Читать книгу Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - - Страница 21

Упомянутая в «Русской книге» «Всемирная литература» была одним из начинаний Горького, призванным прийти на помощь русским интеллектуалам.

Горький был противником большевистской Октябрьской революции, считая ее для России преждевременной. В «Несвоевременных мыслях», публиковавшихся в его газете «Новая жизнь», запрещенной в июле 1918 г., он осудил «тандем Ленин-Троцкий» и его «приспешников», которые считают себя «вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу»36. С тех пор Горький пытается оказывать материальную помощь интеллектуалам, которых новая «рабоче-крестьянская» власть считала потенциальными или реальными контрреволюционерами, лишала работы и преподавания или арестовывала: в 1918 г. М. Горький основал в Петрограде издательство «Всемирная литература», затем Дом искусств (1919–1921) и Дом ученых (1920), которые распределяли пайки писателям, деятелям искусства и науки. Во «Всемирную литературу» Горький взял на работу более 300 сотрудников для перевода и редактирования запланированных изданий. 400 книг были готовы к публикации, но из‑за дефицита бумаги и идеологических препон 20 августа 1920 г. были опубликованы всего 13 книг основного издания37. Ю. Данзас работала для «Всемирной литературы» и для издательства Гржебина:

«В настоящее время (январь 1920 г.) Ю<лия> Н<иколаевна> состоит на службе в Российской Публичной Библиотеке, где заведует отделом инкунабул. Кроме того, она работает для издательства „Всемирная литература“, по заказу которого перевела „Воспоминания юности“ Ренана и редактирует собрание сочинений Монтескьё, Рёскина и некоторых других авторов, а для издательства З. И. Гржебина она составляет монографии Платона, Аристотеля и других знаменитых философов; этим же издательством ей заказан ряд книг по истории религий и мистических учений» (Венгеров).

Горький давно знал Юлию Данзас если не лично, то по ее «Истории гностицизма»: этот сюжет всегда интересовал писателя, который в своем последнем большом романе «Жизнь Клима Самгина» вывел сектантку-хлыстовку Марию Зотову. Зотова объявляет себя гностиком, опираясь на Иринея Лионского («Против гностиков»), но на самом деле выражает психофизическую утопию самого Горького, его энергетическую концепцию Мысли как силы и энергии, способной вылечить паралитика («Исповедь», 1908) или даже «воскресить Бога». Почти вся третья часть романа, изданного в СССР в 1930 г., посвящена этому сюжету, по меньшей мере необычному для того времени, но характерному для неортодоксальности Горького, замаскированной пропагандистскими статьями. Позиция Горького, напуганного разгулом анархизма, вызванного падением царской России в 1917 г., затем, несмотря ни на что, признавшего за большевиками единственную силу, способную восстановить порядок (сравните его «Несвоевременные мысли»), была близка к позиции Юлии Данзас.

В 1936 г., после смерти Горького, заступившегося за узницу ГУЛАГа, она публикует в доминиканском журнале «Russie et chrétienté» некролог, в котором напоминает о заслугах писателя во время революции:

«Вынужденный замолчать на политической сцене, он делал все возможное, чтобы спасти остатки русской культуры: музеи, научные учреждения, но особенно – человеческие жизни. Можно утверждать, что все, что еще сохранилось от прежней научной России и русских культурных сокровищ, обязано своим существованием Горькому. Это он придумал „Комиссию по улучшению быта ученых“ и добился разрешения Ленина на ее создание. Оставаясь председателем комиссии, он никогда не стремился придать ей утилитарного характера и никогда не требовал от тех, кого она поддерживала, идеологического повиновения. Горький беззаветно боролся, чтобы спасти возможно больше чужих жизней, даже бесполезных для режима, даже враждебных ему. Сколь многих защищал он, часто на свой страх и риск, – от великих князей до нищих священников. Кровавый разгул власти вызывал в нем ужас и почти физическую боль»38.

Между тем ни одна из работ, выполненных Юлией для «Всемирной литературы» или издательства Гржебина не дошла до публикации. Часть из них находится в архивах Института русской литературы, и они обсуждались на заседаниях редакционной коллегии издательства «Всемирная литература» (Западный отдел)39:

– Перевод «Воспоминаний детства и юности» Эрнеста Ренана (113 листов)40. Об этом переводе, тщательно проверенном Л. П. Карсавиным, Н. А. Котляревский (директор Пушкинского дома) сказал:

«Котляревский: Мне прислали перевод Данзас „Souvenirs de jeunesse“. Ведь она же и литератор хороший, и язык хорошо знает. Карсавин это переделал. Я не знаю, как мне прислали, чтобы продолжать или как образец. Я должен сказать, что это египетский труд у Карсавина, потому что это видно, что человек сверял каждую фразу. Ну действительно выходит немножко более гладко. Существенного особенно ничего нет. Но какая же уйма труда на это затрачена.

