Читать книгу Постсоветские реформы досудебного производства в свете германских процессуальных институтов - - Страница 9

Если задаться вопросом о том, какая черта наиболее ярко выделяет немецкое досудебное производство, то ответом, вероятнее всего, станет единство процессуальной формы. Именно эта особенность позволяет современным компаративистам отделять германскую модель предварительного расследования от французской[139].

Ранее уже говорилось о том, что для Франции характерно существование двух форм или, точнее, двух этапов предварительного производства. Это дознание (enquête) и предварительное следствие (instruction préparatoire). Традиция их выделения, воспринятая дореволюционным российским законодателем, своим происхождением обязана наполеоновским кодификациям[140]. О различиях этих двух форм подробно говорилось в предыдущем параграфе. Здесь же стоит отметить лишь то, что предварительное следствие во Франции по-прежнему производит следственный судья (juge d'instruction), в то время как дознание ложится на плечи несудебных органов[141].

Когда-то немецкое досудебное производство имело аналогичную структуру. Но в современной Германии уголовный процесс характеризуется отсутствием предварительного следствия. Считается, что единственной формой досудебного производства в ФРГ является дознание (Ermittlungen), осуществляемое полицией под руководством прокурора.

Иногда унификацию предварительного расследования в Германии связывают с конкретным событием: «большой реформой» 1974 г.[142] Однако это не совсем точно. На самом деле, дискуссия о том, стоит ли развивать предварительное производство в русле французской модели, началась даже до принятия германского УПК 1877 г.[143] Правда, на тот момент мнение о ненужности предварительного следствия не нашло поддержки в юридическом сообществе[144]. В первую очередь это было обусловлено тем, что, возникнув совсем недавно, прокуратура еще не успела заслужить доверие и потому не могла стать полноценной заменой пользовавшемуся уважением следственному судье. Кроме того, запутанные дела могли потребовать от прокурора частого обращения за санкцией суда, в то время как в предварительном следствии такая необходимость отсутствовала[145]. Поэтому включение в текст УПК Германской империи 1877 г. раздела, посвященного данной форме предварительного расследования[146], едва ли для кого-то стало сюрпризом.

Со временем ситуация начала меняться. Уже в 1901 г. авторитетный правовед Ф. Лист отзывался о прокуратуре как об «объективнейшем органе в мире»[147], что явно свидетельствовало о росте ее престижа. В результате сторонники предварительного следствия лишились одного из своих сильнейших аргументов. Неудивительно, что несколькими годами позже, в 1908 г., доклад об упразднении этой формы был принят участниками очередного Немецкого совета юристов довольно благосклонно. Спустя же еще 20 лет, идея о полезности перехода к прокурорскому расследованию была названа «точным отражением мнения всего юридического сообщества»[148].

Несмотря на то что и в начале двадцатого века у предварительного следствия в немецкоговорящих странах всё еще оставались преданные сторонники, наиболее видным из которых был, безусловно, Ганс Гросс, количество публикаций с призывом к ликвидации данного института с каждым годом неуклонно возрастало. Рассматривая положение, сложившееся к началу 1930-х годов, американский исследователь М. Плоскоу писал, что «в предгитлеровской Германии существовало сильное движение за упразднение следственного судьи»[149].

Участники этого движения сформулировали множество доводов в защиту своей позиции. Особый упор делался на «инквизиционное» прошлое предварительного следствия, сомнения в независимости и беспристрастности следственного судьи, затянутость критикуемого этапа и меньшие криминалистические возможности суда по сравнению с прокурором[150]. Однако наиболее сильным аргументом в поддержку предлагаемой реформы стал, пожалуй, тезис о наблюдаемом отмирании предварительного следствия. В частности, речь шла о постепенном законодательном сужении судейской компетенции. С течением времени доля дел, проходивших стадию предварительного следствия, неуклонно уменьшалась, а само оно всё больше полицеизировалось[151].

