Читать книгу Мушкетерка - - Страница 4

Черные лепестки распустились перед моим взором – куда более знакомые, чем любой цветок в саду, и куда более темные, чем сердцевина подсолнуха.

Передо мной возникло обеспокоенное лицо Жака, его пальцы слегка сжали мой локоть, усаживая меня на место. Однако мир вокруг меня продолжал бешено вращаться.

– Что-то не так? Мне позвать…

– Нет! – выкрикнула я, а потом попыталась натянуть на лицо самое любезное выражение, какое могла. – Нет, – повторила я, на этот раз мягче. – Не беспокойся.

– Н‑не беспокоиться? – запинаясь, повторил он, переводя взгляд с меня на дом и обратно.

Я поджала пальцы на ногах. Это не слишком помогло унять головокружение, поскольку я уже сидела, но это действие было таким естественным и знакомым, что темный ужас, сжимавший мне грудь, начал понемногу отступать. Глубокий вдох, медленный выдох.

Когда мое зрение вновь сфокусировалось, я посмотрела на Жака. Мне хорошо удавалось скрывать боль. Всего-то и требовалось, что сжать зубы. Стиснуть кулаки так, чтобы ногти впились в ладони.

– Я думаю, надо позвать наших родителей, – сказал он.

– Прошу, не надо. Они ничего не смогут сделать.

Он впился в меня взглядом в подступившей темноте:

– Что ты имеешь в виду?

У меня уже было готово оправдание. Но я смотрела ему в глаза – скорее колодезная вода, чем синее небо. В глаза юноши, который подарил танец одинокой девушке, юноши, за которого я могла бы выйти замуж. Которого могла бы попытаться полюбить со временем.

– Иногда у меня кружится голова. Все не так уж страшно, – добавила я, заметив тревогу на его лице.

– Так ты… больна?

– Нет, – поспешно ответила я. – Со мной все хорошо, правда, я просто…

– Ты не обязана объяснять.

Я осеклась:

– Так ты… понимаешь?

Облегчение охватило меня всю – от макушки до кончиков пальцев ног.

– Разумеется. Давай я помогу тебе вернуться в дом.

Он подал мне руку, и я нерешительно потянулась к ней, мои пальцы наткнулись на его рукав – темно-синяя ткань, почти черная в сумерках. Он не дрогнул.

Я снова попыталась заглянуть ему в глаза. Но тени слишком сгустились, так что мне оставалось лишь представлять себе то, что я могла бы в них найти. При таких условиях его глаза могли сказать мне все, что мне хотелось услышать.

– Таня! – Когда мы вошли, мама проводила нас в гостиную. – Ты показала месье Жаку наш сад?

– Он очарователен, мадам.

Жак подвел меня к кушетке с набивным рисунком в виде роз, переплетающихся стеблей, в бледно-розовых и светло-зеленых оттенках.

– Ты пришла в себя? – спросил он. Я кивнула. – Еще раз спасибо за экскурсию по саду. – Он повернулся к маме: – Мадам, не будете ли вы так добры сказать, где мои родители?

– Я попросила мужа проводить их в салон. Он находится в передней части особняка.

Как будто мы живем в огромной усадьбе, а не в простом деревенском доме. Едва Жак скрылся из виду, она подскочила ко мне и стала поправлять одну из заколок у меня в волосах.

– Почему он спросил, пришла ли ты в себя? У тебя был приступ головокружения?

– Все нормально.

– Он заметил? Сказал что-нибудь? – В ее голосе прорезалась истерическая нотка.

Я не знала, что отвечать, поэтому просто повторила:

– Все нормально!

Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться:

– Что случилось?

Выражение маминого лица менялось по мере того, как я пересказывала подробности нашей прогулки с Жаком и пыталась унять ее тревогу, стараясь при этом не оглядываться через плечо в страхе, что сейчас войдут Шомоны.

– Надеюсь, ты не рассказала ему, что с тобой уже давно такое происходит, – выдавила она.

– Он знает лишь, что иногда у меня кружится голова. Он сказал, что все понимает.

– Сказал, что все понимает? – переспросила она, чеканя каждое слово.

– Ну… да.

Мама издала сердитый отрывистый смешок:

– Он – сказал – что – все – понимает? Таня, как он может понять? Как это вообще возможно?

Глаза налились жгучими слезами, я съежилась на кушетке.

– А что еще я могла сказать или сделать? Maman, прошу тебя, – взмолилась я, протягивая к ней руки. Когда мы в последний раз прикасались друг к другу, не считая тех моментов, когда у меня подгибались ноги и ей приходилось меня поддерживать? Когда она в последний раз брала меня за руку не потому, что я нуждалась в помощи?

– Что у вас тут происходит? – Папа неспешно вошел в дверь и резко остановился, увидев нас: маму, которая вся была как натянутая струна, и меня, мечтающую о том, чтобы сбежать в конюшню к шпагам и спрятаться там от всех. По моим щекам скатилось несколько слезинок. Я его разочаровала. Трусиха, побоявшаяся встретиться с неодобрением.