Лернер: А результат [?]

Котляревский: Немножко в некоторых местах глаже. Перевод хороший. Мы же знаем Данзас. Вот я не знаю, как быть. Конечно, к тексту он ближе, но в сущности ничего не меняет.

Председатель [А. Л. Волынский]: Но он не работал так, как Данзас. Он просто просмотрел.

Котляревский: Мне кажется, Данзас меньше употребила времени, чем он.

Председатель: Все зависит от количества исправлений.

[…]

Тихонов: У нас есть переводы, где не осталось камня на камне, слова на слове, и Данзас тоже дала такой перевод, что он был неисправим и пропал, потому что вместо скверного перевода, поправленного редактором, лучше заказать заново (1 июля 1921).

Котляревский: У меня есть [сообщение] по поводу того, что мне был в прошлый раз прислан перевод Эрнеста Ренана „Souvenirs de jeunesse“ Данзас, просмотренный и весьма тщательно проверенный и исправленный Карсавиным. Две главы я прочел. Должен сказать, что можно при желании внести новые поправки, которые многого не добавят, но одного не могу не сказать: аромат этой вещи, конечно, утрачен – остался Ренан-мыслитель. Ренан-поэт исчез. Может быть, это судьба всякого перевода, когда за него берутся неспециалисты-художники, но этот недостаток можно будет исправить, если вы мне дадите, например, гранки. Тогда некоторые шероховатости, уже не сверяя с текстом, просто шероховатости звука и выражений, могут быть исправлены, когда будет печататься. Это, я думаю, единственный способ в данном случае. Я не против того, чтобы это прочитать в гранках, не сверяя с текстом. Перевод хороший, исправлен хорошо, ляпсусов здесь нет, по крайней мере в тех двух главах, которые я читал, но когда будешь читать корректуру, то легко можно будет поправить чисто звуковую сторону, так что это выиграет. В общем, перевод вполне удовлетворительный, и редакция совершенно закончена» (протокол от 15 июля 1921 г.).

Отметим, что Юлия была членом Всероссийского общества профессиональных переводчиков-литераторов под председательством З. Венгеровой, эмигрировавшей в 1922 году41.

– «Критико-биографический очерк» о Монтэскьё (через э): 59 машинописных листов, в послереволюционной орфографии, а также часть рукописи (24 листа) в старой орфографии, датированные 23 января 1921 года. На машинописном тексте имеется красная пометка: «В набор. А. П.» Для Юлии Данзас Монтескьё «среди блестящей плеяды французских писателей XVIII века […] сверкал одиноко, как неподвижное сияние планеты среди искристых переливов яркого созвездия». Его «нельзя причислить не только ни к одной из литературных школ, но и ни к одному из идейных течений» XVIII века. Он был одним из «великих двигателей мысли по новым путям в поисках правды и справедливости на земле», но «борцом в настоящем смысле этого слова он никогда не был», и «его самого крайне удивило бы предположение, что в глазах отдаленных потомков его имя могло бы стоять рядом с именами энциклопедистов, Вольтера, Руссо». Его книга «О духе законов» вдохновила Конституцию 1791 г. и хартию 1815 г., но при этом его имя не выставлялось. По словам Юлии Данзас, «подойти к Монтэскьё можно только через знакомство с его личной жизнью и той средой, в которой протекла его жизнь»: она подчеркивает его гасконское происхождение (далекая от центральной власти Гасконь создала «особый тип людей, быть может, наиболее талантливых среди блестящих продуктов французской культуры») (с. 4), влияние матери («святая женщина», которая носила вериги); его путешествия по Европе, его круг чтения. Юлия Данзас рассматривает каждое из его произведений42, иногда с критическими замечаниями: так, по поводу «Размышлений о причинах величия римлян и их упадка» она замечает, что «Монтэскьё не располагал данными по византологии и не мог дать надлежащего освещения истории Восточной империи» (с. 42). Она заканчивает словами о влиянии Монтескьё на Екатерину II43, Сперанского, Джорджа Вашингтона, Беккариа, делая заключение в духе того времени: «Монтэскьё является первым провозвестником права каждого человека на труд, а не на подачки в виде общественной благотворительности. […] Никто не сумел лучше его заклеймить ужасы рабства, позор всяких установлений, унижающих человеческое достоинство» (с. 54–55). Этот панегирик Монтескьё не мог считаться безобидным во времена «диктатуры пролетариата».