Отмеченная тенденция позволила Ж. Таубер предположить, что рассматриваемый институт доживал свои последние дни[152]. И в этом она не ошиблась. 21 марта 1933 г. Правительством империи было издано Распоряжение об образовании особых судов[153], § 11 которого гласил: «Судебное предварительное следствие не осуществляется. Если предварительное следствие было начато до вступления в силу настоящего распоряжения, дело подлежит незамедлительной передаче в обвинительный орган при особом суде». Иными словами, речь шла о полном упразднении данной формы[154].

Проведенная реформа стала закономерным итогом длительного обсуждения и могла иметь лишь весьма отдаленную связь с гитлеровским режимом. Показательно, что уже упомянутый М. Плоскоу, не зная об этих изменениях, в статье, опубликованной в 1935 г., высказал предположение, что именно приход Гитлера к власти может пресечь все надежды на реформирование досудебного производства в Германии[155]. Тем не менее после окончания Второй мировой войны институт предварительного следствия был ошибочно расценен как «жертва нацизма», нуждающаяся в реабилитации. В связи с этим в 1950 г. он был восстановлен[156].

Однако вдохнуть новую жизнь в предварительное следствие немецкому законодателю не удалось. Просуществовав еще 25 лет, оно без особых прений было окончательно упразднено Первым законом о реформе уголовно-процессуального права, вступившим в силу 1 января 1975 г. Официально данный шаг объяснялся главным образом тем, что правоприменительная практика хваталась за любую возможность не передавать уголовное дело в руки следственного судьи[157]. Деятели науки также проявляли полное единодушие в мнении о предварительном следствии как об «избыточной неприятности», с нетерпением ожидая его полной ликвидации[158].

В конечном итоге фактическое отмирание этого этапа привело к тому, что его формальное упразднение было воспринято как простое закрепление status quo[159]. Количественное сопоставление работ о предварительном следствии, изданных в 1920-х – 1930-х и 1960-х – 1970-х годах, наглядно демонстрирует тот факт, что у большинства немецких ученых данное событие не вызвало горячего интереса. Весьма показательно, что в монографии ведущих германских процессуалистов «Уголовный процесс и реформа», опубликованной в 1979 г., отказу от предварительного следствия уделена лишь пара предложений[160]. Неудивительно, что и в отечественной литературе можно встретить утверждение, что «ни один из принятых… законов об изменении УПК не был связан с существенными изменениями процедуры предварительного расследования по уголовным делам»[161].

Тем не менее именно структура немецкого досудебного производства, получившая свое окончательное легальное оформление в 1974 г., стала объектом пристального внимания зарубежных реформаторов и легла в основу того, что компаративисты называют германской моделью[162]. По сути, то, что рассматривалось всеми как отказ от «старого», невольно оказалось созиданием «нового»: несудебного предварительного расследования континентального образца. При этом ни одна из аналогичных реформ, состоявшихся ранее, будь то упомянутые поправки 1933 г. или же отказ от института следственных судей в 1919 г. в Цюрихе[163], не приобрела столь широкого международного значения. Как видно, прав был Г. Юнг, назвавший упразднение предварительного следствия в 1974 г. «наиболее значимым изменением процессуального ландшафта»[164].

Хотя единство процессуальной формы и является самым ярким различием между германским и французским предварительным производством, этот же признак в то же время позволяет заключить, что «формальная структура немецкого предварительного расследования сильно напоминает его американский аналог»[165]. Вместе с тем отмеченное сходство вряд ли можно связать с политическим влиянием Соединенных Штатов или намеренным заимствованием правовых конструкций англо-американского образца. Например, автор приведенной цитаты утверждает, что, напротив, именно континентальные системы уголовного процесса в середине 1970-х годов послужили главным источником вдохновения заокеанских правоведов[166]. В более поздних рассуждениях о взаимном влиянии отсутствие предварительного следствия в Германии также не названо среди примеров «успешной трансплантации»[167].

Следует оговориться, что другой американский исследователь М. Плоскоу полагал, что дискуссия об упразднении данного этапа, достигшая своего апогея в начале XX в., испытала значительное влияние британской процедуры[168]. Аналогичное суждение высказывал и отечественный ученый П.И. Люблинский. В одной из своих статей он упоминает об «ознакомительной поездке германских криминалистов в Англию», состоявшейся в начале XX в., когда увлечение «устройством и деятельностью английского суда… стало модным в Германии»[169]. По мнению исследователя, это увлечение повлияло и на возникновение в среде немецких процессуалистов убежденности в «необходимости вовсе упразднить предварительное следствие… следуя в этом отношении примеру английского права»[170].

