Читать книгу Мушкетерка - - Страница 5

Удар. Раньше попадание клинка в цель приносило облегчение. Но не в этот раз. Сколько бы вдохов-выдохов я ни делала, у меня не получалось расслабить тугой зажим в плече, окаменевшие мышцы рук.

– Это твоя вина. Ты забил ей голову своими историями. Ей такое не светит.

УДАР. Клинок врезается в ткань. Клинок врезается в дерево. Прищурившись, я могла представить себе, что у манекена лицо Жака – открытое и закрытое одновременно, уверенное, что ему-то нечего утаивать.

В следующий миг я вздрогнула, клинок со звоном упал на пол. Одно дело – черпать в гневе и разочаровании силы для тренировок, и совсем другое – представлять свою мишень с лицом юноши, воображать, как кромсаешь его до тех пор, пока он не рухнет на пол. Пока не поймет, что натворил.

Голоса рядом с конюшней умолкли. Тишину нарушало лишь мое прерывистое дыхание.

– Она еще молода. Она могла бы…

– Она твоя дочь. Если бы она проводила больше времени за изучением того, что нужно девушке, мы бы не оказались в такой ситуации!

– С чего ты решила?

– Для начала она сумела бы манипулировать этим юным кривлякой.

– Дорогая моя, наша дочь, скорее всего, последний человек во Франции, который научится кем-либо манипулировать. Она для этого слишком добрая. Она никогда не станет использовать свой огонь, свою силу, чтобы причинить вред другим. – В голосе отца словно прозвучало какое-то предупреждение, но мама продолжала наседать и спорить.

Я бы рассмеялась, если бы мне не хотелось плакать: в этот самый момент я представляла себе мальчика на месте тренировочного манекена. Разве я добрая? Я никто; я воплощение всех недостатков. Просто мой отец слишком снисходителен ко мне.

– Увечная девчонка не лыком шита, а? – Мужчина приближался ко мне в темноте. Но на этот раз мои руки были пусты: ни кочерги, ни шпаги. Ничего, что помешало бы ему вонзить клинок мне в сердце.

Я бесполезна. Безнадежна.

– Таня.

Я резко проснулась, комнату заливал утренний свет. Папа стоял у окна, ставни были открыты. Все казалось слишком ярким.

– Три дня! Уже три дня прошло с тех пор, как эти грубияны уехали, а ты до сих пор почти не выходишь из комнаты. Ты только один раз тренировалась в конюшне. Упиваясь горем, ты себе не поможешь.

– Я не упиваюсь горем, – пробормотала я.

– Тогда вставай. Пора на тренировку!

– Я не могу. – Я уткнулась лицом в подушку, наволочка была мокра от слез, или от пота, или от того и другого вместе.

– Ты же понимаешь, что тебе станет хуже, если ты не будешь практиковаться и особенно если не встанешь с кровати. Вся проделанная работа пойдет насмарку. – Я посмотрела на отца. Чем дольше я остаюсь в кровати, тем сильнее будет кружиться голова, когда я в конце концов встану: факт, о котором мое тело ни за что не позволит забыть. Факт, который за все эти годы папа тоже выучил. – Ты слишком сильная, чтобы сдаться. Где моя отважная дочь?

Но я не сильная; я чувствовала себя слабой и усталой. Тем не менее я с кряхтением заставила себя подняться. Свесив ноги с кровати – пальцы были лиловато-серыми, – я попыталась встать.

Папина рука метнулась вперед, чтобы поддержать меня, когда я споткнулась. Ноги дрожали под моим собственным весом.

– Ты предупреждал, да? Что от лежания в кровати станет только хуже. Говори, не стесняйся, – с горечью произнесла я, когда он обнял меня за талию.

В его глазах отразились мои. Он сглотнул:

– Нет, Таня. Конечно, нет.

Где-то глубоко в груди кольнула боль. Прошло всего несколько дней с тех пор, как я была в фехтовальной, но мне казалось, что миновала вечность. Знакомое першение в горле от сена, восхитительный скрип половиц. Темные глаза Бо следили за мной, когда я шла через проход. Папа подвел меня к старому стулу, который держал в конюшне как раз для таких случаев. Я будто вернулась в свою худшую форму. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать: все эти годы я могла только сидеть и смотреть, как упражняется отец. Время от времени я практиковалась в работе с клинком сидя, разучивая техники без шагов. Я ненавидела это чувство беспомощности. Мне будто снова было двенадцать.

– Таня. – Папа расчесывал гриву Бо гребнем с редкими зубьями, борясь с упрямыми колтунами. – Нам надо поговорить о том, что произошло.

– Я думала, мы пришли тренироваться.

Он положил гребень на табурет, стоявший рядом:

– Надо было как-то выманить тебя из спальни.

– Ты соврал мне!

Я знала, что сейчас он откинет с лица пряди волос, и так он и поступил.

– Не всякая ложь – зло, моя дорогая. Если за ней стоят добрые намерения, она может не навредить, а помочь.

Уголки моего рта скривились в недовольной гримасе, которую мама терпеть не могла. Она говорила, что, когда я хмурюсь, я слишком похожа на отца. Леди не должна хмуриться. И уж точно не должна корчить гримасы.

– Ты сейчас о нем, да?