Большая вступительная статья Ю. Н. Данзас о Монтескьё была передана на просмотр Б. П. Сильверсвану44, который заявил:

«Статья превосходна по композиции и в литературном отношении почти безупречна. […] Эту статью читал Алексей Максимович [Горький] и указал, что нужно было бы отметить влияние идей Монтескьё на . . . . [так в стенограмме] и Бокля, но мне думается, что это было бы не совсем уместно…

Чуковский: Случайные два имени, отделенные друг от друга шестьюдесятью годами.

Сильверсван: Кроме того, это очень увеличило бы размеры статьи, которая и так очень большая. Еще я хотел указать, что здесь упоминается об епископе Янсене. Говорится об его особом мнении, но я считаю, что это нужно развить, указав, в чем заключается особое мнение, хотя бы в примечании. А в общем, я считаю, что статья очень хороша. Другую статью, статью к „Персидским письмам“, я уже рецензировал. Должен сказать, что все мои замечания она приняла во внимание и все дополнения сделала блестяще» (протокол от 15 марта 1921 г.).

На следующем заседании (22 марта) Сильверсван вернулся к изданию Монтескьё:

«Я хотел бы подробнее сказать о переводе „Персидских писем“ Монтескьё, но как раз перед заседанием мне случилось говорить с Данзас, редактором этого перевода. Оказалось, что и она того мнения, что перевод этот невозможно печатать даже в таком редактировании. Она исполнила чудовищную работу, прямо нет ни одной строчки на трехстах страницах, которая не была бы переделана и не вступила в смертельную борьбу с переводчиком, которого не могу назвать иначе, как палачом – он просто истязует его на трехстах страницах /перевод Кауфман/. Юлия Николаевна боролась очень долго, но результат борьбы получился очень плачевный – текст такой, что читать его просто мучительно. Главный недостаток тот, что переводчик стремится навязать Монтескьё какой-то архаический стиль, очень тяжеловесный, трудночитаемый стиль, который совершенно не отвечает тому легкому, воздушному стилю „Персидских писем“, как этот стиль характеризуется в предисловии. В ущерб текстуальной точности перевода этот необычайно распространенный – короткие фразы в два или четыре слова превращаются в несколько строчек. Между тем первое, что нужно, мне кажется, держаться точности, и в этом отношении редактор, очень хороший, очень чуткий, ничего не мог сделать с переводчиком, и даже сам подпадает под влияние переводчика, начинает уже сам исправлять переводчика в сторону старинного русского стиля восемнадцатого века, вставляет слова, которых у переводчика нет, а местами переходит на совершенно иной стиль. […] Юлия Николаевна сказала, что она заранее признает, что текст, несмотря на все ее исправления, получился ужасный и что она не знает, что с ним делать, хочет взять обратно и снова за него приняться. […] Я все это передал Данзас и сказал, что перевод невозможен…

Председатель [А. Л. Волынский]: Борис Павлович, мне кажется, что придется особенно подчеркнуть, что ее собственная редактура неудачна.

Сильверсван: Она говорит, что так мучилась с переводом, что иногда просто теряла голову. Такого перевода нельзя было принять – перевод был принят без нее. По-моему, перевод просто неисправим, переводчику нужно дать просто Георгиевский крест первой степени за то, что он взялся переводить, не имея для этого никаких данных, – и от всей этой смертельной борьбы редактора с переводчиком на трехстах страницах я постарел, а она все это вынесла.

Тихонов: По-моему, просто нужно этот перевод бросить и заказать новый. Может быть, предложить ей самой перевести.

Сильверсван: Может быть, действительно, она переведет сама…

Председатель: Мне кажется, нужно на этом настаивать.

Сильверсван: По поводу „Esprit des loix“ она тоже просит перевод взять обратно, потому что с ним она выдержала такую же борьбу, как с этим, – переводчик неизвестное лицо, под редакцией Горнфельда, со вступительной статьей Ковалевского. Перевод этот у меня есть, неудачный, но мне кажется лучше этого.

