Читать книгу Заметки на полях - - Страница 5

Монах самой мрачной обители,

Чернокнижник, пророк, еретик —

Ты все в наших душах постиг

От правды до лжи о спасителе.

Ты видел стремление к свету

И вечную тягу к греху;

Ты знаешь, что там, наверху,

Нет тех, кто нас спросит к ответу.

Ты чувствовал и одиночество,

И братскую близость друзей

Сердцами сторонних людей,

Откуда и черпал пророчества.

Ты понял феномен надежды,

И в тех, кто казнил себя сам,

Ты тоже узрел ее храм,

А мы оставались невежды.

Твоя правота, безусловно,

Была недоступна другим —

Самодовольным, чужим,

Глухим, как смоленые бревна.

Любя геометрию, ты ненавидел

Встречать идеальные формы.

Ты в море приветствовал ветры и штормы,

Проповедуя только о штиле.

И что же, монах? Где теперь та ученость,

Где мысленный твой пьедестал,

С которого ты гордо нас осуждал

За порочность, безволье и косность?

Скажи нам, монах, что случилось с тобой?

Паутиной покрытые книги,

Как заброшенной жизни вериги,

Не справляются с новой тоской?

Почему ты лежишь без болезни и дела

На холодном и грубом полу?

Где же воля к познанию неба, к труду?

Где все то, что тебя раньше грело?

Не боишься ли ты стать таким же, как мы,

Жить без цели – из старой привычки?

Равномерно гореть, как обычные спички,

Зажигаться и гаснуть средь тьмы?

Ах, монах, тяжело ведь так – в уединении;

Изучил нас и думал, что сам не таков?

Что не хватит на Божьего сына оков?

Одинаково слабы холопы и гении.

Ты познал страсть, монах?

Ты достиг ли нутром

Рубежей нашей общей природы?

Ощущаешь ли страх

Поражения в том,

Чего хочется больше свободы?

Получил ли отказ?

Осознал, наконец,

Как искусство твое эфемерно?

Свет науки погас —

И растаял мудрец,

И терновый венец

Человеческих глаз

Больно колет в падении, верно?

Я видел, как падали ангелы

С высоких многоэтажек,

Усердно махали крыльями —

Спасали последний полет.

Я думал: привиделись Ванге ли

Снежинки из чистых стекляшек,

Без совести, с перьями пыльными

Во мраке угаснувших звезд?

Я видел, как бесы вылазили

Из ада горячей сверхновой

И жгли землю светом неправедным,

Бесчестящим мысли людей.

Я думал: а есть еще фраза ли

Для этой картины знакомой,

Чей образ бы не был украденным

Из братской могилы идей?

Я видел, как сотни писателей

Пошли на охоту за музой,

Как каждый ее изнасиловал,

Оставив на память рассказ.

Я думал: а сам не той масти ли?

Не был вдохновенью обузой?

Тоску свою не препарировал?

Ну, даже хотя бы сейчас…

Я вижу всю фантасмагорию

Разумного нашего мира,

Всех соединившего радостно

И слившего грязь в общий чан.

Я думаю, эту историю

Откроет чужая сатира,

Пока между нами безжалостно

Рокочет в дыму Иордан.

Я вижу в тебе невозможное,

Увы, мною не достижимое:

Желанное счастье спокойствия

И всепонимающий взгляд.

Я думаю, что дело сложное —

Доставить души содержимое

Туда, где закон – удовольствие,

Из мест, где счастливое – яд.

Я видел однажды отчетливо

Тебя на другом берегу,

Пока Иордан не обрушился

На наш недостроенный мост.

Уложены музы заботливо

В ряд в пост-модернистском гробу.

Ключ к новому не обнаружился;

Я начал писательский пост.

Я видел поток Иордана,

Который размыл берега,

И ты теперь так далека,

Что там, где бежала река,

Раскинулась гладь океана.

Так рано ночь легла на город,

Что я проснуться не успел.

Под одеяло гонит холод

И ловко направляет мел

По контурам уснувших тел.

Во сне мне не приснится образ,

Которым грезил наяву;

Ты, безусловно, к счастью компас,

Но, видимо, не к моему,

Раз ты не разгоняешь тьму.

Надежды снег ложится сверху

Земных раздумий надо мной.

Снежинки тают под землей,

Мешая прикоснуться к свету

И наполняя дух водой.

Все быстротечно: реки, мысли, чувства,

Свобода выбора и добровольный плен,

Произведения нетленного искусства,

Запечатлевшие эпох ушедших тлен.

Все быстротечно: сила обещаний,

Как верность сердца в девичьей груди,

Ослабевает после двух прощаний.

Дух истлевает с телом – тут чудес не жди.

Не уповай на Бога: даже пантеоны

Твоих тотемов не способны задержать

Движенье времени и вечные законы.

Творит природа только чтобы разрушать.

Реальность ветрена, и ветреность повсюду:

В любимой девушке, в разбросанных словах.

