, непреодолимой преградой оказалась лишь бумага со словами молитвы.

– С тех пор Сатана не являлся больше в своем обличье в этом мире… После случившегося даже его пронял страх, – посмеиваясь под нос, произнес мой старый дед и постучал по своей табакерке. И в конце сказал:

– Вот почему Соломон Мудрый имел долгий век – жил, говорят, триста лет.

– Ну и ну!.. Долго жил, однако… Но ведь бесов каждый может обвести вокруг пальца? В якутском сказании-олонхо нет ни одной нечистой силы, которая бы не попалась на обман… Говорят, Ырыа Уйбан – Иван Песня перепел даже богиню войны, одержав тем верх над ней, – не остался без ответа я.

На что мой старый дед сказал:

– Хе-хе… “одержал верх”… говорят, Ырыа Уйбан пел целый день, да бесова дочь не отставала, повторяла за ним слово в слово… Но когда Ырыа Уйбан пропел “Ше-е-ек – вы-е-ек!”, Дева войны оторопела: «Окаянный… что это он говорит такое…» Тут Ырыа Уйбан воскликнул: «Ура, я победил!» Для бесов, сказывают, это греховные слова, потому они не могут даже произносить их.

– Нет, не так… Нечистая сила просто глупа… Говорят, что они даже не могут сосчитать, сколько дырочек в мутовке, – молвил я в ответ дедушке.

– Хе-хе… вот человек, бесову силу ни во что не ставишь, а собак боишься, – смеется надо мной дед.

– Э, конечно, боюсь. Собака, знамо, кусает, – сказал я в ответ.

– Пожалуй, расскажу о той мутовке. Очень красивая молодая женщина осталась летом одна, муж ушел косить сено. В это время наведался к ней то ли бес, то ли человек – никто об этом не ведает. Влетел к женщине и говорит: «Пришел забрать тебя в жены». На что женщина на такие слова в ответ сказывает: «Что за глупец такой явился! Поди, дырочек в мутовке сосчитать не может, а меня в жены забрать пожелал». Бес обиделся: «А вот и сосчитаю!»

– Считай! – женщина принялась вертеть руками мутовку, – Ну и сколько насчитал? – спросила она.

– Погоди-погоди… погоди… – бес старательно пытался сосчитать дырочки в вертящейся мутовке.

– Прочь, несчастный! Еще мужем моим хочешь стать, – с этими словами женщина ткнула мутовкой в бок беса.

– Раз ты такая замечательная женщина, сосчитай сама! – и бес, перехватив из ее рук мутовку, завертел ее что есть силы.

– Женщина стала считать: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть!» Она каждый день пользовалась своей мутовкой и как же ей было не знать, сколько в ней дырочек. Бес был опозорен и больше не являлся к той женщине, – смеясь, завершил свой рассказ дед.

– Хе-хе, вот это женщина! Вылитый Соломон Мудрый! – сказал я.

– Так вот, дружок, не играй с женщиной: вот возьмешь себе жену, тогда и узнаешь по-настоящему, какова она, женщина! На дню раз сто тебя вокруг пальца обведет… Какой там Соломон Мудрый, самая премудрая душа – это она, женщина! – сказал дед, положил табакерку в карман, подобрал с земли плетенку и собрался идти.

Пер. 2002 г.