Тихонов: Важно, чтобы была точность».

– Заметки (цитаты, библиография), посвященные немецкому драматургу и романисту Герману Зудерману (Hermann Sudermann, 1857–1928). Предложенный Ю. Данзас план изданий его сочинений был утвержден 11 октября 1921 г. редакционной коллегией издательства «Всемирная литература». Она же отредактировала перевод романа Зудермана «Frau Sorge» (1887), озаглавленного переводчиком (Н. А. Брянский) «Забота-Кручинушка». С. Ф. Ольденбург предложил заменить заглавие на «Госпожа Забота» и сказал, что «редактура слабее перевода и местами приходилось возвращаться к первоначальному тексту перевода». Вступительную заметку редакционная коллегия просит написать Ю. Н. Данзас.

28 февраля 1922 г. Е. М. Браудо доложил о просмотренном им томе Зудермана «Кошачья тропа» (Der Katzensteg, 1890) в переводе Пржевалинской под редакцией Ю. Н. Данзас: «Перевод плохой, редакция сделана добросовестно, но все же том нуждается во втором тщательном просмотре. Ввиду того, что сама вещь не представляет большого интереса, докладчик предлагает сдать том в архив».

– Начало статьи о Марии фон Эбнер-Эшенбах – австрийской писательнице (1830–1916), авторе социальных сентиментальных романов, – с краткими введениями в три из ее рассказов и текстом «Крамбамбули» на немецком языке.

Кроме этого, 18 ноября 1921 г. принята и вступительная статья Ю. Н. Данзас к тому Якоба Вассермана (1873–1934) «Цирндорфские евреи» (Die Juden von Zirndorf, 1897).

– Предисловие (1 лист) к «Этике пыли» (диалоги о геологии для детей) Джона Рёскина и библиография его произведений на английском языке.

– Введение к переводу утопии Уильяма Морриса «Новости ниоткуда, или Эпоха счастья», изданной в Санкт-Петербурге в 1903 г. (15 типографских страниц).

7 февраля 1922 г. Е. И. Замятин сделал доклад о просмотренной им статье г-жи Данзас «Критико-биографический очерк Морриса» (William Morris, 1834–1896, автор утопии «News from Nowhere»): «Статья в общем приемлема. Биографическая часть вполне удовлетворительна; вторая, составляющая введение к „Вестям ниоткуда“, – слабее. Необходимые исправления в статье сделаны докладчиком».

Постановили: считать статью принятой и просить Е. И. Замятина просмотреть перевод «Вестей ниоткуда».

– И наконец, статья под названием «Церковь в XIX веке и в настоящее время» (28 машинописных листов, без даты) с многочисленными цитатами из сочинений греческих отцов Церкви.

В 1921 г. редакционная коллегия издательства «Всемирная литература» обсудила вступительную статью Данзас к роману ирландского писателя Мура (George Augustus Moore, 1852–1933) «Поток Хораф» (The Brook Kerith, 1921), которая вызвала оживленные прения на религиозную тему:

«Замятин: У меня маленькое дело. Борис Павлович [Сильверсван], если не ошибаюсь, отказывается от предисловия и примечаний к роману Мура – возникает проект передать эту работу Ю. Н. Данзас.

Сильверсван: Прекрасно. Эту статью я задумал, может быть, в слишком широком плане. Я хотел сделать популярное введение о проблеме возникновения христианства, о сектах и т. д.».

Не располагая достаточным временем, чтобы закончить статью, Сильверсван хочет предложить передать эту работу Ю. Данзас (в стенограмме – Л. Н. Данзас):

«Председатель: Так что работа эта будет передана Л. Н. Данзас.

Сильверсван: Если коллегия не возражает…

Председатель: Что же она может возражать?.. (6 мая 1921).

Сильверсван: Я говорил с Л. [так] Н. Данзас по поводу статьи. Нельзя ли было бы попросить ее сделать доклад коллегии, потому что статья эта затрагивает общий вопрос о происхождении христианства. Я думаю, было бы интересно, чтобы она прочла доклад в коллегии. Может быть, это вызовет интересный обмен мнений.

Тихонов: Конечно, это желательно.

Председатель: Да, а когда она предполагает прочесть доклад?

Сильверсван: В самом ближайшем будущем.

Председатель: Чудесно, она нам сообщит когда (10 мая 1921)».