Однако приведенные факты едва ли служат достаточным основанием для утверждений о влиянии англо-американской модели на германскую унификацию формы предварительного расследования. С началом Первой мировой войны увлеченность немецких юристов уголовно-процессуальным правом Великобритании угасла[171]. В обозначенном ранее обзоре аргументов в пользу унификации, составленном Э. Берндтом в 1931 г., английский пример удостоился лишь мимолетного упоминания в одной из сносок[172]. В более поздних же работах, затрагивавших эту тему, найти прямую отсылку к опыту Соединенного Королевства и вовсе проблематично. Пояснительная записка к проекту закона о реформе 1974 г. также не обращается к зарубежным образцам. При этом обвинить ее авторов в игнорировании доктринальных аргументов просто невозможно[173].

Наконец, не следует забывать о том, что подмеченное сходство с англо-американской моделью не было бы столь ярким, если бы не фигура судьи над дознанием (Ermittlungsrichter), «играющего в предварительном расследовании роль, аналогичную роли судей в Соединенных Штатах»[174]. Между тем, как будет показано далее[175], идея оперативного судебного контроля над деятельностью полиции и прокуратуры была воплощена в немецком законодательстве задолго до первых серьезных попыток формального отхода от французской модели. С учетом этого утверждение французского ученого Д. Иншоспе об англо-американском влиянии на реформу 1974 г.[176] звучит крайне спорно.

Говоря о единстве процессуальной формы немецкого предварительного расследования, нельзя обойти стороной еще один важный момент. Хотя формально именно прокуратура рассматривается как dominus processus в досудебном производстве, de facto дознанием обычно занимается полиция. Она не только держит в своих руках материалы уголовных дел, но и самостоятельно направляет ход расследования. В связи с этим иногда говорят о «фактическом господстве» данного органа в досудебном производстве[177]. Прокуратура же, как правило, берет на себя лишь дела об экономических преступлениях, наиболее тяжких деяниях и особо резонансных происшествиях[178].

Получается, что форма предварительного расследования в Германии не так уж и монолитна. В зависимости от характера и тяжести предполагаемого преступления уголовные дела расследуют субъекты с различной правовой природой и разными полномочиями. Разумеется, без участия прокурора в любом случае не обойтись. Именно он в конечном итоге будет принимать решение о завершении предварительного расследования, и только он вправе обращаться к судье за разрешением отдельных следственных действий и назначением мер процессуального принуждения. Тем не менее во многих случаях производство дознания вплоть до его окончания находится исключительно в руках полиции.

Немалую роль в этом играет институт дознавателя с полномочиями прокурора (Ermittlungsperson der Staatsanwaltschaft)[179]. Это сотрудник полиции, уполномоченный на производство отдельных следственных действий от имени прокуратуры, давшей соответствующее предписание. Изначальным предназначением этого института было выделение среди служащих полиции лиц, достойных особого доверия, для выполнения ими наиболее ответственных заданий. Но в наши дни обладание соответствующим статусом из исключения превратилось в правило, поэтому нередко прокурор дает поручения не отдельному сотруднику, а полицейскому органу в целом[180].

Несмотря на то что не всякое прокурорское полномочие может быть делегировано сотруднику полиции, как правило, их бывает достаточно для полноценного расследования. Любой полицейский, согласно УПК ФРГ, вправе осуществлять кратковременное задержание (§ 127, 163b I), принимать меры по установлению личности подозреваемого (§ 81b, 163b I), допрашивать обвиняемого, свидетеля или эксперта (§ 163a УПК ФРГ). В свою очередь, дознаватель с полномочиями прокурора вправе при неотложности также предписать производство освидетельствования или судебно-медицинской экспертизы обвиняемого (§ 81a II), выемку (§ 98 I), обыск (§ 105 I), изъятие движимого имущества (§ 111e I) и др.