– Ты знала, как это важно, – сказал папа. Я вздернула брови. – Как это важно для твоей матери, – поправился он. – Я знаю, что он не был, просто не мог быть главным претендентом на твою руку. Да и с чего бы, если его главное достижение – танец с кем-то там на балу? Однако…

– Ты думаешь, дело в этом, Papa? – Я отчаянно боролась со слезами злости, которые сами собой наворачивались на глаза. – Papa, прошу, скажи, что ты понимаешь меня. Я не могла врать ему, ты видел его лицо? Я просто не могла.

– Твоя мама всего лишь хочет позаботиться о том, чтобы ты была устроена. Я знаю, сейчас эти проблемы кажутся такими далекими, но, Таня, пойми, она волнуется за тебя. И как бы я ни хотел, чтобы ты нашла свое счастье, в чем бы оно ни заключалось, я вовсе не обрадуюсь, если ты в итоге окажешься в каком-нибудь монастыре. Если бы я считал, что такая жизнь принесет тебе радость, – пожалуйста, но это не то, чего ты хочешь, а я не хочу, чтобы ты зависела от благосклонности родственников. Но самое главное, ты не должна остаться одна.

– Но я не виновата, что молодые люди шарахаются от меня, как от чумной!

– Таня, – перебил он, – хватит.

Если бы я только могла отпустить вожжи. Но я знала, что произойдет, если я перестану сдерживаться: у меня закружится голова, перед глазами поплывут круги, а земля начнет уходить из-под ног.

– Не то чтобы я совсем не хотела замуж, – объяснила я. – Или не хотела встретить кого-то. Но как я могу влюбиться в того, кто даже не знает меня с этой стороны? Моя болезнь – не вся я, но это важная часть.

– Брак не всегда строится на любви. Конечно, он может с нее начаться. Или продолжиться ею. Но есть и еще кое-что. Это партнерство. Супруг – это человек, который помогает тебе стать лучше – и рядом с ним, и порознь. Это человек, который признает твои сильные стороны и восхищается ими. И хотя мне тяжело признавать, что твоя мама права в этом отношении, брак обеспечивает определенную степень безопасности. – Отец встал осторожно, словно у него что-то болело. – А тебе нужна безопасность. Особенно теперь, когда…

– Когда что?

Он остановился, слова будто застряли у него в горле:

– Неважно.

– Papa…

Он вздохнул, его лицо сделалось кротким:

– Боюсь, я позволил тебе вырасти в уверенности, что Франция – безопасная, неприступная крепость. Все эти истории, которые я тебе рассказывал, – о победах над врагами, кто бы они ни были и откуда бы ни пришли… Но герои не всегда побеждают, ma chère. И бывает так трудно, так невыносимо трудно, когда герои и злодеи хотят одного и того же, или по крайней мере им так кажется. У каждого своя правда.

Говоря все это, он вертел на пальце одно из своих колец, на металлической поверхности играли блики. Во мне разыгралось любопытство, хотя кулаки все еще были сжаты от злости.

– Мне нужно уехать, меня пригласили посетить очередную академию фехтования, – сказал он.

– Но, Papa, а как же…

– Грабители не вернутся. Вламываться в один и тот же дом дважды – значит напрашиваться на пристальное внимание маршалов. Кроме того, я и так уже долго откладывал важную работу. Полгода – более чем достаточно.

– Работу? Разве разъезды по академиям фехтования и ублажение аристократов можно назвать работой? Ты ведь сам говорил, что они смешны! Ты просто хочешь повидаться с друзьями, с братьями по оружию. Ты скучаешь по тем временам, когда был мушкетером.

Он не понял. Его не было дома в ту ночь, когда кочерга стала единственной преградой между мной и опасным незнакомцем. В последнем отчаянном порыве я скрестила руки на груди:

– Maman ни за что тебя не отпустит!

Эти слова заставили его усмехнуться.

– Ты похожа на нее больше, чем тебе самой кажется. Час назад у нас с ней состоялся точно такой же разговор. – Он умолк ненадолго, а потом склонился надо мной и поцеловал в лоб. – Я вернусь завтра до заката. Ты даже не успеешь толком на меня позлиться.

Он оседлал Бо, но, прежде чем взобраться в седло, оглянулся на меня через плечо:

– Сегодня вечером возьми шпагу с собой в спальню.

– Но Maman…

– Не обязательно ей рассказывать. Я буду спокойнее, зная, что у тебя под рукой есть чем защитить себя и мать.

Он взял в руки поводья и поправил подпругу.

– Если ты так уверен, что грабители не вернутся, от кого нам тогда защищаться?

Он потянулся ко мне и сжал мою руку:

– Жаль тебя расстраивать, но твой отец превращается в старого параноика. Отнесись к нему снисходительно, будь так добра.

Я не смогла защитить нас. И все же он смотрел на меня так, словно верил в меня, считал меня сильной. У меня не было братьев по оружию, на которых я могла положиться в трудную минуту. Но у меня был папа. И как бы мне ни хотелось с ним поспорить, схватить Бо под уздцы и заставить его остаться, я ничего не сделала. Потому что, хотя он и оставил службу в Доме короля, мы с ним были мушкетерами. Он и я. Может, наш дом и не походил на дворец, но мы все равно готовы были защищать его. И защищать друг друга.