По мнению Е. И. Замятина, «основной недостаток статьи [Данзас о Муре] – ее полемический тон, не отвечающий задаче объяснительного предисловия. Статью необходимо переработать. Стилистическая сторона не вполне удовлетворительна, но, в общем, докладчик считает статью исправимой».

А. Л. Волынский выступил с докладом об исторической достоверности четырех Евангелий в связи с отношением к этому вопросу г-жи Данзас в упомянутой статье:

«Докладчик считает непреложным, что евангелия никоим образом не могут считаться достоверными историческими документами об основателе христианской религии. Так как г-жа Данзас исходит из того положения, что евангелия представляют собою вполне достоверную биографию Иисуса, то вся ее работа падает вместе с этим положением, а это положение противоречит всем результатам научной критики. Б. П. Сильверсван указал, что, по его мнению, основное положение статьи г-жи Данзас несколько иное: в центре стоит вопрос о том, имеет ли право писатель, изображая какую-нибудь выдающуюся историческую фигуру, отступать в своей характеристике ее от общепринятых традиций. Тот факт, что общепринятое представление об Иисусе г-жа Данзас считает соответствующим исторической действительности, стоит на втором плане. Вполне присоединяясь к авторитетным указаниям А. Л. Волынского относительно исторической ненадежности рассказов евангелистов, Б. П. Сильверсван находит, что все же эти рассказы до известной степени отражают личность живого Иисуса. Успех христианского учения в самую раннюю эпоху нельзя объяснить, игнорируя обаяние живой личности его основателя. Образ Иисуса, каким он является в наиболее раннем из четырех евангелий, в евангелии от Марка, полон той жизни и теплоты, которые указывают на близость рассказчика к живой традиции. Считая вместе с тем неверной мысль автора статьи об отсутствии у писателя права отступать от общепринятой традиции в изображении исторических лиц, а также признавая неправильным чрезмерное доверие автора к рассказам евангелистов, Б. П. Сильверсван считает необходимым коренную переработку предисловия представленной статьи.

После оживленных прений, в которых приняли участие С. Ф. Ольденбург, Е. И. Замятин и Н. О. Лернер, постановили статью г-жи Данзас признать неприемлемой и заказать вступительную статью к роману Джорджа Мура „Поток Хораф“ А. Л. Волынскому.

Предложение К. И. Чуковского устроить в Доме искусств лекцию А. Л. Волынского на тему о евангелиях.

Постановили: принять предложение (20 сент. 1921).

17 января 1922 К. И. Чуковский спросил о томе Д. Мура, „будет ли он печататься и пойдет ли предисловие А. Л. Волынского, или же можно, исправив, оставить статью Ю. Н. Данзас?“ Постановили:

Признать, что предисловие А. Л. Волынского, значительно расширенное и дополненное, приобрело уже характер самостоятельной работы, мало связанной с романом; предисловие Ю. Н. Данзас, согласно уже состоявшемуся постановлению Коллегии, считать неприемлемым; печатание романа „Поток Хораф“ можно отложить ввиду необходимости заняться переводом последних новинок по Западной литературе».

Надо еще добавить монографию о Платоне (1922), упомянутую в ряде биографических заметках о Ю. Данзас, но отсутствующую в знакомых нам архивных фондах45.

Итак, протоколы заседаний редакционной коллегии издательства «Всемирная литература» показывают значительное место Ю. Данзас среди сотрудников Западного отдела «Всемирной литературы»: «Она же и литератор хороший и язык хорошо знает. […] Перевод хороший. Мы же знаем Данзас», – аттестует ее Н. А. Котляревский, даже если она не всегда справляется с плохим материалом, который ей поручают отредактировать. Поражает работоспособность Юлии при ее педагогической и библиотечной нагрузке. Таким образом, компетенция Данзас была признана и поставила ее в один ряд со знаменитостями петербургского литературного мира.

Наряду с работой по переводу, редактуре и вступительным статьям Юлию приглашают читать лекции в рамках мероприятий издательства «Всемирная литература».

В феврале 1919 г. при издательстве «Всемирная литература» была организована «Литературная студия» с чтениями и практическими занятиями по искусству художественного перевода под руководством Николая Гумилёва, директора издательства Александра Тихонова и Андрея Левинсона (1887–1933, Париж). Левинсон был художественным критиком, который специализировался на балете, переводчиком, редактором и комментатором произведений Бальзака, Гонкуров, Стендаля, Флобера, Готье, Малларме, д’Аннунцио и других во «Всемирной литературе». Юлия Данзас там преподавала общую историю литературы и историю поэзии наряду с Е. Замятиным, К.Чуковским, В. Шкловским, востоковедом В. Шилейко (мужем А. Ахматовой после гибели Гумилёва), переводчиком М. Лозинским46. 28 июня 1919 г. была открыта «Студия литературного перевода» с теми же участниками, включая Юлию Данзас47, среди которых был и Александр Блок. Юлия была единственной женщиной из участников этих студий.