Если свести эти положения воедино, может показаться, что немецкое предварительное расследование с точки зрения его дифференциации мало чем отличается от советского. Пожалуй, в функциональном плане это, действительно, так. Производство расследования в обеих процессуальных системах поручено двум категориям несудебных органов: в ФРГ это прокуратура и полиция, в советском процессе – органы следствия и дознания. Подобно тому, как в Германии прокурор пользуется помощью подчиненной ему полиции, следователь в СССР также мог давать органу дознания обязательные поручения. При этом реальная подследственность уголовных дел и там, и там зависела от их важности или от тяжести предполагаемых преступлений.

Можно провести также и другую функциональную параллель. Глядя на немецкого дознавателя с полномочиями прокурора, трудно не заметить его сходство с советским следователем прокуратуры. В обоих случаях речь идет о должностном лице, имеющем особо тесную связь с прокуратурой, что позволяет ему брать на себя отдельные прокурорские полномочия. О немецком дознавателе с полномочиями прокурора в этом смысле было сказано немало. Что же касается советского опыта, достаточно упомянуть, что практике были известны примеры даже полной передачи прокурорской компетенции следователю[181].

Более того, в некотором смысле можно говорить и об особой связи между прокурорами и любыми следователями, независимо от их ведомственной принадлежности. И речь даже не только о том, что административная подчиненность следственного аппарата никак не влияла на объем руководящих полномочий прокуратуры в досудебном производстве[182]. Более важно то, что даже следователи МВД, в отличие от дознавателей, воспринимались и до сих пор воспринимаются как должностные лица, подобно прокурору имеющие отношение не к полиции, а к юстиции (что видно даже из наименования их специальных званий). Объяснить живучесть этой идеи, слабо соотносящейся с советскими правовыми концепциями, можно разве что через институциональную связь любого следствия с прокуратурой.

Тем не менее в концептуальном плане немецкое и советское предварительное расследование имеют колоссальные отличия. Как будет показано далее[183], в германской доктрине имеется ясное представление о правовой природе органов дознания, полностью обуславливающее его процессуальную форму. Допустим, прокуратура в Германии рассматривается как полноценный субъект доказывания (и, соответственно, как ординарный орган дознания) лишь потому, что она имеет отношение к судебной власти. Что касается полиции, формально она вовсе не имеет собственной процессуальной компетенции. В основе любых ее властных действий лежит делегирование со стороны прокуратуры. Это особенно актуально для дознавателя с полномочиями прокурора, который, как считается, находится в отношениях функционального единства с прокуратурой. Проще говоря, осуществляемые им действия расцениваются как действия прокурора, давшего выполняемое поручение[184]. Нередко поэтому такого дознавателя называют «орудием прокуратуры»[185].

Советское предварительное расследование, как было показано в предыдущем параграфе, не имело под собой столь ясной доктринальной основы. С одной стороны, дифференциация его формы, будучи наследием дореволюционный эпохи, явно сохранила ее отдельные черты. С другой стороны, прежние научные концепции были официально отвергнуты. Попытки найти новое обоснование старым формам привели лишь к еще большей путанице.

Итак, различие между немецким и советским (а также, отчасти, российским) предварительным расследованием лежит не столько в практической, сколько в доктринальной плоскости. На практике его процессуальная форма схожим образом дифференцирована и в том и в другом правопорядке. Это означает, что германское дознание едва ли может подсказать постсоветским реформаторам оптимальную структуру предварительного расследования. Скорее, опыт ФРГ указывает на то, что корень проблем, характерных для отечественного процесса, пролегает не в фактическом сближении дознания и предварительного следствия, а в их недостаточной концептуализации.

Впрочем, даже если закрыть глаза на практическое различие между прокурорским и полицейским дознанием в Германии и сосредоточить внимание на упразднении предварительного следствия, необходимо помнить об одном важном моменте. Эти изменения, формально закрепленные в 1974 г., не были чем-то привнесенным извне или намеренно внедренным усилиями реформаторов. Отмирание предварительного следствия произошло объективно, скорее, даже вопреки закону, чем благодаря ему. Соответственно, на германском примере трудно судить о том, насколько эффективной окажется унификация, искусственно проведенная законодателем.