Читать книгу Звезда-окраина - - Страница 10

Жил на свете кот, который умел читать слово «сметана». Если не было на банке с майонезом написано «со сметаной», он к плошке даже не подходил. Никак его было не провести. Долго дивились на него хозяева, да однажды решили, что хорошо бы невидаль эту по телевиденью показать. Ведь учёных зверей раньше только в сказках живописали, а тут на тебе – умный кот, умеющий этикетки читать, да ещё и в наш беспощадный ко всему таинственному век. Телешаманы, конечно, сразу согласились кота публике представить, да не как-нибудь, а с ходу в вечернем эфире. Привели его в студию и говорят:

– А таперь, дражайшие телезрители, пред ваши очи предстанет учёный кот. Он без труда отличит кильку от шпрот. И уж точно никогда не перепутает майонез со сметаной.

Поднесли к нему две банки, чтоб он их рассмотрел как следует, да по разным углам шалмана поставили. Кот, конечно, к банке со сметаной подошёл и лапой бить по ней начал, ко всеобщему изумлению. Быстро слава его дошла до мужей-академиков, волхвов от науки. Заинтересовались ученые эдакой небывальщиной. Стало им любопытно невмочь, в чём же здесь подвох кроется. Стали они Ваську исследовать. И так, и эдак его искушать, мож, не феномень это никакая, а шельмовство обычное. Начали с того, что ярлыки разных расцветок и фасонов на банку наклеивали. Но не сбило это с толку усатого – узнаёт сметану шишига, как туман ни напускай. Тогда решили слово майонез и сметана по-арабски и на фарси написать. Вот тогда-то и запутался пушистик. Не знал, к какой банке подступиться. То к одной подойдёт, то другую лизнёт. Ну значит точно по-басурмански скотина не маракует, только родной русский язык знаёт бестия. Стали допытываться у хозяев, учили ли азбуке, аль с рожденья хвостатый – грамотей. Те объясняют, что с самого измальства, как молоко лакать начал, так уже и алфавит разумел. Стали выяснять родословную. Оказалось, что отцом Васькиным был кот, которого звали Иван, а его отца звали тоже Василий, и что он у главного редактора Литературной газеты жил. Тот ему стихи читал плохие и хорошие, и после хороших сметану давал, а после плохих – майонез. Такое вот воспитание. Так научился котейка тот настоящую поэзию от обычных рифмованных поделок отличать. Редактор же со временем вконец разленился: сам ничего не решал, только стихотворения вслух читал и после одобрения усача немедля в печать отправлял.

Решили и нашего Василия Иваныча проверить, не передался ли ему литературный вкус от деда, ведь Дарвин Карлос-то свою теорию только расхваливал, да Ламарку Ивану, предтече своему, ничего возразить-то по сути не смел в той его мысли, что всякая жизнь к совершенству стремится и что от енто стремление, если уж очень оно могуче, самый геном на новый лад может перековать. Выбрали профессора стихи самые лучшие и начали котофею их начитывать. Прочли ему Клюева – молчит. Простонали Гумилёва – молчит. Отчеканили Маяковского – молчит, даже не мурлычет. Ну, думают, видно правду в народе говорят – на детях и внуках природа отдыхает. Нет у Васьки нюха литературного. Великих поэтов не признаёт. Решили напоследок счастье попытать – Мандельштама продекламировали, а Василий Иваныч возьми, да книжку когтями своими изорви, и сидит с довольной мордой, будто умное что сказал.

– Что ж ты, собакин сын, делаешь, – говорят ему чертознаи. – Кто ж тебя научил с книжками так обращаться?

Тут кот и заговорил человечьим голосом:

– От собакиных детей слышу!

Сначала было удивились, да скоро возмущаться стали академики:

– Что ж ты, ерохвост, виду сразу не подал, что разговаривать умеешь? Мы тебя и так и ентак обследуем, время на тебя тратим драгоценное. Мы б давно могли пить мёртвую да баб хороводить, коли б ты нам всё сразу выложил как на духу.

Отвечал им котейка так:

– Долго я думал, говорить вам аль нет, да вот, как видите, не сдержался, так что слушайте теперь. Что ж вы, сыны ехиднины, идолы лешачьи, для своих акспериментов сметану-то самую плохую покупаете, за двухгрошевик, хотя я своими глазами видел, что есть другая за пятак? Вы ж небось Евтушенко читать не станете, коли на полке Бродский или что другое амеется. А я что ж, для вас – скотина, второй сорт, так, сбоку-припёку?

Ахнули тут академики да со стульев попадали. Решили, что это всё наваждение, привиделось им невесть что. Не бывает такого, чтоб зверюга в таких тонкостях жисть понимала да грамоте чтоб знала настолько, чтоб речь человеческую смекать. Уволились все из академиев своих, потому как решили, что наука бессильна в тайны бытия на всю глубину проникнуть, сильно пошатнулась картина мира их. Вспомнили она слова Маркса, что наука – только служанка капитала, да не боле того. Перестали они Гегеля с Кантом почитать, да вокруг Кота премудрого своего рода культ устроили. Вопросы ему стали задавать житейского свойства, да ещё больше философического. Как, спрашивают, мир возник, от курицы аль от яйца? А кот над ними издевается только, первое, что на ум взбредёт, выдаёт:

– И ни от курицы, и не от яйца, да от Липецка и Ельца.

Саддукеи его опять пытают:

– Есть ли жизнь после смерти?

А он опять за своё:

– Какая ж то жисть, когда на тебе каждый божий день в отхожее место ездят черти?

– Что будет, если при растущем предложении внезапно уменьшится спрос?

Котейка на то отвечает:

– Не все ли равно, лишь бы хер на лбу не пророс.

Спрашивают книжники:

– Связаны ли язык и мышление?

Снова разит словом Васька:

– Вестимо, связано. Примерно как сортир и пищеварение.

А академики всё записывают, будто это мудрости какие несусветные, всё в одну большую книгу, да коту, точно пророку своему, во всём подражают. Встали они на четвереньки, усы себе длинные поотрастили да едят теперь только с миски и языком, думают, что мудрость можно так заполучить, если к природе снова обратиться да припасть всем нутром.

Одичали совсем академики, дерутся друг с другом да писают по углам. Тяжело коту с ними стало, сгрёб он их в охапку, положил в мешок да на птичий рынок, что в Москве, на Большой Калитниковской, отнёс. Стоит и рекламирует. Мол, хороши зверушки, Гегеля с Марксом чтут, только по углам ссут. Будет вам от них прок, только успевай убирать шерсти клок.

Продал он их бабам, что мужика давно не амели, каждого по червонцу, да и уехал в деревню с пустым мешком да со звонкой монетой в мошне. Туда, где сметана хоть и без этикетки, да зато по Есенински ароматная, да не хуже Хлебникова на вкус.