– Где Шомоны? – спросила мать.

– Мальчик захотел переговорить с родителями, так что я оставил их одних. До чего напыщенная у него мамаша. – Он подмигнул мне. – Если хочешь знать мое мнение, она довольно неприятная.

– Томá!

– Да в чем дело, ma chère?

– Он знает, Томá.

– Кто и что знает?

Мама не успела ответить. Едва отец умолк, дверь открылась. Это был Жак. Я встала, ухватившись рукой за спинку кушетки, чтобы удержать равновесие. Я должна была доказать ему, что я нормальная. Убедить его, что покрасневшее от слез лицо – это просто здоровый румянец.

– Мадам. Месье. Мадемуазель, – нараспев произнес Жак.

– Месье, мы думали, что вы удалились в салон побеседовать с вашими родителями, – проговорила мама.

– Моя мать попросила дать ей минутку собраться. Ей кажется, что мы уже слишком задержались.

– Но выезжать ночью опасно! – возразила мама. – Вам нужно отдохнуть. Мы рассчитывали, что вы останетесь на одну, а может, даже на две ночи.

– При всем уважении это было до того, как… – Жак остановился и бросил взгляд на меня.

– Советую вам быть осторожнее с формулировками, месье. – Взгляд отца сделался острым, как клинок.

Жак вздернул подбородок:

– Уверяю вас, месье, я не хотел проявить неуважение.

Мама дернула папу за руку и пробормотала что-то о том, чтобы найти месье и мадам Шомон, после чего потащила его за собой в направлении салона. Она была так взволнована, что даже не подумала о том, что оставляет нас наедине.

Край кушетки больно врезался мне в спину. Я не шевелилась. Не потому, что кружилась голова, а потому, что я будто примерзла к месту. Я была словно глыба льда, ожидающая, когда ее превратят в лебедя.

– Мадемуазель, я должен откланяться. – Жак отвесил вежливый полупоклон.

Наконец ко мне вернулся голос:

– Как ты мог притвориться, что все в порядке? Когда мы были в саду?

Его лицо скривилось в выражении, которое сочетало в себе веселье и замешательство.

– Ничего подобного! У тебя случаются эти, как их… приступы головокружения? Так их называет твоя мама? От них тебе плохо, и они мешают тебе ходить? Это неприятно. Мне жаль, что тебе приходится страдать.

– Я ничего не понимаю.

Он засмеялся. Не издевательски, не резко, но сами его слова звучали как прелюдия к чему-то ужасному, как пощечина:

– Это я ничего не понимаю. Очевидно, что я ни за что не сделал бы тебе предложение.

– Но… твоя мама говорила, что ты добрый. Ты танцевал с…

– Одно дело – потанцевать на балу с некрасивой девушкой, которая осталась без приглашений, и совсем другое – жениться на такой, как ты. Несмотря на твое состояние, ты должна это понимать.

Даже сейчас я не видела в его глазах злобы. Ни отвращения, ни жестокости. Он не считал, что поступает плохо. Не считал, что сказал что-то неправильное.

В гостиную влетела мадам Шомон. За ней по пятам следовала моя мать.

– Мы уезжаем, – бросила мадам Шомон сыну. – Твой отец пошел за кучером, чтобы подготовить экипаж.

Ее взгляд заскользил по комнате, глаза сузились, и в них сверкнули молнии, когда она заметила меня в моем углу.

– Что ты о себе возомнила? Это что, какой-то коварный план – соблазнить моего сына и распространить твою ужасную болезнь на его потомство? Ты решила опозорить нашу семью? Какой низкий политический трюк. Я, конечно, прекрасно осведомлена о дворцовых интригах и скандалах, поскольку провожу в Париже достаточно времени, но ты превзошла даже самых жадных до власти выходцев из низшей знати…

– Оставьте мою дочь в покое. – В дверном проеме появился мой разъяренный отец.

Мадам Шомон осеклась:

– Я, должно быть, ослышалась? Ни один воспитанный человек не стал бы разговаривать с дамой моего положения в таком тоне!

– Мне повторить, что я сказал? – Папа сделал шаг в комнату. – Я буду только рад.

– Мерси, мадам де Батц! Позвольте поблагодарить вас за восхитительный ужин, – вмешался Жак. – Мы более не будем злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Мадам Шомон, – засуетилась мама, – произошло недоразумение…

Та окинула ее взглядом, от которого мне захотелось провалиться сквозь землю. Это был не гнев, хотя в уголках ее глаз горели искры ярости. Нет, это было глубочайшее, почти осязаемое презрение. Она пробежала глазами по всей фигуре моей матери, с головы до пят. Как будто мама совершила преступление, родив меня на свет, и за это должна быть смешана с грязью. Раньше я думала о том, что выгляжу ничтожеством в глазах моей матери. Но я оказалась не готова к тому, что мать, обернувшись ко мне, посмотрит на меня так, будто видит впервые в жизни.