В 1921 г. издательство «Всемирная литература» организовало в Доме искусств цикл лекций о литературах Востока и Запада. Юлия Данзас была одним из лекторов, членом «коллегии экспертов и сотрудником издательства „Всемирной литературы“» наряду с А. Блоком, М. Горьким, Н. Гумилёвым, Е. Замятиным, А. Левинсоном, А. Луначарским, Э. Радловым, А. Ремизовым, Б. Эйхенбаумом и другими выдающимися представителями русской интеллигенции48.

Таким образом, компетенция Юлии Данзас была признана и поставила ее в один ряд со знаменитостями петербургского литературного мира. Вся эта работа свидетельствует об интенсивной интеллектуальной деятельности Юлии Данзас, которая шла параллельно с духовной эволюцией, о которой литературный мир, в котором она вращалась, похоже, ничего не знал (о чем будет рассказано в следующей главе).

К работе библиотекаря, к преподаванию истории в Институте имени Герцена, к деятельности, связанной со «Всемирной библиотекой», в 1921 г. добавилось руководство отделом ученых КУБУ. Эта организация, созданная по инициативе Горького в январе 1920 г., дополнила его многочисленные инициативы в пользу ученых, профессоров и интеллектуалов, по которым больно ударила карточная система снабжения населения и массовые аресты («красный террор»). В письме к Уэллсу от 13 августа 1920 г. Горький писал, что за зиму 1919–1920 г. умерли 70 петроградских ученых: в августе 1920 г. Дом ученых располагал всего 1000 пайков вместо 2000 обещанных49. Как во всех гуманитарных и культурных инициативах Горького, шла постоянная борьба против бюрократии и открытой враждебности председателя петроградского Совета Зиновьева, а также менее откровенной враждебности Ленина. В письмах к Зиновьеву и Ленину М. Горький осуждает «варварские» «массовые» аресты «буржуйских» профессоров и ученых (по большей части кадетского толка, то есть центристов), которые для Горького были «мозгом» страны, а для Ленина – «г…ом» (письмо Ленина к Горькому от 15 сентября 1919 г.). 16 октября 1921 г. Горькому пришлось эмигрировать.

Юлия Данзас проживала в двух комнатах в Доме ученых вместе со своей теткой (которая умрет католичкой в 1923 г.) и была арестована 5 марта 1920 года. На следующий день Горький обратился в ЧК, требуя ее освобождения:

«Комиссия по улучшению быта ученых получила известие об аресте ученого библиотекаря Публичной библиотеки и заведующей Домом ученых по Потёмкинской ул., д. № 7 Юлии Николаевны Данзас.

Принимая во внимание как научную работу Ю. Н. Данзас, так и выполняемые ею обязанности по Дому ученых, Комиссия просит ЧК о внеочередном допросе арестованной и, в случае обнаружения ея невиновности, об немедленном ея освобождении.

Председатель Комиссии / М. Горький/

Управляющий делами»50.

Через несколько дней Юлию освободили, запретив ей выезд из страны. Дело было прекращено за отсутствием состава преступления 18 октября 1920 г. («несостоятельность обвинения» [Мемо]). Можно считать, что этот арест был предупреждением как Данзас, так и Горькому, но Юлия к нему не прислушалась. В Доме ученых регулярно происходили лекции, за которыми следовали обсуждения. Физиолог Иван Павлов (1849–1936, первый русский лауреат Нобелевской премии 1904 г., сын священника) прочел четыре доклада об условных рефлексах; физик Орест Хвольсон (1852–1934) за шесть занятий изложил теорию Эйнштейна; юрист Анатолий Кони (1844–1927) читал отрывки из своих воспоминаний51. По вторникам происходили собрания, посвященные религиозной философии (чтобы их разрешили, официально они назывались занятиями по «научной философии»). В них участвовали религиозные философы Н. Лосский и Л. Карсавин, которых вышлют из страны в 1922 г. вместе с другими (общим числом 81) представителями интеллигенции-некоммунистами (с членами их семей – 228 или 272 человека).