Читать книгу Дорогой читатель. Заметки на полях - - Страница 16

Янтарная броня спрессованных за столетие филологических слюней, в которой, подобно доисторической мухе, навечно распят мёртвый текст мёртвого автора.

Что читаю я, когда читаю Чехова? Можно ли вообще читать Чехова в подлиннике, as is, жертвенно пробуя на вкус соль смысла из его текстов?

Или причащение возможно только в форме фарса, как бы сквозь мутное стекло корявого перевода на современный русский, выполненный заботливыми критиками, дурными спектаклями, школьными учебниками и вообще всей этой государственной культур-машинерией, неумолимо проталкивающей на поверхность простой и до боли ясный тезис: Чехов мертв.

Уже в первой ремарке первого действия есть некоторая странность, издевательская царапина на гладкой поверхности классического текста, который по идее давно должен быть отполирован до неприличного блеска быстрым и мягким скольжением миллионов внимательных языков и глаз.

«Широкая аллея, ведущая по направлению от зрителей в глубину парка к озеру, загорожена эстрадой, наскоро сколоченной для домашнего спектакля».

«Наскоро сколоченная эстрада» – знак в чеховском стиле, вроде желтых ботинок Лопахина или щегольского галстука Войницкого, за которым должны последовать криво прибитые доски, щели в полу уродливой сцены, похожей на огромный скелет давно вымершего животного, стыдливо прикрытой занавесом, и ощущение, ощущение ненужности и выморочности происходящего.

(Злосчастная деревянная сцена может служить первой мерой испорченности театральных постановок.)

За несколько минут до начала спектакля что-то еще не готово. Все делается настолько наскоро, что слышится стук топоров. Прорыв. Работа кипит, и за спешкой сильнее проступает слабость.

Здесь чеховский перекресток: можно выбрать какая.

Или спектакль, который вот-вот начнётся, это презрительная милостыня «режиссеру», сделанная только за тем, чтобы указать место, свое и того, кто ее получает – жалкого нищего. Работников и времени ему дали в обрез, ровно столько, чтобы успеть, но не раньше, с запасом, а так чтобы нервничал и волновался, помнил и понимал о себе правильно.

Или же происходящее – сделанная на коленке импровизация в стиле «я вам покажу» по мотивам обиженного самолюбия молодого «гения», его же горячечной злости и (какая удача) буквально позавчера прочитанной модной французской книги.

Так в сумерках еще не начавшейся пьесы, намеком обозначается некоторая схема, как бы метасюжет, на который зритель или читатель может обратить внимание, а может пройти мимо, потому что лениво или же просто не заметив.

Чехов – хоть и мертвый, но добрый («добрый»), потому что дает мне право выбора, как то древнее божество, которое не говорит и не утаивает, но подает знаки.