Разбей оставшуюся в целости посуду

И сам разбейся в горький, обожженный прах.

Я искал тебя, чтоб исповедаться;

Рассказать, как противно скрипит

Под грехами души моей мельница

Средь заброшенных сердцем орбит.

По камням лупят ржавые лопасти,

Бесполезны ее жернова:

Между ними – бездонные пропасти,

Неживые, пустые слова.

Заунывный сквозняк одиночества

Залетает сквозь щели в стене,

Распиная духовное зодчество

На сколоченном наспех кресте.

Двадцать лет до гвоздей сожаления

Плыл в пространстве, как сорванный лист,

Солнцем преданный самосожжению,

Незаметный с небес фаталист;

Почитая их холод веригами,

Я вонзал их в гордыню и гнев,

Придавив богословскими книгами

И молитвы прочтя нараспев.

Невозможно достичь очищения

Тем, кто хочет простить себя сам;

Но знакомство с тобой, как крещение,

Приобщает меня к чудесам.

Я опять восхожу на Голгофу,

И, узнав деревянный остов

Старой мельницы, бывшему крову

До земли поклониться готов.

И насмешлив обугленных досок

Обращенный навстречу оскал;

Дозаветной судьбы отголосок

Языками огня засверкал;

И взметнулся столб дыма, и мельница

Объявила мне херем, и чад

Заволок мне глаза, и мерещится,

Что погиб Гефсиманский наш сад.

Молчит гладь Финского залива —

Невозмутимо-холодна.

Я поднял прошлое со дна:

Труп усмехается мне криво;

В стекле зрачков дрожит луна.

Здесь год назад стоял убийца —

В моем пальто, в моих словах;

Тонули перед ним в волнах

События, стихи и лица;

Потухший, сдавшийся монах.

Но не носить убийце рясу,

Пока в глазах покоя нет;

А в них – огонь, их дикий свет

Тебя желает всю и сразу —

Мое проклятье, мой секрет.

Молчит гладь Финского залива —

Так безмятежно-холодна;

На пристань вышла ты одна —

Недосягаемо-красива —

Смотреть, как я сойду с ума.

Человек – это Бог:

Вечный поиск и творчество.

Только Бог может делать все, что Ему хочется;

Только Бог ощущает свое одиночество

В мерном лоне природы вдали от дорог.

Ты – Творец, человек!

Но к чему это рвение?

Сквозь тернии к звездам в их вечное тление

Бежишь от раскаянья и сожаления

За тысячелетнее грехопадение

В надежде найти под их светом ночлег;

В надежде с собой, наконец, примириться,

С разумным началом воссоединиться;

Да недостижима, как прежде, граница,

Как в выси бескрайней парящая птица, —

Граница себя.

Придержи же свой бег.

Взгляни лучше, как мягко падает снег.

Не знаю, что грязней сегодня:

Асфальт, запачканный дождем,

Оскал толпы перед вождем,

А может, то, чего мы ждем

И чем живет земля Господня?

Вся карамазовщина тут;

Все бесы вылезли наружу

И выворачивают душу,

Дыханьем прогревая стужу

Тобой оборванных минут.

Брезглив и дик одновременно,

Желая брать и отпускать,

На одинокую кровать

Уставившись, я вслух опять

Кричу, но вновь неоткровенно.

Сочится гной из грубых слов

И спесь из ругани и мата;

Пусть ты ни в чем не виновата,

Но каждый шаг к тебе – утрата

На свет не сделанных шагов.

Дуалистической натуры

Я вывожу карикатуры

На перекошенном лице:

То предает Христа Иуда,

То сам на крест идет – о чудо! —

В терновом колющем венце.

Молчат бесчисленные окна

Бессонных каменных больниц;

За стеклами не видно лиц —

Там не кричат, там дышат ровно,

Там ждут божественных десниц.

Должно быть, в храмах так не верят,

Сжигая свечи у икон,

Молясь толпою в унисон,

Ни в чудеса миротворенья,

Ни в высший праведный закон.

Аллах, Христос – в них и надежда,

И объяснение всех бед;

И воля их – на все ответ,

Но льется так же безутешно

Больничных ламп стерильный свет.

А я что? Молодой, беспечный,

Влюбленный в ночь, жизнь и тебя,

Другим молиться про себя

Не научился; юный, вечный —

Таким был и останусь я.

От неба ничего не надо —

Мне хватит ночью облаков,

И ты – чудеснее богов,

И жизнь – веселая аркада,

И я ещё сыграть готов.

Последний Пастырь вышел к морю.

Соленый ветер жжет глаза.

Молчит пустынная коса;

Здесь в скалы заковали Трою

Разорванные паруса.

Все видел Пастырь, все он помнит;

Стоит, не поднимая рук,

Врагам не враг, друзьям не друг;

Небесных царствий не возводит

Поверх скрижалей смертных мук.

Нахмурив брови, ищет Пастырь